скачать книгу бесплатно
– Я слышал другое: скромность, говорят, прерогатива ограниченных людей; не имея ума, говорят, они кичатся скромностью.
Вера серьезно заметила:
– Не говори…
– Увы, но это, скорее всего, так и есть.
– Нет и еще раз нет, – возразила девушка, а потом спросила. – Как ты относишься к Степану Аркадьевичу Облонскому?
– Обыкновенно: бабник – вот и все. Интересно не это…
– А что?
– То, как в доме отнеслись к его очередной «шалости». Жена – понятно. А другие? У Толстого: хотя Степан Аркадьевич кругом и виноват перед женой, но в доме все были на его стороне, даже самый близкий человек жены, нянюшка.
– Почему, как считаешь? Ведь и сейчас так: если муж сбегал налево, то это обществом воспринимается именно за шалость; если нечто подобное позволит себе жена, то это уже не иначе, как распутство. Почему одному позволительно все, а другому ничего?
– Я, Верочка, если хочешь знать, не одобряю никого: когда изменяет один из супругов, то это подлость; когда изменяют оба, то это уже чистейшей воды гадость.
Вера спросила:
– И ты жене не простишь, если она увлечется кем-либо?
– Ни за что! – с горячностью воскликнул Алексей и даже от отвращения (видимо, представил себе такую картину) брезгливо поморщился.
– А сам? – Вера копает глубоко, хотя это у них всего-то вторая встреча.
– Я? Жене? Изменить?! Никогда!
– Тут я с тобой, пожалуй, не соглашусь… Не все так просто, Алексей… Бывает, что обстоятельства сильнее нас.
– Все равно! Ничто не может служить оправданием измены, ничто!
– Излишне категоричен… Представь, что увлекся другой женщиной…
Алексей впервые позволил себе прервать Веру.
– И «представлять» не хочу!
Вера мягко заметила:
– Прости за повтор: категоричность, знаешь ли, не всегда…
– Есть в жизни то, где никакие компромиссы неуместны и непозволительны.
– Ну, хорошо… Ты гипотетически представь… Как у того же Облонского?.. Куча детей, постаревшая и, естественно, подурневшая жена, а он все еще – молодец молодцом. Перед глазами вертится молоденькая и смазливенькая мордашечка, строящая глазки и крутящая перед носом хвостом. Трудно, согласись, устоять.
– Ничего трудного… Жена есть жена… Первый и единственный человек, таким, сколько бы не прошло лет, какие бы морщины не покрыли ее лицо, и останется для меня навсегда.
Вера продолжает гнуть свое.
– И все-таки: ты не устоял и поддался животному инстинкту…
– Ну… Это будет все!
– А именно?
– Поступлю честно: приду, соберу вещи и уйду. Уважать же себя перестану навсегда – это – в любом случае.
– А если жена простит твою «шалость»?
– Все равно! Жена, даже простив (это ведь всего лишь слова), факт измены не забудет, и с укором будет смотреть в мою сторону. Что угодно, но вечный укор – я не выдержу.
Спустились поздние в это время сумерки. Зажглись фонари, а в небе засияли всей своей чистотой звезды. Очень слабый ветерок, гуляющий в кронах деревьев, мимо которых шли молодые, грустно перешептывался с листвой.
На углу, справа – телефонная будка. Увидев ее, Вера вспомнила про обязанность.
– Извини. На одну минуту, – она побежала к телефону-автомату, порылась в крохотной наплечной сумочке (скорее всего, из крокодиловой кожи), не найдя, обратилась к Алексею, оставшемуся стоять на месте:
– Монеточку не найдешь?
Алесей нашел в кармане несколько пятнадцатикопеечных монет (еще год назад звонок стоил две копейки, а нынче – подавай пятнадцать), подошел к телефону-автомату и протянул монеты. Тут же вернулся на исходную позицию, чтобы не смущать девушку во время телефонного разговора.
Вера вернулась быстро.
– Позвонила домой… Чтобы не волновались… Сказала, что гуляем, идем пешком, что я – не одна, в сопровождении блестящего офицера, а посему нет причин для волнения за мою безопасность.
– Серьезно так думаешь?
– Еще как…
– Любишь, да, родителей? – спросил и спохватился, что вопросом вторгается в святая святых девушки.
– Больше жизни!
– Я, – Алексей отвернулся и голос его дрогнул, – тоже… Любил… Офицером стал… В последнем письме отца, будто предчувствовал, что конец близок, было завещание: если, писал, что-либо с ним случится, то я должен продолжить его дело служения Родине… Поэтому и в суворовское пошел.
– Бедненький, – произнесла Вера и плечом прижалась к нему.
Алексей неожиданно для Веры обиделся.
– Не надо меня жалеть! Судьбу не выбирают: с ней рождаются и умирают.
– Нравится, как умело используешь словарный запас.
Похвала легла парню на душу. Однако, чтобы это не было слишком откровенным, заметил, притворно насупив длинные и густые брови:
– А сама все время цепляешься.
– В шутку же… Ну, захотелось поёрничать. Я же понимала у театра, что, смущаясь, волнуешься, отсюда и нечеткость мыслей…. Хотелось, чтобы еще больше засмущался.
– Получаешь удовольствие? Нравится других ставить в неловкое положение?
Вера кивнула.
– Нравится, когда такой блестящий мужчина, как ты, передо мной смущается, краснеет, заикается и беспрестанно опускает вниз свои голубенькие большие глазки.
Комплименты девушки Алексей решил разбавить (уж больно, как он считает, густо) самокритикой.
– Углан…
– Не скажи.
– Деревенщина…
– Глупости.
– Неотесанный…
– Неправда.
Алексею приятно на этот раз было слышать возражения на каждое слово. И он пускает самый весомый аргумент.
– Вот, Никита – другое дело.
– Пустомеля – твой Никита, – в сердцах вырвалось из Веры.
– А девчонки, завидев, млеют.
Вера снова и столь же решительно возразила:
– Не все!
– И тебе… он… не нравится? – спросил он, внимательно глядя девушке в глаза. Увидев, что та отрицательно мотает головой, сказал. – Только не ври, пожалуйста! Стройный, высокий, красивый, воспитанный (на лице прямо написано) в интеллигентной семье не может не нравиться девчонкам.
– Да, пригож… И что с того? Пустышка и ничего более. Лоск-то внешний. Уж он-то не страдает от скромности, потому что скудоумен.
Тут Алексей встал на сторону приятеля.
– Ты – не права. Парень – не дурак. А туповатым и недалеким всего лишь хочет казаться. Так, говорит, проще завоевывать девчонок, которые, по его мнению, шарахаются от умников.
– В любом случае, ты лучше его.
– И чем же?
– Тоньше, глубже, разностороннее.
Алексей галантно раскланялся.
– Благодарю… за предпочтение.
Они стояли на перекрестке, перед светофором, когда Алексей увидел слева, на той стороне улицы лотошницу, собиравшуюся, видимо, домой.
– Постой, пожалуйста, здесь, – сказал он девушке. – Я – мигом.
Он побежал через дорогу.
– Сколько? – запыхавшись, спросил он.
Лотошница не поняла и поэтому ответила вопросом на вопрос:
– Сколько стоят цветы?.. Вам – три, пять, семь?
– Все!
– Но тут много.
– Четвертной за все – хватит?
Уставшая за день женщина быстро закивала.
– Да-да… Более, чем.
Алексей положил перед лотошницей купюру, сам взял из ведра, наполненного водой, полураспустившиеся тюльпаны и побежал к Вере.
– Прими! – он протянул девушке охапку.
Вера взяла и прижала к груди.
– Спасибо… Господи, как их много!.. Ты миллионер, да?.. Как ты узнал, что ярко-красные тюльпаны – моя слабость?
– Ну… – Алексей замялся. Он не знал, как, не теряя лица, объяснить. Конечно, это была случайность, но признаваться ему в этом не хотелось. – Сердце подсказало, – счастливо сказал он и смущенно отвернулся. Ему трудно было смотреть на Веру. Потому что ее глаза в эту минуту были какие-то другие, теплее обычного.
После паузы Вера сказала:
– Люблю в мужчинах порывы.
Алексей ревниво подумал: «И сколько же их у тебя было?»
Они шли дальше и весело болтали, не замечая, что прохожих сильно поубавилось, что поток машин изрядно поредел.
Вот и мост через Москва-реку, упирающийся в Кутузовский проспект. Вот и временное обиталище Алексея – гостиница «Украина», на ступенях парадного входа которой в этот поздний час толчется народ.
– Фарцовщики! – пренебрежительно бросила Вера и отвернулась. – Кстати, ты можешь идти отдыхать. Тут уж я одна как-нибудь доберусь. Всего один квартал.
– Гонишь? – спросил Алексей.
– Нет, что ты!
