Спящие карты

– Бывает. Чай будешь? – интересуюсь, пытаясь найти хоть одну чистую чашку.

– С вареньем.

– У меня нет, – развожу руками, чувствуя себя последним неудачником, в связи с тем, что у меня нет этого злополучного варенья.

– Зато у меня есть.

Она выуживает из висящей на спинке стула сумочки небольшую баночку малинового варенья. Причмокнув губами в предвкушении удовольствия, ставлю чайник на огонь.

– Извини, что долго не открывал.

– Ничего. Все нормально.

– Ты не подумай, я не такой неряха, как может показаться на первый взгляд, – почему-то начинаю оправдываться. – Я… я…

– Дима, ты не должен мне ничего объяснять. Ты достаточно взрослый, чтобы принимать решения самостоятельно и определять как жить. Не так ли?

– Да конечно.

Ди устроилась на моем любимом месте – в уголке у холодильника. Забросив ногу на ногу, она одернула юбку и вопросительно взглянула на меня:

– Давно один живешь?

– 

Настолько заметно, что один? – усаживаюсь напротив.

Неловкое движение больной ногой заставляет скорчить гримасу боли. Девушка делает вид, что ничего не заметила. Умница. Она ведет себя именно так, как мне хочется. Ни одного взгляда на искалеченную ногу, никакого сострадания и самое главное никакой жалости. Для нее я самый обычный полноценный человек, а не объект нездорового внимания. Мне даже хочется сказать ей спасибо, но думаю, что она меня не поймет, потому, что такое поведение это не искусная игра, а повседневная норма поведения. Стиль жизни, как сейчас модно говорить.

– Даже чересчур. – Ди демонстративно сдувает пыль со стоящей между нами хлебницы.

– Давно.

Наступает неловкая пауза. Закипевший чайник приходит на помощь. Я двинулся в сторону плиты, но Ди сделала вежливый жест рукой:

– Не мужское это дело. Лучше банку открой.

– Ну вот, – вздыхаю с притворной горечью, – я уже не хозяин на собственной кухне.

– Сказал бы лучше в собственном свинюшнике, – насмешливо глянула Ди.

– Хрю-хрю.

– Вот именно. Ты когда-нибудь уборку делаешь и посуду моешь?

– Уборку – когда есть настроение. Посуду – когда заканчивается.

Ди осуждающе глянула на меня и покачала головой:

– Отсутствие женщины негативно сказалось на твоем быте.

– Согласен, но зато сказалось положительно на мне.

Медленно хлебая чай с малиновым вареньем, перевариваю события последнего сна. Количество вопросительных знаков становится все больше и больше. Наибольшая загадка – как я смог вернуться домой, не имея на шее медальона?

А ведь так хорошо все начиналось. У меня были все шансы вжиться в средневековый мир и, используя свои возможности подняться для повышения комфортности жизни. Если бы не глупая попытка защитить старика и мальчика… Э-эх! Поздно уже думать о пролитом на пол виски, кажется, именно так говорят ирландцы в подобных случаях. А может и не ирландцы, уже не помню. Наши же в такой ситуации ничего не говорят, так как заняты вымакиванием пролитого шинелькой. Сам видел. Теперь я снова калека, вокруг серый мир, осень и где-то там, на конечной остановке шестого троллейбуса однообразное море, видимое с балкона, которое почему-то так люблю во снах.

– Какой сегодня день недели? – чуть не опрокинув чашку с чаем, хватаюсь руками за голову.

– Понедельник, – удивленно смотрит Ди. – А что такое?

– А время?

– Десять тридцать одна.

– Склеротик! –поспешно ковыляю к телефону и набираю номер. – Алло. Михалыч? Это Дима. Знаю-знаю. Виноват, Михалыч. Приболел просто. Да, конечно. С меня причитается. Ну, все, спасибо Михалыч! Пока.

Облегченно вздохнув ложу трубку на место.

– Что-то случилось? – спрашивает Ди, когда я возвращаюсь в кухню.

– Представь себе, совершенно забыл, что сегодня понедельник и нужно идти на работу. Еле уговорил мастера не отмечать мене прогул. Благо он мужик хороший.

– Дима, а кем ты работаешь?

– У меня не самая престижная профессия… Контролер я. В водочном цеху. Проверяю, чтобы этикетки были ровно приклеены, задиров не было, колпачки…

Мне стыдно за свою профессию. И голос выдает меня. Очень стыдно. Я – мужик сижу на бабьем месте, бутылочки осматриваю. Но такова жестокая реальность. Если бы не Михалыч, пожалевший калеку, не видать бы мне и этого места…

– А я на заочный поступила, – похвасталась Ди. – На иняз.

– Молодец. А я … я … А еще я солдат, – тихо говорю потупив глаза.

– Как это? – поставила чашку на стол девушка. – Ты ведь… Ой! Извини! Я не хотела.

– Да ладно, чего уж там. Что есть, то есть. Сейчас я кое, что тебе расскажу, ты только не перебивай и, пожалуйста, не смейся. Многое покажется фантастическим, но это не вымысел, это часть моей жизни. Весомая часть.

– Хорошо, – как бы ощутив серьезность моих слов кивает Ди.

– Женился я на третьем курсе университета. Первая любовь, – грустно усмехаюсь. – Она так и не смогла понять моего желания идти в армию. Все предлагала помочь со справкой, чтобы закосить, но я ни в какую. Вбил себе в голову, что должен пройти этот путь. Наверное, это все из-за отца. Он воспитывал меня именно в таком духе – идти прямо и никуда не сворачивать, все препятствия преодолевать собственными силами и никогда не искать легкого пути.

– А мама? Как она относилась к такому воспитанию?

– Мама?… Она умерла во время родов.

– Извини.

– Ничего. Для меня слово мама это всего лишь пара свадебных фотографий у изголовья кровати отца и его рассказы. Он ее безумно любил и именно поэтому не женился вторично. Как-то я ему открыто сказал, я уже был достаточно взрослым – заканчивал школу, что не буду иметь ничего против, если он женится вторично. Отец на меня посмотрел странными глазами, но ничего не сказал. Я пожалел о своих словах, так как было очевидно, что они его обидели. Больше мы эту тему никогда не затрагивали.

– Покажи пожалуйста, – попросила Ди.

– Фотографии?

– Да.

Оперевшись на новенький костыль встаю и медленно иду в комнату. После армии, сам не знаю почему, я поснимал со стен все фотографии. Наверное, мне казалось, что они укоризненно смотрят на меня и упрекают за неудачно сложившуюся жизнь. Ведь если бы я в свое время внял разумным словам жены, то сейчас все было бы совершено по-другому. Конечно, были бы свои проблемы и трудности, это неотъемлемые атрибуты жизни, но я бы твердо стоял на двух ногах и не знал что такое война. Война не та, которую мы видим по телевизору, а настоящая, полная ненависти и страданий, детских слез над трупом матери и рядов солдатских могил.

Достав фотографии из выдвижного ящика шкафа, возвращаюсь на кухню.

– Красивая, – сказала Ди, взглянув на фотографию матери. – Ты очень похож на нее. Гораздо больше чем на отца.

– Он тоже так говорил.

– Еще чая?

– Да. Варенье у тебя бесподобное.

– Сама варила, – похвасталась Ди.

– Мастерица на все руки, – улыбаюсь. – И хаму пощечину залепить и варенье сварить. Похоже, что у тебя еще масса скрытых талантов.

– Ну, допустим не масса, но кое-что в запасе имеется.

Не смотря на то, что Ди улыбается и шутит, глаза не покидает тень грусти. Кажется, что веселье и радость это всего лишь маска, скрывающая от посторонних взоров боль и горе. Меня так и порывает спросить, что у нее произошло, но в то же время боюсь, что этот вопрос уничтожит такую дорогую для меня маску веселья.

– Я служил в десанте. Воевал. Как ты тогда сказала, в машине, – горячие точки? Очень удачное название. Но травму, – глажу рукой правое колено, – получил по глупости. При разгрузке железнодорожного вагона на меня упал большой промышленный холодильник.

– Так вот что значит холодные точки. А я себе голову ломала, – перебила меня Ди.

– Жена решила, что еще слишком молода, чтобы связывать свою судьбу с бесперспективным инвалидом и ушла. Если быть совсем точным, я сам предложил развод, и она с легкостью согласилась, как будто давно этого ждала. Я ее не виню. Жить с инвалидом… Да еще и афганский синдром в придачу.

–Афганский синдром? Я уже о нем где-то слышала, – задумалась Ди. – Вспомнила. Мне о нем старший брат рассказывал. Он тоже воевал. – Ее маска веселья потускнела. Словно в один миг выцвели яркие краски, и частица театрального реквизита постарела на много лет. – Это что-то вроде психического заболевания у тех, кто воевал, а потом окунулся в обычную мирную жизнь?

– 

Да. Потом обычное существование, больше похожее на попытку выжить.

– Ты любил ее?

– Жену?

– Да.

– Наверное, да. Сейчас уже трудно сказать наверняка.

–Так не бывает, – осудительно сказала Ди. – Нельзя наверное любить. Тут либо да, либо нет. Третьего не дано.

– Да. По началу это было безумное, безграничное чувство. Мы не представляли жизни друг без друга. Клялись навеки быть вместе. В общем, самая типичная первая любовь – пылкая и одновременно глупая, потому, что люди руководствуются не разумом, а сердцем. Война оставила свои следы не только у меня на теле, но и в душе. Я вернулся совершенно другим человеком. Уходил веселым жизнерадостным парнем, а вернулся суровым солдатом. Хорошо, что мы разошлись. Все равно из этого ничего путевого бы не получилось.

– Наверное, ты прав. Нет, ты не подумай, что я собираюсь тебя судить, нет. Просто мне очень хочется узнать тебя ближе… – она осеклась и неловко покраснела.

– 

Зачем?

Затаив дыхание, жду ответа, так как будто от него зависит вся моя дальнейшая жизнь. А может так оно и есть.

– Ты… Ты хороший… А давай об этом как-нибудь потом поговорим? – не очень умело вывернулась Ди.

С трудом сдерживаю разочарованный вздох.

– Давай.

– Я вся во внимании, рассказывай дальше. Не знаю, почему ты говорил о фантастичности. Твоя история вполне реальна.

Хм! Ну-ну. Посмотрим, что ты скажешь дальше, и насколько тебе покажется реальной моя история.

– Однажды ночью приходит сон. Очень необычный. Сон, в котором тебе дают шанс быть здоровым человеком, и заниматься тем к чему привык, что стало нормой жизни.

– Воевать, – даже не предположила а скорее продолжила Ди.

– Именно.

Я рассказываю ей все: о миссиях Пик, о порой чрезмерной жестокости, о наших жертвах, о попытке самоубийства, даже о той ночи с Дамой. Не знаю, зачем я это делаю… Возможно, просто нормальное человеческое желание открыть душу. Ди слушает, не перебивая, судорожно комкая край клеенки кухонного стола в наиболее интересных местах рассказа.

– … не знаю, как мне удалось выскользнуть из сна. Потом пришла ты, – заканчиваю свое повествование.

Ди сидит, медленно покачивая, пустую чашку. Я ожидал чего угодно: восторга, насмешек, обвинения во лжи, но только не молчания. На меня поднялись полные слез глаза:

– Спасибо Дима, – тихонько прошептала девушка и взяла меня за руку. – Большое спасибо.

– За что?

Она лезет в дамскую сумочку и, покопавшись, достает небольшую фотографию. Один уголок загнулся, и она его бережно распрямляет.

– На, держи, – протягивает ее мне и вытирает тыльной стороной ладони мокрые глаза.

На фотографии запечатлен танк, густо покрытый камуфляжными пятнами. На броне сидят в обнимку несколько молодых ребят. Мы тоже в свое время такими были. Храбрыми и глупыми. Не все успели поумнеть и понять, что война это не место для выпендрежа и красивых поз. На коленях у ребят традиционные калаши. Поднимаю глаза чуть выше. Из люка в башне танка на половину высунулся красивый мужчина с сигаретой в зубах. Из под черного шлема выбивается русый локон.

– Десятка, – еле слышно шепчу, глядя в знакомое до боли лицо. – Серега… Как? Откуда? – с шипением боли вскакиваю на ноги. – Откуда эта фотография? Кто он? -Ухватив Ди за плечо притягиваю к себе. – Ди, кто этот человек?

– Ты его знаешь? – снова влажнеют глаза девушки.

– Это Десятка Пик. Он погиб вчера… нет, этой ночью. Я рассказывал. Ядовитый ноготь,– тараторю, путаясь в догадках.

– Мне больно Дима, – умоляюще смотрят ее глаза. – Ты делаешь мне больно.

– Да, конечно. Извини, – отпускаю ее плечо и сажусь на место. – Этого не может быть.

– Может, Дима, может. Это Сергей, мой брат.

– Брат?

Кажется, что мне в легкие залили расплавленный свинец. Он нестерпимо жжет и, булькая, поднимается по горлу вверх. Ди сестра Десятки. Значит с ним можно встретиться, поговорить. У нас найдется о чем поговорить! Еще как найдется! Ему будет интересно, что произошло после того, как его убили. Смерть во сне это всего лишь сон. Меня же тоже убили, и ничего. Жив – здоров. Скорее всего, если человека убивают во сне, он всего лишь навсегда выбывает из колоды и не более. Вместе с Серегой мы обязательно что-то придумаем. Не знаю что, но все равно придумаем. Я уже буду не один…

– Где он? – я уже готов бежать.

– Он умер. Сегодня ночью.

Мои пальцы разжимаются, и фотография осенним листом планирует на пол.

– К-как умер? Почему?

– Сережа сильно болел. Что-то с дыхательными путями, – каждое слово Ди выдавливает из себя с трудом. Видно, что она на грани нервного срыва, но все равно держится молодцом. – Тогда, в горящем танке, он не просто получил очень сильные ожоги, но еще и надышался какой-то гадостью.

– Причина смерти?

– Остановка сердца, – ответила Ди.

– Но ты говорила о дыхательных путях. При чем здесь сердце?

– Я сама удивлена. Брат никогда не страдал сердцем. Он всегда любил спорт и уделял ему немало времени.

Я никогда не умел говорить нужные слова, особенно выражать соболезнования.

– Я знаю, тебе тяжело… Если можешь, пожалуйста, расскажи мне о нем.

Ди снова по мужски вытерла глаза обратной стороной ладони и утвердительно качнула головой:

– Что ты хочешь услышать?

– Все, что знаешь о снах.

– Ничего. Практически ничего. Но твой рассказ многое поставил на свои места. Сережа несколько раз случайно упоминал Хозяев и необыкновенные сны, но я не придавала этому значения. Я почти каждый день приезжала к нему домой. Брат практически не выходил на улицу – стеснялся своего лица. Врачи сделали что могли но… Когда я увидела его в первый раз, то чуть не упала в обморок. Он очень переживал… Сам понимаешь, брат относился к тем красавчикам, за которыми косяками бегают девчонки… а превратился в страшного урода, который вынужден прятаться от людских глаз.

Теперь я понимаю, чем были вызваны непрерывные разговоры Десятки о женщинах, почему он так трепетно относился к своей внешности во снах. То, что он умер этой ночью, скорее всего не является совпадением. Слишком уж все складно выходит. Значить все наши умерли и в реальности. Смерть во сне приводит к смерти в реальности. Причина смерти может быть другой, но результат тот же. Но тогда почему я жив? Исключение? И опять же возвращение… Выйти из сна без медальона и транспортного модуля невозможно! Но я то вышел.

– У меня глупый вопрос. Очень глупый, – говорю, испытывая неловкость.

– Слушаю.

– Почему ты, не смотря на смерть брата, пришла сегодня ко мне? У тебя ведь забот должно хватать. И ты так держалась… улыбалась, спокойно разговаривала со мной. Вот только глаза тебя выдали.

– Я всего лишь выполнила свое обещание. А насчет улыбалась… Смерть брата это мое горе, личное. Оно не должно выплескиваться на окружающих людей. К тому же, это уже свершившийся факт и бесконечными рыданиями мне его не вернуть.

– Ты всегда так поступаешь? – спрашиваю с невольным уважением.

– Как так? – не поняла девушка.

– В смысле ты всегда выполняешь то, что обещаешь?

Если она сейчас соврет, я буду очень разочарован.

– К сожалению нет. Иногда обстоятельства бывают сильней.

– Бывают, – для меня эта фраза имеет совершенно другой смысл. – Когда похороны?

– Завтра в двенадцать на центральном кладбище.

– Я буду.

– Тогда, до завтра, – она поднялась из-за стола. – Мой тебе совет – не ложись спать. Хотя бы сегодня. Может быть, завтра что-нибудь вместе придумаем. Не ложись. Ладно? Я не хочу, чтобы с тобой тоже… – она осеклась и принялась неловко закрывать баночку с вареньем. – В холодильник убери, а то испортиться может.

– Уберу.

Захлопнулась дверь и я снова один.

Скорее всего, сны ушли из моей жизни навсегда. Я никогда больше не услышу властный голос Дамы, не возьму в руки оружие, не окунусь в адреналиновый шторм. Жаль. Очень жаль. Но как бы в качестве компенсации за потерю, в моей жизни появилась Ди. Я не строю никаких иллюзий, нет. То, что я калека забываю лишь тогда, когда сижу или лежу в удобном положении, и не болит нога. Мне будет достаточно просто видеть эту девушку, говорить с ней. Ложь! Нехорошо врать, тем более самому себе.

Глава 9.

Ненавижу похороны. Ненавижу с того момента, как умер отец. Я, тогда как раз успешно завершил летнюю сессию второго курса и уже предвкушал совместную поездку в Карпаты. Отец давно обещал взять отпуск и отправиться со мной в небольшое путешествие по горам, которых напрочь лишен наш приморский город. Мы любили странствовать вдвоем. Билеты были взяты заранее, рюкзаки почти что упакованы. Я чуть ли не вприпрыжку мчался домой через парк, заполненный гуляющими парочками. На удивление отца дома не оказалось. Не пришел он и вечером. Утром, после бессонной ночи, мне позвонили и сообщили, что он разбился. ДТП – дорожно транспортное происшествие. Всего три буквы и столько горя и слез стоящих за ними.

Уже на похоронах его коллеги рассказали мне как все было. Отец возвращался в город на бортовом Кразе доверху груженном красным кирпичом. Они весь последний месяц выполняли крупный заказ для какой-то строительной организации. У въезда в город, на обочине перед небольшим мостиком через глубокий овраг пристроился пошарпаный москвичонок. Водитель ковырялся под капотом, а женщина и ребенок с мячом в руках стояли рядом. Как выяснилось позже, в этот момент жена пилила мужа за то, что он истратил все отложенные деньги на покупку этой развалюхи, которую необходимо чинить через каждый километр. Муж слабо огрызался и мысленно проклинал общительного кавказца в безразмерной кепке-аэродроме на авторынке, все-таки убедившего его, что машина – зверь и пробегает безо всяких проблем не один десяток тысяч километров. Родители даже не заметили, когда выронивший мячик пятилетний малыш выбежал вслед за игрушкой прямо под колеса тяжелогруженого Краза. Отец мог бы просто попытаться затормозить. Может бы и успел остановиться. Но он выбрал единственный вариант, при котором ребенку ничего не угрожало. Снеся ограждение моста, Краз рухнул в овраг. От кабины практически ничего не осталось. Сперва удар о землю а потом рухнувший сверху груз кирпичей превратил ее в измятую пивную банку, которую опустошив, скомкали рукой. Отца хоронили в закрытом гробу.

Я умышленно опоздал, не желая видеть процедуру погребения.

У свежего холма раскисшей земли прикрытого несколькими венками застыла одинокая фигурка Ди. Вокруг лишь густой лес надгробных памятников и пошатывающиеся силуэты землекопов в конце мощеной плиткой дорожки.

Опираясь на подаренный вчера костыль, подхожу ближе.

Не смотря на моросящий дождик, Ди без зонта. Обычно растопыренный ежик светлых волос, превратился в некоторое подобие мокрого берета. Капельки дождя, скользя по щекам, конкурируют в слаломе с редкими слезинками. А может это вовсе и не слезинки. Не похоже, чтобы девушка плакала. На ее лице застыло упрямое выражение, как будто она не согласна с тем, что произошло и собирается подать протест.

– Простудишься, – прикрываю ее своим видавшим виды потертым зонтом.

– Я думала ты уже не придешь, – глухо звучит ее голос под шепот дождя.

– Я не мог не придти. Подержи, пожалуйста, зонт.

Осторожно, мелкими шажками, чтобы не поскользнуться на превратившейся в кисель земле подхожу к могиле. Скудный букетик стойких астр ложится между двумя венками. Мимоходом читаю надписи на лентах. «От союза ветеранов». «Любимому племяннику Сергею…» У изголовья стоит круглый венок, увитый черной лентой, лишенной каких либо надписей. На черном фоне всего лишь один неразборчивый рисунок. Даже не рисунок, а краешек какого-то значка. Я уже готов развернуться и уйти из этого мрачного места, но венок тянет меня как магнит. Рука еще только касается ленты, чтобы повернуть, а я уже знаю, что там увижу. Промокшая ткань распрямляется и перед моими глазами появляется знак пик. Обычная карточная символика так неуместно выглядящая в подобном месте.

– Где она? – кричу, одновременно взвывая от боли, из-за неловкого движения.

– Кто? – непонимающе смотрит из под зонта Ди.

– Здесь была женщина в кресле-каталке?

– В чем?

– В инвалидном кресле.

– Да. Уехала незадолго до твоего появления. Она не смогла сама положить венок, коляска завязла в грязи, поэтому попросила меня. А что случилось?

– Это была Дама, – чуть ли не простонал я. – Опиши ее подробнее. Я хочу быть уверенным.

– Та самая? – округлила глаза Ди.

– Да-да. Как она выглядела?

–Ну не знаю. Она в коляске была. Больше ничего не помню. Как-то не до этого было.

– Ну, хоть что-нибудь ты запомнила? Волосы, лицо, глаза?

Мой крик полон холодной злости. Даже неторопливо шествовавшие землекопы остановились и обернулись в нашу сторону. Обычно принято в таких местах разговаривать тихо, но мне сейчас наплевать на то кто и что подумает! Мне нужна информация! Кровь износу нужна!

– Обыкновенная женщина…

– Ну не можешь же ты совсем ничего не помнить. Глаза же у тебя есть?

– Есть, – потупилась девушка. – Дима, не кричи на меня, пожалуйста.

– Я не кричу!

Мне хочется ухватить ее за плечи и трясти до тех пор, пока не узнаю что хочу. Я должен быть уверен, что женщина в инвалидной коляске – Дама. Не знаю, что это мне даст… и кто кроме нее мог приехать и положить такой венок…

– Кричишь, – тихим укором льется ее голос.

– Хорошо, я не буду кричать.

Беру себя в руки, и стараюсь говорить потише. Кажется, что от напряжения я превращу деревянную рукоять костыля в жменю щепок.

– Глаза… – потерла лоб Ди. – У нее были необычные глаза.

– Какие необычные?

– Как лед. Холодные. Когда она взглянула на меня, даже как-то холодно стало. Как будто насквозь видит. И еще попросила у меня прощения. Я поинтересовалась за что, а она так ничего и не ответила.

– Она. Нет никаких сомнений.

Вероятно, что и Дама живет в этом городе. Удивительное совпадение – три карты и все в одном городе. Не спроста это. Три из шести! Слишком много для обычного совпадения. Скорее всего, остальные жили тут же. Они погибли во сне значит мертвы и в реальности. Но Дама то жива. Ее можно найти и… А вот что дальше не знаю. Показать Ди убийцу брата? Так ей от этого легче не станет. Отомстить? Не уверен, что этого хочу. И еще… подобное поведение несвойственно для той Дамы, которую я знаю. Прийти на могилу карты положить венок, извиниться перед его сестрой… Нет, Дама из снов никогда бы так не поступила. Я до сих пор помню ее слова : "Он всего лишь один из нас. На следующей миссии у нас будет новая колода". Для нее жизнь карты ничего не стоит. Там, во сне, она не задумываясь всадила стрелу Десятке а тут прикатила на похороны да еще и с веночком и перед его сестрой извинилась. Как будто два разных человека. Но описание то сходится.

Наверное, именно такая сентиментальность меня и насторожила. Не зря же я так завелся. Вполне может быть, что именно сон изменяет человека. Находясь в нем мы становимся совершенно другими, а выходя вновь приобретаем нормальные человеческие черты.

– Дима, пойдем от сюда, – тихо попросила Ди.

– Да-да. Сейчас, – с трудом вырываюсь из замкнутого круга мыслей. – Ты знаешь, что она?..

– Я все поняла, – тихо перебила меня Ди. – Мне нужно время, чтобы подумать, а пока давай не будем об этом.

Девушка берет меня под руку и, теснясь под одним зонтом, мы медленно, идем к выходу. Фотографии с надгробных плит провожают нас тоскливыми взглядами.

Наверняка, если поискать, то здесь в свежих рядах найдутся Семерка, Восьмерка и Девятка. Но я не хочу этого. Боюсь. Мне неловко, что они уже тут, а я все еще жив по неизвестным причинам. Всегда тяжело быть исключением из правил. Я должен был занять место рядом с ними, но почему-то жив. Словно под крылом всемогущего ангела-хранителя.

Я боюсь наткнуться на их фотографии в окружении лент и пластмассовых венков, потому, что с них на меня будут взирать глаза полные укора. Это, конечно, все глупости, но я все равно боюсь, словно маленький ребенок.

Глава 10.

За всю дорогу до бара «Кардинал» мы не произнесли ни слова. Я, озадаченный последними событиями, размышлял, покачивая головой в такт лившейся из динамиков авто магнитолы ритмичной музыки. Ди сжав губы, не отрывала глаз от дороги. Потоки грязной воды из-под колес встречных машин раз за разом обрушивались на лобовое стекло и тут же разбегались в разные стороны под натиском дворников.