Рыцарь-м*дак

Я стоял в воде по колени.

Левой рукой я взял её небольшую крепкую грудь и легонько сжал, правая к этому моменту была уже далеко за той границей, где ещё можно было остановиться – абсолютно гладко, ни малейшего холмика, что выдавал бы рост волос или их удаление, лишь у самого края собралась небольшая рощица. Двумя пальцами я зачерпнул влаги и облизал их. На языке остался чуть солоноватый вязкий вкус.

Я в воде по пояс.

Она проворно освободилась из объятий и повернулась. Взяв губами пальцы, на которых теперь к остаткам её вкуса прибавился мой, опустилась на колени, не отрывая свой взгляд от моих глаз. Медленно, по миллиметру, языком она оттолкнула пальцы.

Прошли мучительные мгновения, в которые я избавился от той, части одежды, что сейчас мешала больше всего.

Движением головы, будто вворачивая что-то, она неожиданно легко полностью заполнила себя мной.

В воде по кадык.

Движения головы были чёткими и уверенными, словно взводили и спускали курок пистолета. С каждым разом она старалась забрать меня всё глубже.

«Кто из нас теперь добыча?»

Вдруг Лилит резко подалась вперёд и остановилась. Кажется, с минуту механизм был без движения. Я задержал дыхание вместе с ней и когда воздух, казалось, на исходе, она отняла голову.

Тону.

Мне захотелось разрушить что-то прекрасное – азарт, ярость, страсть. Наверное, то же чувствует человек в окружении противника, которому только и остается до гибели – забрать с собой как можно больше врагов. Данс макабр с не дающим осечек револьвером.

Я схватил ангела за волосы, поднял к себе, резким движением швырнул на кровать и грубо вошёл сзади.

– Наконец-то! – выкрикнула она и не стала сопротивляться.

Намотанные на кулак волосы были струнами, спина изгибом напоминала арфу. В кисть больно впились её когти. Я испытывал радость садиста, хлеща её бёдра, наблюдая, как только что белая кожа становится сначала розовой, затем красной.

Вырвавшись, она забралась сверху – её идеальные груди медленно поднимались вверх и резко падали вниз, полностью, без запоздания повторяя траекторию тела.

Открытой ладонью я ударил её по щеке, она удивлённо распахнула закрытые до этого глаза, затем улыбнулась и, наклонившись к моему уху, больно укусила за мочку.

– Ещё, – тихо, но с нажимом сказала она.

Удар пришёлся по другой щеке.

– Ещё, – она говорила громче.

Теперь досталось по очереди обеим.

– Слабо! – она кричала.

Удар.

– Ещё! Ещё! Ещ-щ-щ-ё!

Походя внешне на валькирию, она обнажила единственное своё оружие и вцепилась мне в шею.

Рычал я, ревела она, это уже мало походило на секс, каждый словно хотел нанести как можно больше травм другому. Будь я викингом, смерть сегодня бла бы зачтена за смерть в бою.

Но никто не погиб. Окончание холодной водой смыло с нас ярость и страсть. Ещё несколько минут маленькая волчица, которая всего полчаса назад была ангелом, мелко подрагивала. Она смотрела на меня с испугом и благодарностью. Сладкий флёр сражения медленно рассеивался, обнажая полученные раны, заставляя тело чувствовать боль.

Лилит свернулась в клубок, уперев свой лоб мне в плечо, и тихо заплакала.

5. Две женщины

Основной задачей Юргена была продажа моей поделки издательству. Но он, к тому же, выбил неплохой процент бонусом к гонорару. И, казалось бы, всё, нужно успокоиться! Но мой немец не такой.

Теперь, когда продажи стартовали, Юрген всячески старался поддерживать вокруг книги максимальный ажиотаж. Он вынуждает меня как можно чаще светиться в СМИ, но при этом оберегает от различных неприятностей, типа тех, которые я чуть не устроил на вечеринке. Тогда, кстати, всё благополучно закончилось.

Юрген просто заплатил всем, кому необходимо. Благо, встреча проходила за закрытыми дверями, журналистов кроме Резник там не оказалось. После встречи и после длительных, но приятных переговоров, она согласилась не афишировать историю с поломанным столом.

Короче, со стороны кажется, что Юрген просто усложняет себе жизнь, без видимой на то причины. Но лично у меня, человека, напрочь лишённого чувства ответственности, подобное скрупулёзное отношение вызывает искреннее восхищение. Конечно, именно эта, скорее национальная, нежели профессиональная черта превращает его в прекрасного агента.

Но как же, сука, это иногда бесит.

С тех пор как немец начал работу, я отключил телефон и больше не подходил к компьютеру. Я пытался максимально сосредоточиться на том, о чём мечтал всю жизнь, помимо своих бумажных поделок. Ложиться за полночь, пить, не вставая с кровати, и как можно дольше ничего не делать, ссылаясь на муки творчества. Но Юрген мог достать, находись ты хоть в коме. Он найдёт способ сообщить тебе, что нужно проснуться, собрать какие-то документы, с кем-то встретиться и, самое печальное, выйти из квартиры.

Его гундёж и сварливость передавались по воздуху. Казалось, на него работали птицы, стучащие в окно ни свет ни заря, соседи, затевающие ремонт в будние дни, и даже погода. За прошедшие несколько месяцев я обрёл способность предчувствовать его явление. Но не сегодня.

Утром, ровно в три часа по полудню.

«Педант херов».

В двери моей квартиры позвонил курьер и передал аккуратно запечатанный конверт.

Внутри оказалась довольно тревожная записка:

«Herr Наум, я понимаю, что прелести Резник вскружили тебе голову. Но прошу тебя, прояви хоть каплю благоразумности. Не ходи в «ГлавЛит»! Ты не знаешь, что за человек эта Елизавета. Она сожрет нас и не скривит лица, лучше я устрою нам встречу на телевидении, только не ходи в «ГлавЛит».

P.S. Пожалуйста, сделай так, чтобы до тебя стало возможным дозвониться, это непрофессионально.

С уважением, Jürgen»

Даже текст, написанный им, звучал в голове с комичным немецким акцентом. Справедливости ради никакого акцента у Юргена не было, но веселья для у себя в голове я непременно дублировал всё сказанное им так, будто он есть.

Прочитав письмо, я почувствовал что-то вроде родительской заботы. Но кто когда слушает родителей?

В детстве отец, заставляя учить таблицу умножения, периодически заходил в комнату проверить, не занимаюсь ли я чем-то другим? Я, конечно же, занимался. Но как только слышал, что он приближается к двери, начинал громко повторять «дважды два – четыре» и т.д. Тогда мне было невдомёк, что отец тоже когда-то учился во втором классе и, скорее всего, понимает – изучение таблицы с двух до пяти не занимает столько времени. С тех пор я запомнил главное правило: что бы ты ни делал – выключай звук у тетриса. Так я и решил поступить.

– Отвечать будете?

Курьер всё это время ждал в дверях.

Я взял у него ручку и написал на салфетке с логотипом службы доставки пиццы, которая валялась в прихожей:

«Сам ты Herr».

Курьер взял салфетку двумя пальцами, сложил её в папку, но не уходил. Я понял, в чём дело.

– За счёт получателя.

Курьер хотел что-то сказать, но я закрыл дверь и вернулся в постель.

Благо, последнюю неделю мне не давали скучать.

Резник с Лилит бывали в гостях по очереди. Это было забавно.

***

Лилит на фоне Резник казалась совсем ребёнком, рассказывала дурацкие истории про ребят, с которыми училась, много смеялась, в основном без причины. А иногда вдруг становилась серьёзной.

– Вы знаете, я на Вас обиделась, – как-то сказала она. Темы для разговора она брала практически из воздуха, я довольно быстро привык к этой манере.

– И что же я такого сделал? – я спрашивал не из интереса, скорее механически.

– Тогда, на лекции, Вы заставили всех смотреть на меня. Я чувствовала на себе их взгляды, их мысли.

– Хм, я об этом не подумал.

Я действительно не думал о том, каково ей было в тот момент, казалось, что всё под контролем, да и что могло произойти? И всё же это было довольно беспардонно с моей стороны.

– Как будто они все разом лезли под платье, было немного страшно. Вы меня использовали, – она умела говорить так, словно ей не было дела. Выходило довольно правдоподобно.

– И снова правда за тобой, я был растерян, и ты мне помогла, натолкнула на эту мысль, – мне показалось, что врать в данной ситуации не имеет смысла. Тем более всегда интересно взглянуть и оценить свои поступки с другого ракурса.

– Вы сейчас тоже меня используете?

– Как ты всё выворачиваешь, – я немного задумался, пытаясь предугадать, куда ведёт этот разговор. – Думаю, это тоже правда, но лишь отчасти, ведь и ты мною пользуешься.

Она остановила свой взгляд и задумалась.

– Похоже, Вы правы: получается, люди на протяжении всей жизни используют друг друга.

Иногда направление её мыслей пугало меня, тогда я начинал задумываться о том, что пора прекращать эти встречи.

– Хотелось бы возразить тебе что-то убедительное, но твой взгляд на вещи тоже имеет право на существование. Просто всё не так трагично. Люди используют друг друга и для радости, «ты мне – я тебе», это взаимовыгодное сотрудничество. Если тебе не нравятся условия, ты всегда можешь их прекратить.

– А сейчас Вам всё нравится? Нет желания прекратить сотрудничество со мной? – её взгляд казался испуганным.

Внутри всё кипело, разговор становился невыносимым.

– Нет, – на этот раз я соврал. – Только, пожалуйста, не надо таких мрачных разговоров. Мне жаль, что я не спросил тогда твоего разрешения и причинил эти неудобства, всё вышло довольно спонтанно. Но один необдуманный поступок не очень ответственного человека не должен формировать твое представление о человеческих отношениях. Надеюсь, ты правильно понимаешь, что я говорю, и сможешь простить.

– Нет, – коротко отрезала она. – Вы не должны извиняться. Мне очень понравилось то, что Вы тогда сказали. Если бы Вы спросили, я бы без раздумий согласилась. И мне было приятно, что Вы считаете меня красивой. Я чувствовала их взгляды, но это ничего не значило для меня, я доверилась.

Качели качнулись в противоположную сторону, но я снова чувствовал себя идиотом.

«Это всё однозначно нужно заканчивать».

Я некоторое время смотрел на неё, пытаясь понять, что происходит в её голове, но мысли казались непроницаемыми. Вдруг она звонко засмеялась.

– Вы такой взрослый, но такой глупый, не могу, – и с размаху стукнула меня подушкой. От удара я повалился на кровать, а она забралась сверху.

«Это определенно нужно прекращать, но завтра» – последняя мысль которую я запомнил с того разговора.

***

Сегодня курьер вытащил меня из постели с Резник.

Она всё ещё немного злилась, когда я звал её Марго, но теперь это казалось скорее игрой. В ней удивительным образом сочетались эмоциональность и хладнокровие. Это проявлялось в том, как она выражала свои чувства.

Только что мы в сотый раз обсуждали мою книгу и её на это реакцию, и я имел неосторожность назвать критику бесполезным жанром, а её работу вредительской.

Она, нисколько не изменившись в лице, взяла подвернувшийся под руку блокнот с моими записями и начала вырывать из него по одному листу, после аккуратно комкала и по дуге швыряла ими в меня, целясь в голову. На мои просьбы прекратить она не отвечала, и остановилась только когда в руке её был пустой твердый переплёт, скрепленный пружинами. А пол хаотично замусорен катышками бумаги, которые до этого были набросками повести. Я начал её ещё до публикации книги и всё никак не мог закончить.

– Если бы критики не существовало, вас, бездарей, развелось бы в разы больше. И так превратили литературу в клоунаду, – она почти всегда так говорила, скорее, констатируя факты, нежели предлагая тезис.

В эти моменты лучше было косить под дурачка. Мне нравилось испытывать её терпение.

– А что плохого, разве не каждый должен иметь право на самовыражение? – я собирал по полу, расправлял и пытался собрать в прежнем порядке свои записи, злиться на неё было решительно невозможно.

– А что хорошего? Вы пересыщаете рынок, такого спроса просто нет. А под тонной дерьма теряется действительно ценное. Читатель просто не способен отыскать что-то стоящее, – она снова курила в постели, но пепел аккуратно собирала в пачку. – Должна быть хоть минимальная сепарация.

– Попахивает текстовой евгеникой. Но, судя по продажам, вы так себе справляетесь. Что меня радует. Я как-то не сильно переживаю за чистоту литературной крови, – я не мог разобрать свой почерк, а потому верность порядка находилась под угрозой.

– В том-то и дело, никто не переживает. Но ты прав, как бы мне ни было неприятно это признавать. Сейчас мало кто читает эти «толстые журналы», «ГлавЛит» один из последних, кто держится на плаву и имеет вес, да и то благодаря светской хронике, которой мы с того года решили заниматься, чтобы не потонуть.

– И каким же ты видишь выход из ситуации? – я был сосредоточен на сборе записей, поэтому мой вопрос прозвучал довольно серьёзно, оставалось всего пара листов.

Она, чеканя слова, как заправский функционер, коротко произнесла:

– Надо заниматься вашим профессиональным перевоспитанием, – сказав это, она подняла указательный палец с аккуратным красным маникюром вверх, выражение её лица при этом было такого же уровня одухотворенности, что на портретах учёных, висевших в школьных и университетских кабинетах физики.

Я удивлённо посмотрел на неё.

– Это, получается, ты, вроде как, взяла меня на поруки? И как оцениваешь свои успехи, как моё духовное перевоспитание?

Она подобралась ко мне ближе, взяла из рук собранный обратно блокнот и крепко поцеловала, по-кошачьи зажмурившись.

– Если честно, мне кажется, абсолютно безуспешно, – шепнула она на ухо и увлекла меня за собой в постель, а блокнот отшвырнула в сторону.

При падении он раскрылся и наскоро разглаженные листы снова рассыпались из него в хаотичном порядке на пол.

Впереди были выходные, и я планировал провести их в объятиях этой потрясающей женщины.

6. Интервью

Выходные прошли так, что возвращаться к будничной рутине казалось преступлением.

Резник собиралась на работу, а я ходил за ней хвостом по квартире, стараясь не упустить ни единой подробности её утреннего туалета. Оказалось, интересно наблюдать, как девушка, с чьей груди ты вчера слизывал соус от пиццы, которым она случайно уделала всю постель, снова становилась гордой офисной птицей. С костюмом к ней вернулись хищные повадки, точнее, они никуда не девались, просто без одежды не казались угрожающими.

Не могу выбрать, какой она мне нравилась больше – по большому счёту, из удивительной женщины в неглиже она стала ослепительной женщиной в деловом костюме. Марго не растеряла ни шарма, ни сексуальности.

Когда она совершала пробежку с целью проверить, не забыла ли чего, её осенило, как-то по-простецки она хлопнула себя по лбу.

– Вот дура, чуть не забыла: тебе же сегодня к Лизе на интервью!

– Это разве сегодня? – я был удивлён.

– Ну конечно, я тебе говорила, вчера, кажется, или позавчера, чёрт, дни смешались, – вид у неё был встревоженный.

– Если это было до, после или во время того, как мы пили или трахались, я этого не запомнил, а значит, ничего не было, никуда не пойду, ничего не знаю!

– Наум, мы три дня только и делали, что пили и трахались, скажешь, ничего не помнишь?

Я рассеяно развёл руками.

Марго насупилась.

– Иногда забываю, что сплю с олухом.

– Ну вот, а ты хочешь, чтобы я что-то помнил.

Она взяла с тумбочки губку для обуви и швырнула, но я увернулся.

– У тебя есть костюм? – она была настроена серьёзно.

– Ну ма-а-а-ам.

– Не мамкай!

Через пятнадцать минут оказалось, что у меня есть и брюки, и пиджак и, прости Господи, коричневые туфли на небольшом каблуке.

– Ты серьёзно хочешь, чтобы я шёл в этом? Это же чуть ли не с выпускного в школе.

Она мастерски парировала любые попытки возмущаться, преимущественно игнорируя их.

– Повезло, что у твоей мамы отличный вкус.

– Уверен, она так же думает.

Чем серьёзней становилась Резник, тем больше я старался походить на ребёнка; Марго абсолютно не разделяла моего веселья, что забавляло ещё сильнее.

Она попеременно прикладывала к моей груди то белую, то синюю рубашки и наконец остановилась на белой.

– Ты сам рубашку погладишь? Я уже опаздываю.

– Ни за что на свете и не потому что не умею, а потому, что много чести для твоей Екатерины. Довольно и того, что я попрусь туда в костюме, по жаре.

– Елизаветы, – поправила она меня, – смотри не перепутай имя и не пей, – чуть подумав, она добавила, – хотя бы не напивайся. Да и не такая уж там жара, без пары дней осень на дворе, – она быстро осмотрела меня с ног до головы. – Да, оставь так, тебе идёт эта расхлябанность.

– Марго, – я попытался привлечь её внимание.

– Что? – она всё не могла остановиться и, продолжая движение, по инерции что-то искать.

Я словил момент, когда она летела мимо меня, взял за плечи и поцеловал. Несколько секунд ещё ощущалось напряжение, затем плечи под моими ладонями опали.

– Ступай, я взрослый мальчик, написал книжку, заработал денег, купил маме телевизор. Уж до вашего офиса как-нибудь доберусь.

– Точно?

– Иди отсюда!

Я развернул её к выходу, открыл дверь, легонько подтолкнул вперед и увесисто шлёпнул по заднице. Хлопок разлетелся эхом по подъезду, Резник ойкнула, повернулась, чтобы ещё что-то сказать, но я уже закрыл дверь.

«Оказывается, это отличный способ оставить последнее слово за собой».

Прошло секунд пять, и я снова открыл, Резник всё ещё стояла.

– Во сколько мне нужно там быть?

– В полчетвёртого.

Я снова захлопнул дверь и на этот раз услышал стук каблуков, удаляющийся вниз по ступенькам.

Мне были не ясны опасения Юргена и волнение Резник.

«Если я всё правильно понимаю, Елизавета – простой шеф и редактор отдела, где работает Марго. Должность чуть менее заурядная, чем у того же Юргена или парня с филфака в издательстве, который готовил мою книгу к печати».

С этими мыслями я осушил несколько бокалов джин-тоника и слегка захмелел. Вообще идти на встречу во хмелю – затея не очень хорошая, это я понимал. Но люди в этом мире недаром делятся на тех, кто даёт дельные советы, и тех, кто полагается на чужой опыт, благодаря чему им удаётся избежать множества проблем. Как человек, принадлежащий к первому сорту, я автоматически освобождался от необходимости следовать за собственной мудростью.

Ненавижу общественный транспорт. Желание заиметь машину и избегать этих поездок в трюме лёгкого транспортного судна, что берёт на свой борт чрезмерное количество пассажиров и багажа, возникает у меня каждый раз, когда я забираюсь в его утробу. Но разбивается о нужную мне остановку. Способность автобусов перемещаться с таким перегрузом поражает. Каждый раз тарань раскачивается, норовя скинуть лишнюю ношу, но идёт по намеченному маршруту. А вот морскую болезнь никто не отменял.

Я вышел на нужной остановке. От качки, жары и высокого содержания рома в пресной воде на нашем судне меня штормило чуть больше ожидаемого. За мной, под давлением, как икра из распоротого рыбьего брюха, на остановку высыпало несколько человек.

Один, по виду, самый опытный моряк, подошёл ко мне и попросил закурить.

– Не курю, отец, – ответил я, соблюдая субординацию.

То ли ответ его так сильно расстроил, то ли качка утомила старого мореплавателя, но пассажир в момент позеленел, скрючился и блеванул мне под ноги.

«До офиса оставалось меньше километра, а я уже успел вляпаться – отличное начало».

На ресепшне стояла молодая девушка с неестественно ярким макияжем. На ней была юбка ниже колен, белая сорочка, поверх которой жилетка. Униформа явно не соответствовала её внутреннему миру. А вот имя подходило. На металлическом беджике гравировкой отблескивало «Снежана». Борясь с желанием попросить посмотреть всех, я начал разговор.

– Здравствуйте, девушка, меня зовут Наум Белый, мне сказали прийти сюда и спросить Анну.

Алкоголь начинал выветриваться, я ощущал на языке вкус покидающих мой организм паров. Девушка чуть поморщилась. Сообразив, что дело в запахе, я, уже тише, спросил, нет ли у нее жевательной резинки. Она понимающе кивнула и протянула из-под стола мне пару подушечек. Откуда-то сзади я услышал сильный голос, обращённый явно ко мне.

– Вас просили спросить не Анну, а Елизавету.

– Простите, запомнил, что императрицу, но не запомнил, какую именно.

Обернувшись, я увидел перед собой высокую женщину с крепкой грудью и широким тазом. На вид ей было не больше тридцати трех, но по рукам и морщинкам в уголках глаз можно было предположить, что чутка за сорок. Именно такие встречаются в лучшем порно из раздела MILF.

Она вела меня по длинным коридорам редакции, бёдра её размеренно и грациозно покачивались, словно корма лодки во время лёгкого бриза. В какой-то момент эта качка напомнила мне блюющего мужика на остановке, и вернулась отступившая морская болезнь, пришлось прекратить пялиться на её зад.

Открылась дверь одного из кабинетов, что больше походил на переговорную. Стены его частично были обиты деревом. Панели разных размеров и оттенков иногда будто случайно заползали на потолок. На полу распластался большой коричневый ковёр с крупным ворсом, практически по центру стоял массивный стол в тон ковру. Всё вместе смотрелось довольно стильно и уютно, но мне сразу захотелось спать. К тому же откуда-то подул теплый ветер.

Елизавета уселась в большое кожаное кресло за столом, жестом указала мне на такое же, но поменьше, прямо напротив. Пока я усаживался, оно неуютно скрипело и пришепётывало.

– Вы что, пьяны? – спросила она строго, как только скрип утих.

Я ожидал враждебных вопросов на этот счёт.

– А Вы разве нет? Чудесный день, не вижу поводов оставаться трезвым.

Она внимательно рассматривала меня.

– Это у Вас на ботинках…?

Не сказав и двух полных фраз, она поставила меня в положение, когда я вынужден оправдываться. С другой стороны, не думаю, что в этот кабинет часто заходят в облёванных ботинках.

«Может за ковер боится?»

Мне показалось, что правда в данный момент будет выглядеть слишком неправдоподобной.

– Если не ошибаюсь, то остатки вчерашней пиццы, – я старался звучать как можно более непринуждённо.

– О боже, – брезгливо произнесла Елизавета.

Она перебирала какие-то бумаги, готовила диктофон, будто выбирая, каким образом начать разговор.

Мне показалось, что молчание длилось вечность, от тёплого воздуха веки начинали тяжелеть, кресло напротив отдалялось. Но из вытянутого сонного коридора меня достал неожиданно громкий и близкий голос. Я не смог собрать услышанные звуки и попросил повторить.

– Вы не против, если я буду записывать? – повторила она.

Несколько секунд я пытался понять значение слов. Затем дошло, и мне не хватило сил удержаться. Смех поднялся из глубины груди, сначала несколькими короткими толчками, но уже через несколько секунд я хохотал, как ребёнок от щекотки. В глаза прыснули слезы. Пару раз я даже хрюкнул.

По лицу Елизаветы было заметно, как стремительно тает её надежда на вразумительный разговор. Удивление сменилось недоумением, затем стало легким раздражением, вслед за которым пришли вечно идущие рука об руку жалость и презрение.

Конечно, она не могла знать, что именно меня так рассмешило, оно и к лучшему.

Я прекрасно понимал, насколько это глупо, но мозг иногда выдает подобные артефакты, появление которых в мыслях объяснить трудно. Как только Елизавета произнесла слово «записывать», я моментально сгенерировал ответ «да хоть закакивайте».

Это оказалось так отвратительно, неуместно и убого, что я не смог удержаться от смеха над собственной тупостью. Елизавета пристально смотрела на меня, во взгляде не было любопытства, напротив – она решала, что со мной делать.

– Знаете, Наум, – наконец сказала она, – я решила с Вами встретиться, потому как читатель хочет знать, что за личность кроется под фотографией на обложке их любимой книги. К тому же мы уделили разбору Вашей, – она подчеркнула интонацией формальность обращения, – работы часть предыдущего выпуска. Вполне закономерным стало решение продолжить разговор, на этот раз в формате прямого диалога. Я по-разному представляла нашу встречу, но Вы превзошли все мои самые смелые ожидания. Едва ли беседа выйдет приятной, однако уверена, что увлекательной, – она включила диктофон.

Где-то, где пересекаются линии, проходящие по касательной от ключиц, родился стыд.

Я так часто испытывал нечто подобное, что почти привык. Но самоедство не даёт мне покоя – каждый раз я представляю, что не сделал тех глупостей, которые сделал, и прихожу к выводу, что мог бы не оказываться в заднице так часто.

«В очередной раз я обосрался, а ведь не прошло и десяти минут».