
Полная версия:
Адвокат’essa, или Поиски Атлантиды
– Слушай, тебе так идет этот цвет. Почему ты никогда не красила им свой чудный ротик?
«Знал бы ты мою историю о первом опыте с красной помадой, не спрашивал бы», – но это я только подумала, а вслух произнесла:
– Значит, пришло время, если тебе нравится.
– Очень, очень, – как кот замурлыкал он и, облизнувшись, снова потянулся ко мне, – ах, какая ты у меня сладкая девочка-клубничка! Давай, не пойдем сегодня гулять вечером с группой, а..?
Так барьер был преодолен. Но эту реплику папину, как и многие его другие высказывания, мы с подругами иногда вспоминаем, смеемся и повторяем каждый раз с пониманием.
Агния обычно говорит при этом:
– Конечно, он просто переживал за тебя всегда, а тут увидел эту яркость и понял, что ты будешь еще больше привлекать к себе внимание мужского населения. Ведь он и тебе, и нам всегда говорил: «Вы в первую очередь должны думать о своей безопасности!» Он, конечно, мог тогда прочитать нам целую лекцию, и мы могли бы ее вполуха выслушать и тут же забыть. А вот такое – жестко, но доходчиво, не забывается никогда. Мудр был папа твой, ничего не скажешь.
– Да и переживания его понятны, – добавляла Мариша, – к тому времени четверть века в милиции проработал, из них в уголовном розыске – пятнадцать лет. Сначала сыщиком, потом начальником – понавидался всякого! И волновался страшно за единственную дочь.
Так вот… Припудрив носик, я завершила «наведение красоты», оделась и отправилась в суд.
А. Б. обрадовался моему приходу и пошел за пишущей машинкой. Рукописные листы в картонной папке с надписью «дело», сколотые скрепкой, лежали на столе. Машинка была водружена на приставной столик, стоявший перпендикулярно к большому судейскому столу. Обычно на этом месте сидели секретарь, прокурор и с противоположной стороны адвокат, если дело слушалось не в зале, а прямо в кабинете.
Я вставила чистые листы с копиркой в каретку и начала печатать. Печатала я довольно медленно, сдвигая линейку по написанным строчкам и разбирая текст, в котором было много зачеркиваний и исправлений. В кабинете, несмотря на вечернее время, все еще было жарко. Даже открытое окно не приносило прохлады. А. Б. поставил на свой стол маленький вентилятор с тремя лопастями, направив в мою сторону, нажал кнопку включения. Вентилятор весело и одновременно торжественно загудел, как пароход – «у-у-у…». Подувший ветерок принес прохладу и облегчение, однако волосы от движения воздуха стали разлетаться. Я быстро заплела косу и продолжила работу. Стук-стук-стук – неровный ритм движения клавиш и слегка высунутый от усердия кончик языка выдавали мое старание. Петров что-то писал, я печатала.
– Может быть, чая хочешь? Я поставлю чайник? – поинтересовался он деловито.
– Нет, спасибо, чая не надо, стакан воды можно?
А. Б. налил воды из графина, стоящего на столе. Я выпила и, двигая линейку вниз по листу, продолжила печатать. Вторая страница подходила к концу, когда я заметила, что А. Б. смотрит на меня.
– Что вы смотрите так?
Он улыбнулся, слегка покраснел и сказал:
– Нет, нет, ничего, печатай.
– Вы не смотрите на меня, это отвлекает, – попросила я.
Заложив в машинку третий лист, я снова увидела, что А. Б. как-то странно глядит в мою сторону. Взгляд был непонятный. Что это значит, когда так смотрят? Стало как-то не по себе. Я смутилась, опустила глаза, замялась и попросила еще раз:
– Если вы хотите, чтобы я допечатала страницу, перестаньте на меня смотреть.
– Все, уже перестал.
Взглянул на часы, слегка хлопнул ладонью по столу и сообщил:
– Так, на сегодня работа закончена! Довольно трудиться, восемь часов.
Я подсчитала, что на печатание двух листов у меня ушло полтора часа. «Прямо черепашья скорость, – критически оценила я свои способности, но вслух ничего не сказала, – наверное, он больше не попросит меня о помощи». В этот момент до меня дошло, что я не закрепила полностью каретку пишущей машинки, поэтому лист съезжал вниз и приходилось все время поправлять листы. Краска стыда подступила к моим щекам, но сказать о своей оплошности вслух, конечно, не осмелилась.
– А вы будете проверять напечатанное? – поинтересовалась я.
– Нет, хватит уже на сегодня трудов, ты, вероятно, устала – так старалась. Главное – есть задел! Я утром приду пораньше и просмотрю с карандашом. Договорились?
Я кивнула, поднялась из-за стола и решила, что вполне успею заехать к Маринке – это две остановки на троллейбусе – и вместе с ней пойти погулять к морю. Погода была прекрасная, жара немного спала, долетавший в окно ветерок освежал. Петров закрыл кабинет на ключ, и мы подошли к входной двери. Оказалось – она закрыта кем-то из уходивших ранее.
– Сейчас открою, – произнес А. Б., поставив портфель на один из стульев, стоявших, как в кинотеатре, у стены для граждан, пришедших в суд.
Я стояла у стены рядом с дверью. Петров подошел с ключом и оказался совсем близко от меня. «Сейчас откроет, и пойду», – только успела подумать я, как А. Б. вдруг резко повернулся ко мне и, глядя в глаза, произнес:
– Я должен тебе кое-что сказать… Я хочу тебе признаться… Я попросил, чтобы ты пришла не потому, что сам не мог напечатать… а потому, что… ты мне очень нравишься! Я не должен тебе это говорить, но молчать – выше моих сил. Я не знал, что сделать, чтобы ты пришла, а тут судьба сама распорядилась. Аленушка, ты мне очень нравишься… – на одном дыхании произнес он и взял в свои ладони мою руку. Ладони были сухие, горячие, крепкие, но держал мои руки он очень бережно. Я чуть не потеряла сознание от неожиданности происходящего. Голова моя закружилась, а ноги как будто исчезли.
Когда часа через два я звонила в Маринкину дверь, от обморока меня отделяло только чудо.
– О, отлично, но где это ты запропастилась? Заходи, бабуля как раз пирожков напекла, будем чай пить. Да что с тобой, ты отчего дрожишь, и лицо… пятнами какими-то… красными, и тушь размазалась. Садись, рассказывай, в чем дело?! И почему так поздно – уже одиннадцатый час?
Мы зашли в уютную Маринкину комнату, где всегда царил идеальный порядок, все сияло и блестело – бабушка Евдокия Андреевна держала дом в образцовом виде. Марина принесла из кухни кружки, салфетки, блюдо с пирогами и банку домашнего варенья из ранеток – моего любимого. Дружба наша была столь крепкой и постоянной, что даже наши домашние знали вкусы каждой из подруг. Моя мама всегда ставила Маринке к чаю ее любимое вишневое варенье, меня у Маринки потчевали яблочным, а в доме Агнешки стол всегда был накрыт, как на праздник – ее папа чем-то таким заведовал.
– Так, – деловито обратилась ко мне подруга, – пей, ешь и рассказывай!
Я перевела дух, глотнула из кружки и… заплакала.
– Ты что, Леля, тебя кто-то обидел, что-то случилось, неприятности какие-то? – быстро перебирала варианты Маня (иногда я называла ее так).
– Нет, никто не обидел, наоборот, приятности, только я не могу от них в себя прийти.
Заботливая подруга убежала в ванную и принесла влажное полотенце.
– Протри лицо, возьми зеркало… Давай я тебе вытру тушь, а то ты на енота похожа. – Маришка крутилась вокруг меня, как ее бабушка обычно обихаживала нас.
Смытый с лица «енот», съеденный со слезами пирожок сделали свое дело: я немного успокоилась.
– Ну вот и хорошо, и замечательно, – приговаривала Маня, поглаживая меня по руке.
– Что, кто, где? – Она заглянула мне в глаза, которые снова были на мокром месте.
– Ох, Маня, даже не знаю, как и рассказать. Если бы сейчас с Марса или Венеры прилетел кто-нибудь и заговорил со мной, я бы меньше удивилась.
Я рассказала ей предысторию, начиная с Катькиного чая, и встречи перед этим с А. Б. И приступила собственно к происшедшему сегодня. Рассказ был сбивчивым, потому что события в моей жизни разделились на «до» и «после».
– Мариша, он меня целовал! Представляешь?!
– Нет, не очень. Он же… такой… серьезный, взрослый. Никогда бы даже во сне не могла представить себе такого. А что он говорил-то? Он говорил вообще что-нибудь или все ограничилось поцелуями?
– Маня, сама понимаешь, что ты спрашиваешь? Ограничился? По-моему, и это сверх всякого!!! А. Б., который минут сорок как сумасшедший говорил мне о своих чувствах, при этом целовал меня так… Знаешь, как целуются взрослые… судьи?
Маринка засмеялась:
– Нет, не пробовала, не знаю. И как невзрослые судьи целуются, я тоже не знаю.
– Понимаешь, оказывается, это может быть приятно! Целова-а-а-аться… – отчего-то тоненьким голоском пропела-проговорила я.
– А что, что говорил он тебе? – Подруга в нетерпении даже вытерла вспотевший лоб.
– Говорил? Говорил, что он старый дурак, что ему через месяц тридцать лет, а он влюбился, как мальчишка. Что все дни, пока я была на практике у него, он места себе не находил, любовался мною. Что голову потерял, что глаз отвести не может. Что придется ему круто менять свою жизнь, принимать решение. Но он знает, какой у меня строгий папа, может не отдать меня…
– Не отдать? – Голос у подруги даже пересох. – Это в каком смысле? А он что, забирать тебя намерен?
– Ой, Маня, говорил, что да! У меня голова прямо отдельно от тела летит куда-то. Маня, он мне такое говорил… Руки у него дрожат, в горле пересохло, я слушаю – вообще мало что соображаю, так это неожиданно все…
– Да уж, как гром среди ясного неба!
– Маня, мы до твоего дома пешком шли, до самого подъезда, он меня за руку держал, в другой портфель нес. А я боялась: вдруг твоя мама будет идти домой и увидит нас, в десять вечера у вашего подъезда? Она же его хорошо знает. Что я скажу? А вдруг она моим родителям скажет?
– Да ну, надо ей это! К тому же она к подруге на юбилей пошла, мы с бабулей вдвоем дома.
– А еще мысль была постоянно: вдруг меня кто с таким взрослым дяденькой увидит? Мань, ну ты же знаешь, что он женат и ребенок у него?!!
– Конечно, потому и переживаю – как же теперь это все? Это же такие взрослые вещи? Я не знаю, что и сказать… Погоди, ну расскажи, что он еще говорил тебе?
– Мы до твоего дома пешком два часа шли, а ходу минут пятнадцать, если быстрым шагом. Мань, я таких слов в жизни не то что не слышала, даже в книгах не читала… Во всяком случае, мне так кажется. Потом, ведь когда это обращено к литературному персонажу – это одно, а если такое говорят тебе – как будто меняешься сразу и улетаешь куда-то…
– Погоди, ты не улетай! Он что, и про любовь тебе говорил?
– И про любовь, и про з-а-м-у-ж-е-с-т-в-о. Понимаешь? У меня ничего в голове не укладывается!!!
– В любом случае – все это очень хорошо! Хотя бы д’Артаньяна своего из головы выбросишь!
– Какой там д’Артаньян?! Тут такое происходит, слов нет у меня…
– Жаль, что у Агнии нет дома телефона, а то бы «высвистали» ее сюда! Надо все обсудить!
– Ой, Мань, а что обсуждать – надо, наверное, на курсы какие-то мне идти – кулинарные, швейные, вязальные… вязать я умею, значит, не надо. Какие там еще есть? По этикету, сервировке… охо-хо, к семейной жизни готовиться, в общем. Я сказала ему, что мне еще два курса в университете учиться.
– Нет, ну ты посмотри! Только уехал твой д’Артаньян по распределению из города, как появился новый поклонник!
– Да какой же это поклонник, Маня?
– А кто же он?
– Ну, я даже не знаю, какое слово тут подходит.
– Давай-давай, ты же у нас знаток литературы и философии с психологией.
– Понимаешь, к себе не могу применить эту философию пока никак… Маня, а он меня в шею целовал!
– Господи милосердный! – воскликнула подруга точь-в-точь как ее бабушка и также всплеснула руками.
– Леля, это – все!
– Что – все?
– Если в шею целовал – это серьезно, значит, точно будет жениться! – Она так убежденно сказала это, что я даже засмеялась.
– А ты откуда знаешь?
– Да-да, – повторила она, – это очень взрослое дело, если в шею целуют. Я то ли читала, то ли слышала. Но это точно! Да, а еще мне моя бабуля говорила, что «если любовь – то сначала должна быть прелюдия Шульберта, а потом «трэпет». Она именно так произносила: «трэпет».
– О, господи, – тут уж и я вздохнула, – слушай, а ведь мы месяц назад на «пятерки» сдали экзамен по научному атеизму, а все повторяем: «Господи, господи…»
– Ничего, бабуля говорит, что Бог все видит и все нам прощает.
– Значит, он видит и все, что сегодня было с нами?
– Леля, я думаю, а может, он всё это и подстроил, а?
– Ну ты совсем спятила, кто подстроил? Бог? Надо ему заниматься этим, если Он вообще есть на свете. Хорошо, что не слышит нас секретарь комитета комсомола и преподаватель, который нам «отлично» поставил на экзамене.
– А он, может, про себя думает, что все не так, как в книжке..?
– Ну ладно, поздно уже, Маня, у меня голова кругом, проводи меня до троллейбуса, пожалуйста, поеду домой «не спать…»
Мы вышли, попрощавшись с бабой Дусей. Спустились к входной двери в подъезд, я показала подруге место, где мы стояли и еще целовались, вернее, он меня целовал, а я… просто была.
– Счастливая ты, Леля! – протянула Марина, когда мы оказались на улице.
Летний воздух был теплым, аромат цветов, растущих на клумбах возле ее дома, был таким сладким, что воздух хотелось съесть, как сахарную вату.
Стрекотали какие-то ночные сверчки.
Взявшись за руки, чтоб не споткнуться, мы двинулись в темноту.
– Счастливая ты! – вздохнув, повторила Марина.
– Не знаю, – неожиданно для себя сказала я и повторила задумчиво, – не знаю …
– Но он тебе нравится? – не унималась Мариша.
– Нравится. И нравится, и боюсь я, как будто в ледяную воду прыгнула, не знаю я про это совсем еще ничего… И словно передо мной открыли огромную белую дверь с золотом, за ней – яркий свет, и там… так прекрасно… но не видно ничего, не ясно, только сияющий свет.
Тут подошел мой троллейбус, и я поехала. Быстренько добежав до квартиры, тихонько открыла дверь своим ключом. Папа и мама спали, в доме было темно и тихо, а из кухни доносился запах оладушек – заботливая мама оставила для меня их на столе, прикрыв белой льняной салфеткой. Рядом в плошечке была сметана и тягучее варенье из красной смородины. «Ой, мамулечка, спасибо», – подумала я, обмакнула оладушек в сметану и варенье и, жуя на ходу, запивая холодным чаем, отправилась к себе в комнату. Тут я вспомнила, что родители скоро уезжают отдыхать в Юрмалу.
«Вот и отлично, – подумала я, – все к лучшему. А там – видно будет».
Видимо, так устала от пережитого, что организм просто выключился, и я заснула почти мгновенно.
Глава 8
Любовь с продолжением
Что такое магнит, я знала хорошо не только из школьного курса физики. Еще в детстве очень увлекалась минералогией, собрала большую коллекцию камней. Да-а, сейчас бы она стоила огромных денег! Зная о моем увлечении, многие папины знакомые привозили экспонаты для коллекции. Большущие переливчатые друзы горного хрусталя, куски малахита, чароита, опалы, аметисты, агаты, полевой шпат и хризопразы с вкраплениями каких-то пород хранились в больших коробках из-под грампластинок. Я писала к ним этикетки, читала в справочнике по геологии, который мама откуда-то принесла, сведения научного характера, правда, мало что в этом понимая.
Был кусок олова, привезенный с таежного рудника, огромный, почти с мой кулак, кусок свинца, так таинственно мерцавший черно-перламутрово-золотистыми оттенками. Экология не лучшая была в комнате, где разместился мой небольшой геологический музей. Я могла часами просиживать возле этих сокровищ, разглядывая их через увеличительное стекло, любуясь, фантазируя и погружаясь в мир удивительных творений Природы.
Из поездки на отдых в Пицунду родители привезли инкрустированные грузинским гагатом картинки из тиса, самшита и кипариса. Очень я любила дымчатые кварцы – их у меня в коллекции было несколько штук. Папа, который знал, как мне казалось, все на свете, говорил, что они называются раухтопазы – от немецкого «раух» – «дым». И что в природе дымчатых топазов не бывает, но название укоренилось. Один папин знакомый, брат которого был геологом и ездил в экспедиции в разные страны, увлекался камнерезным искусством. Однажды, побывав в гостях у родителей, он заглянул посмотреть на мою коллекцию. Особенно ему понравились малахиты. Среди них имелся необычный – яркий, с прожилочками. Гость предложил сделать из него брошку для меня.
– С удовольствием вспомню все, чему учил меня в школьные годы брат, – сказал этот дядя.
Я с опаской отдала ему свое сокровище. Долго ни о брошке, ни о госте не было ни слуху ни духу. Уже заканчивался учебный год, я собиралась ехать на школьные каникулы в пионерский лагерь, как вдруг папа говорит:
– Смотри, что Виталий просил тебе передать.
Я не поняла вначале – что за Виталий? Папа вынул из кармана форменного кителя что-то в папиросной бумаге и раскрыл сверток. Я даже оторопела. В нем зеленела крохотная елочка из малахита. Она была такая миленькая и изящная. Я потрогала поверхность пальцем – приятная гладкость восхитила меня.
– Ой, пап, он все-таки сделал ее! – закричала радостно. – Просто чудо, как хороша!
Папа засмеялся:
– Литературно выражаешься. Виталий уезжал в длительную командировку по делам службы, вернулся и зашел ко мне. Просил передать эту брошку тебе.
– Пап, а я на него сердилась. Думала: «Забрал малахит… и был таков».
– Вот результаты постоянного чтения, – улыбнулся папа, – говорит ребенок, словно книгу читает. Что дяде Виталию передать?
– Передай… передай огромное спасибо! Нет, нет, передай… – я задумалась, вспоминая фразу из недавно прочитанной книги, – передай ему «поясной поклон»!
Папа расхохотался, приобнял меня и поцеловал в макушку.
– Ладно, передам на словах. Кланяться, пожалуй, ему не буду.
До сих пор эта чудесная брошечка лежит у меня в старинной шкатулке. Застежка уже не работает, но когда я открываю крышечку, достаю это малахитовое чудо, провожу пальцем по отшлифованной добрыми руками дяди Виталия поверхности, на душе делается тепло.
Все, что можно было прочесть о камнях в школьной библиотеке, я прочла, но интерес не ослабевал.
Как-то с родителями мы поехали в гости к бабушке – папиной маме. Бабушка Мария Марковна была удивительной женщиной – мудрой, доброй, хорошо воспитанной. Она училась в царской гимназии, жила в Ленинграде до войны, всю жизнь много читала. Так вот, в этот геолого-минералогический период моего развития я оказалась у бабушки в гостях. Похвалилась малахитовой брошкой и поведала ее историю. Бабушка, знавшая о моем драгоценно-каменном увлечении, сказала задумавшись:
– Пожалуй, будет уместно показать тебе кое-что. – Она подошла к шкафу, за стеклянными дверцами которого хранились настоящие сокровища – старинные книги. Я научалась читать в детстве именно по этим книгам – довоенное издание «Сказок» Пушкина, Жюль Верн, рассказы Чехова, Шолом Алейхема, его повесть о еврейском мальчике Мотле и много другого невероятно интересного. Были еще и волшебные «Сказки Шехерезады» с чудесными иллюстрациями и другие старые книги, до которых я еще – по словам бабушки – не доросла.
Несколько книг были напечатаны старинным шрифтом – с «ятями» и «ерами». Бабушка открыла дверцу шкафа и достала оттуда изрядно потемневшую и потертую книгу.
– Вероятно, тебе будет не очень привычно ее читать, но постепенно ты освоишься. Это относится к предмету, коим ты увлечена. Ступай, можешь сесть в мое кресло.
Я с любопытством взглянула на обложку, но не разобрала с первого взгляда название. Известно, что у бабушки нет неинтересных книг, и если она сама мне это предложила, значит там что-то важное. Бабушка являлась безусловным авторитетом для меня и моих кузенов. Я устроилась в удобное глубокое кресло в ее комнате и открыла книгу. Страницы были сильно пожелтевшими, шрифт – непривычным. Злополучные «яти» и «еры» встречались через слово. Однако не это было главным. Главное я увидела, перевернув первую страницу. За ней, на плотном листе, прикрытая тонкой папиросной бумагой, иллюстрация. Человек в конусообразном колпаке («звездочет», наверное), то ли в мантии, то ли в какой-то длинной одежде возле стола, уставленного плошками разной величины, на подставке растирал или толок камень! О-о-о!!! Непонятно и интересно! Подпись гласила, что это великий древний ученый исследует свойства камней. Я стала листать дальше, пропуская страницы, и добралась до очередного рисунка, прикрытого тонкой прозрачной бумагой. На листе были изображены драгоценные камни, нарисованные в разных видах. Я просмотрела несколько иллюстраций и начала читать текст к одной из них. Читала я медленно, некоторые слова вообще не понимала, так как дореволюционное письмо иногда не открывало мне смысл слов. Написано было буквально следующее – «бирюза» или на арабском языке «фирузаж» означает «камень, приносящий победу, удачу во всех начинаниях и предприятиях. Его считают драгоценным, ему посвящены многие страницы древних рукописей». И далее шли совсем загадочные для меня строки примерно такого содержания: «В Средние века верили, что если женщина хочет привлечь к себе мужчину, она должна незаметно зашить в его одежду кусочек бирюзы». Под нарисованным округлым камнем имелась приписка – «персы считали, что обработанная в виде кабошонов бирюза, «имеющая форму женской груди», помощник во всех любовных делах».
– Эх, жаль, нет у меня бирюзы, – сокрушалась я, уже знавшая к тому времени, что обозначает слово «кабошон» применительно к камням. Правда, и груди никакой тоже нет.
А хорошо было бы повезти ее с собой в пионерский лагерь, чтобы Виталик окончательно и бесповоротно влюбился в меня, – но никаких вариантов с появлением бирюзы не вообразила. Потом подумала, что бабушка, наверное, не для любовных приворотов дала мне эту книгу. И только подумала, как на странице, изображавшей горный хрусталь (имевшийся у меня в виде нескольких крупных друз и отдельных кусочков), нашла потрясающую информацию. Хотя и складывала ее по слогам, вспоминая бабушкины уроки о том, как читается то или иное слово.
«Камень магов и прорицателей». После этого приводились слова, под которыми стояла подпись – Орфей. Я к тому времени уже прочла детское издание мифов Древней Греции, а об Орфее и Эвридике мне рассказывал папа. Текст был следующий – «Боги не в силах отказать человеку, который вошел в храм, держа в руках чистый прозрачный кристалл хрусталя». И дальше – «горный хрусталь использовали в древние времена для получения тайной информации». Хлоп! Я закрыла книгу, пытаясь прийти в себя от обилия сведений. Тайная информация! Все! Надо действовать!
Много часов потом я провела со своими «хрусталями», пытаясь получить хоть какую-нибудь информацию. Но тайной так и не обнаружила, как мне кажется. Зато в пионерлагерь я уехала переполненная впечатлениями и перед сном в отряде рассказывала девочкам разные истории, что-то добавляя, естественно, от себя, для пущей важности и загадочности.
Вернувшись из пионерского лагеря, огорченная тем, что Виталик не приехал в эту смену, я решила вести дневник и записывать туда все важные мысли, события и прочее.
Однажды вечером, папа, вернувшись со службы, достал из кармана кителя небольшой сверток, обернутый в плотную коричневую бумагу.
– Аленка, вот тебе новый экспонат в твой музей.
Я обрадованно кинулась разворачивать подарок и разочарованно протянула: «у-у-у…», увидев внутри невзрачный кусочек какой-то руды.
– Что же ты «ухаешь», словно филин, – усмехнулся папа, – это волшебный кусочек!
– Волше-е-е-бный? – недоверчиво протянула я.
– Да-да, и ты сейчас сама убедишься.
Папа открыл чемоданчик, в котором у него хранились всякие нужные предметы – молоток, клещи, отвертки, гвоздики, какие-то болтики и винтики. Выбрав несколько гвоздей небольшого размера, он положил их на ладонь и начал подносить к ладони мою «руду».
Раздался треск, скрежет, постукивание, и, как в мультфильме, гвозди подпрыгнули, толкая друг друга, и, словно пчелы на цветок, устремились к невзрачному кусочку. Миг – и они облепили его со всех сторон. «Руда» превратилась в «дикобраза».
– Папа, это что – магнит?! – в восторге закричала я.
Мама, наблюдавшая за нами – так как действие происходило на кухне – отложила ложку, которой собиралась накладывать нам в тарелки ужин, и всплеснула руками:
– Что ж ты так кричишь?
– Мам, ты не понимаешь, это же такая важная и ценная в доме вещь. Ничего теперь теряться и пропадать не будет. Я все-все смогу найти. Магнит все притягивает к себе. Ты видела, как гвозди взлетели с ладони и бросились на магнит, как муравьи в лесу на кусочек гриба, – помнишь, мы видели осенью. Мам, теперь у нас по-другому жизнь пойдет, это точно!
Тут уже и папа, и мама расхохотались.
– Ой, не могу, и муравьев даже вспомнила, и жизнь пойдет по-другому. – Мама даже всхлипнула, смеясь, и вытерла слезы.
– Вот увидите, тогда и поверите, Фомы неверящие, – с чувством воскликнула я и пошла к себе в комнату, – магнит, он, знаете, какой?! Он еще себя покажет!!!