скачать книгу бесплатно
– Вероятно, тебе будет не очень привычно ее читать, но постепенно ты освоишься. Это относится к предмету, коим ты увлечена. Ступай, можешь сесть в мое кресло.
Я с любопытством взглянула на обложку, но не разобрала с первого взгляда название. Известно, что у бабушки нет неинтересных книг, и если она сама мне это предложила, значит там что-то важное. Бабушка являлась безусловным авторитетом для меня и моих кузенов. Я устроилась в удобное глубокое кресло в ее комнате и открыла книгу. Страницы были сильно пожелтевшими, шрифт – непривычным. Злополучные «яти» и «еры» встречались через слово. Однако не это было главным. Главное я увидела, перевернув первую страницу. За ней, на плотном листе, прикрытая тонкой папиросной бумагой, иллюстрация. Человек в конусообразном колпаке («звездочет», наверное), то ли в мантии, то ли в какой-то длинной одежде возле стола, уставленного плошками разной величины, на подставке растирал или толок камень! О-о-о!!! Непонятно и интересно! Подпись гласила, что это великий древний ученый исследует свойства камней. Я стала листать дальше, пропуская страницы, и добралась до очередного рисунка, прикрытого тонкой прозрачной бумагой. На листе были изображены драгоценные камни, нарисованные в разных видах. Я просмотрела несколько иллюстраций и начала читать текст к одной из них. Читала я медленно, некоторые слова вообще не понимала, так как дореволюционное письмо иногда не открывало мне смысл слов. Написано было буквально следующее – «бирюза» или на арабском языке «фирузаж» означает «камень, приносящий победу, удачу во всех начинаниях и предприятиях. Его считают драгоценным, ему посвящены многие страницы древних рукописей». И далее шли совсем загадочные для меня строки примерно такого содержания: «В Средние века верили, что если женщина хочет привлечь к себе мужчину, она должна незаметно зашить в его одежду кусочек бирюзы». Под нарисованным округлым камнем имелась приписка – «персы считали, что обработанная в виде кабошонов бирюза, «имеющая форму женской груди», помощник во всех любовных делах».
– Эх, жаль, нет у меня бирюзы, – сокрушалась я, уже знавшая к тому времени, что обозначает слово «кабошон» применительно к камням. Правда, и груди никакой тоже нет.
А хорошо было бы повезти ее с собой в пионерский лагерь, чтобы Виталик окончательно и бесповоротно влюбился в меня, – но никаких вариантов с появлением бирюзы не вообразила. Потом подумала, что бабушка, наверное, не для любовных приворотов дала мне эту книгу. И только подумала, как на странице, изображавшей горный хрусталь (имевшийся у меня в виде нескольких крупных друз и отдельных кусочков), нашла потрясающую информацию. Хотя и складывала ее по слогам, вспоминая бабушкины уроки о том, как читается то или иное слово.
«Камень магов и прорицателей». После этого приводились слова, под которыми стояла подпись – Орфей. Я к тому времени уже прочла детское издание мифов Древней Греции, а об Орфее и Эвридике мне рассказывал папа. Текст был следующий – «Боги не в силах отказать человеку, который вошел в храм, держа в руках чистый прозрачный кристалл хрусталя». И дальше – «горный хрусталь использовали в древние времена для получения тайной информации». Хлоп! Я закрыла книгу, пытаясь прийти в себя от обилия сведений. Тайная информация! Все! Надо действовать!
Много часов потом я провела со своими «хрусталями», пытаясь получить хоть какую-нибудь информацию. Но тайной так и не обнаружила, как мне кажется. Зато в пионерлагерь я уехала переполненная впечатлениями и перед сном в отряде рассказывала девочкам разные истории, что-то добавляя, естественно, от себя, для пущей важности и загадочности.
Вернувшись из пионерского лагеря, огорченная тем, что Виталик не приехал в эту смену, я решила вести дневник и записывать туда все важные мысли, события и прочее.
Однажды вечером, папа, вернувшись со службы, достал из кармана кителя небольшой сверток, обернутый в плотную коричневую бумагу.
– Аленка, вот тебе новый экспонат в твой музей.
Я обрадованно кинулась разворачивать подарок и разочарованно протянула: «у-у-у…», увидев внутри невзрачный кусочек какой-то руды.
– Что же ты «ухаешь», словно филин, – усмехнулся папа, – это волшебный кусочек!
– Волше-е-е-бный? – недоверчиво протянула я.
– Да-да, и ты сейчас сама убедишься.
Папа открыл чемоданчик, в котором у него хранились всякие нужные предметы – молоток, клещи, отвертки, гвоздики, какие-то болтики и винтики. Выбрав несколько гвоздей небольшого размера, он положил их на ладонь и начал подносить к ладони мою «руду».
Раздался треск, скрежет, постукивание, и, как в мультфильме, гвозди подпрыгнули, толкая друг друга, и, словно пчелы на цветок, устремились к невзрачному кусочку. Миг – и они облепили его со всех сторон. «Руда» превратилась в «дикобраза».
– Папа, это что – магнит?! – в восторге закричала я.
Мама, наблюдавшая за нами – так как действие происходило на кухне – отложила ложку, которой собиралась накладывать нам в тарелки ужин, и всплеснула руками:
– Что ж ты так кричишь?
– Мам, ты не понимаешь, это же такая важная и ценная в доме вещь. Ничего теперь теряться и пропадать не будет. Я все-все смогу найти. Магнит все притягивает к себе. Ты видела, как гвозди взлетели с ладони и бросились на магнит, как муравьи в лесу на кусочек гриба, – помнишь, мы видели осенью. Мам, теперь у нас по-другому жизнь пойдет, это точно!
Тут уже и папа, и мама расхохотались.
– Ой, не могу, и муравьев даже вспомнила, и жизнь пойдет по-другому. – Мама даже всхлипнула, смеясь, и вытерла слезы.
– Вот увидите, тогда и поверите, Фомы неверящие, – с чувством воскликнула я и пошла к себе в комнату, – магнит, он, знаете, какой?! Он еще себя покажет!!!
Я закрыла дверь и попробовала поскорее приложить его ко всему железному, что смогла найти у себя в комнате. Все притягивалось. А к металлической подставке под большим цветочным горшком, стоявшим у меня на подоконнике, магнит бросился сам и меня потянул за собой.
Глава 9
Сила притяжения
Теперь этот самый «магнит» появился передо мной в пространстве. Наутро после удивительного свидания я проснулась с ощущением дня рождения – в моей жизни произошло что-то новое, открывшее во мне необычное чувство. Внутри сияло Солнце, и все вокруг отражало его лучи, посылая их ко мне снова и снова. Это не было похоже на мою трепетно вначале безответную любовь к «д’Артаньяну», на мои чувства к литературным и киногероям, на мою любовь к актеру Василию Лановому и югославскому баскетболисту Крэшимиру Чосичу. Это не было похоже на смущенно робкие, неловкие чувства к мальчикам в школе.
Мне казалось, что кто-то удобно посадил меня на легкое облачко, и я, устроившись на нем, свесила ножки и любуюсь окружающим пейзажем. Внутри – легкость, подъем, восторг и удивление. Внутри – смешно и щекотно. Что-то екает под ложечкой счастливыми импульсами. Хочется петь, танцевать прямо в воздухе… Хочется прыгать на одной ножке, как в детстве.
Я, которая считала себя с детских лет незаметной-неприметной, удивлявшейся от того, что кто-нибудь из приятелей по летнему лагерному отдыху при встрече в городе узнавал меня; я, которая смущалась и не знала, как себя вести с мальчиками… Вот эта самая «я» вдруг, в один момент оказалась окутанной восхищением взрослого мужчины, и мне это понравилось. Хотя и было немного страшно. И незнакомо. Основным поводом для опасений были родители. Как они отреагируют на происходящее?! Представить себе их реакцию я не могла. Вернее, представить-то могла, но такой «грозный» вариант меня не устраивал.
В какой-то момент мысли мои, летевшие по кругу, остановились, и я подумала: «Александр Борисович такой взрослый, наверное, он сам как-то все это уладит, и с родителями тоже. А потом ведь еще толком ничего не ясно и не понятно, чего я переполошилась?»
Серьезные раздумья закончились довольно быстро. Более меня занимало новое состояние. Оно не было ни на что похожим. Эта ситуация не имела каких-то ключей, знаний, схем, кои могла бы я применить. И страшновато, и судорожно хочется бежать к нему. Нет, не бежать, а красиво, грациозно, с развевающимися на ветру волосами, идти. Идти, чувствуя дрожь в коленках, влажность в ступнях и горячий румянец на щеках.
«Да, господи, я же действительно пообещала прийти к концу рабочего дня. И продолжить печатание его статьи».
Неожиданно я увидела свое отражение в зеркале. Оттуда, словно из Зазеркалья, на меня смотрела красивая незнакомка с сияющими глазами и счастливой улыбкой.
Неужели это я?! Не может быть.
Для надежности я даже провела пальцем по старинному китайскому зеркалу, центр которого украшали изумительные пионы розового и белого цвета, окаймленные тончайшей золотой линией. Отражавшаяся красавица смотрела на меня из-за цветов, и эта отстраненность делала ее еще более загадочной.
Я разглядывала еще какое-то время эту картинку, включив в прихожей, где находилось зеркало, весь возможный свет: «Я – другая!» – ярко вспыхнуло в моих мозгах.
Потом словно ветер подхватил, и я закружилась по комнатам, жмурясь от солнечного света, наполнившего квартиру.
На пути кружения находился проигрыватель для пластинок «Ригонда» рижского производства. Сначала достала большой виниловый диск с записями романсов, но передумала. В старинных коробках родители хранили раритеты – старые тяжелые черные пластинки. «Трофейные» называл их папа. Это были пластинки, которые появились после войны. На них были записаны чудесные песни и инструментальная музыка. Все это исполняли зарубежные музыканты и артисты. На черной этикетке написано название фирмы, выпускавшей грампластинки – «Columbia». Я выбрала пластинку, на которой было написано «Miliza Korjus. The Great Waltz». И что-то еще, что я не разобрала.
Пластинка немного зашипела под иголкой, раздалось характерное потрескивание, шуршание, и вдруг по комнате поплыла волшебная музыка Штрауса. На этих пластинках вначале долго шло инструментальное вступление, а потом звучал вокал. И ангельский голос Милицы Корьюс под звуки вальса, исполняемого прекрасным оркестром, запел «На прекрасном голубом Дунае». Это было упоительно. Я закружилась, представляя себя в пышном бальном платье с кринолином, а рука моя лежала в руке воображаемого кавалера… Вальс я обожала с раннего детства.
Родители часто слушали музыку, когда выдавалась свободная минута, и с удовольствием кружились в танце. Танцевали они великолепно! Подряд могли пройти два тура вальса, то есть пластинку включали дважды, и они продолжали вальсировать. Меня – совсем кроху – брали на руки и танцевали втроем. Я обожала это кружение на руках у мамы и папы. Когда я подросла, папа научил меня танцевать и танго, и румбу, и пасодобль, и «фокс». Даже «бить степ», то есть чечетку, научил. Сам он степовал изумительно, при этом напевая какие-то американские мелодии. Он обожал Глена Миллера и его «Серенаду Солнечной долины». Ну и я тоже стала обожать и танцевать под эту музыку.
Радость и восторг прямо-таки булькали во мне. Голова закружилась, и я присела на диван. Отдышавшись, осмотрелась по сторонам и побежала заниматься домашними делами, чтобы потом уйти беззаботно гулять. Но я знала, какой прогулочный маршрут будет у меня сегодня. И смущение, и стеснение были явственно ощутимы, но «магнит» притягивал сильнее. Так хотелось вновь услышать его голос, почувствовать прикосновение руки – волнующее и словно обжигающее сначала, но обволакивающее потом. Хотелось смутиться под его пристальным взглядом, ощутить, как краснеют щеки. И снова пережить незнакомую доселе дрожь под коленками. Одним словом, погрузиться в волшебство вчерашнего вечера.
Дорога показалась очень короткой, и только крутой подъем в горку, на самой макушке которой располагалось здание суда, немного сбил дыхание. В коридор я вошла, слегка запыхавшись. Цокот каблучков был услышан сразу же, и у двери меня встретил, нет, встретили, нет, подхватили, сильные крепкие руки А. Б. Словно в продолжение вальса закружил по кабинету. Я попробовала освободиться, но этот маневр не удался. Левая рука оказалась на его плече. Ощущение ткани рубашки и особенный мужской запах – я уловила его еще вчера – волновали и в то же время успокаивали. На руках – уютно, надежно. И приятно, что уж там говорить.
Петров смеялся и сияющими глазами прямо смотрел на меня. Я подумала, что даже взрослые мужчины в такие минуты, видимо, слегка глупеют, потому что, смеясь, А. Б. все повторял:
– Алюша, ты пришла! Ты пришла! Ты пришла!
– Вам трудно, наверное, меня держать, я же тяжелая, – робко поинтересовалась я.
– Да ты – пушинка, просто пушинка, – все так же смеясь, проговорил мой кавалер по этому оригинальному танцу.
«Пушинка весом пятьдесят восемь килограмм», – подумала я.
В этот момент мой танцевальный кавалер аккуратно посадил свою «партнершу» на край стола. Того самого, на котором вчера стояла пишущая машинка. Я, естественно, заволновалась за судьбу казенной мебели, вероятно, она не была рассчитана на «машинки» весом в пятьдесят восемь килограмм чистого веса.
– Солнышко мое, Аленушка, счастье мое, радость моя, – заговорил А. Б., одной рукой обняв меня за плечи, а другой гладя по голове.
Неизвестно было – надо ли отвечать в такой ситуации, надо ли вообще что-то говорить или что-то делать.
Петров прижался лбом к моему лбу и прошептал:
– Я люблю тебя, Аленушка, счастье мое! Я без тебя не могу быть, жить! Я сутки эти – до встречи нашей – как во сне провел. Ни о чем, кроме тебя, не мог думать. Аленушка, девочка моя милая, славный мой человечек, как я люблю тебя! Кажется, я голову потерял.
«Как же он работал сегодня? Ведь у него весь день судебное заседание было? Серьезное уголовное дело. Может быть, поинтересоваться?» Мысли вихрем пронеслись в голове, но я все-таки решила их не озвучивать.
А Петров, уютно пристроив мою голову к своему плечу, начал осторожно меня целовать. Глаза, нос, щеки, волосы. Это было так чудесно, так успокаивало и убаюкивало, словно на теплой морской волне. Потом очень нежно и осторожно провел пальцем по губам. Я улыбнулась, и он потрогал даже передние зубы, открывшиеся в улыбке.
– Какое чудо! – каким-то хрипловатым голосом сказал А. Б.
Я засмеялась почему-то, представив себя зайчиком, передние зубки которого кто-то трогает пальцем. Было необычно и смешно, тем более что губа при этом слегка оттопырилась вверх.
– Зайчик мой, – будто прочитав мои мысли, прошептал Петров, – любимый зайка мой! – и поцеловал в губы. Бережно, едва прикасаясь, словно и вправду боялся спугнуть этого зайчишку. Прикосновения были очень приятны. Поцелуй доставил мне удовольствие. Я уже не думала о том, что и как надо делать, то ли открывать, то ли закрывать рот? Все получалось само собой. Закрыла глаза, почувствовала, что Петров крепко обнял меня и прямо к моей груди прижимается его грудь, и биение его сердца отдается в моем теле. Ощущение было таким сильным, что на мгновение перехватило дыхание.
А. Б. слегка разжал объятия и дал мне возможность вздохнуть. Потом вдруг тихо, осторожно прикоснулся пальцами к моей груди. Я слегка опешила, отстранилась, а он неожиданно положил на левую грудь всю ладонь. Даже сквозь ткань одежды ощущалась горячая кожа его руки.
– Как бьется сердечко твое, – прошептал Петров мне на ухо и поцеловал прямо в ухо, – какое милое ушко.
Его прикосновение к груди очень смутило. Совершенно необычно, незнакомо и не могу сказать – понравилось мне это или нет. Я пошевелила плечами, высвобождаясь из его ладони и слегка отодвигаясь.
– Тебе неприятно, больно? – встревоженно спросил он.
Я не знала, что ответить, чтобы не обидеть, поэтому подняла глаза и с мольбой посмотрела на него, слегка покачав головой.
– Скажи, что не так? – чуть дрогнувшим, как мне показалось, голосом поинтересовался мой поклонник.
– Так не надо… – все же осмелилась прошептать я.
Он убрал руку и вновь нежно обнял за плечи:
– Можно я тебя еще поцелую?
Мне понравилось, что он спросил разрешения. В ответ я прикрыла глаза и вновь почувствовала прикосновение к губам, только теперь уже не так нежно, а сильно, нетерпеливо, и, наверное, это могло соответствовать часто попадавшемуся на страницах классических романов слову «страстно». Наверное, потому что я впервые испытала такое и искала название переживаемому опыту. Это было похоже на внезапно подувший ветер, нет, волну прибоя. Такую волну, что у меня зазвенело в ушах. Я услышала, как слегка застонал А. Б., и волна, только горячая, заполнила всю мою грудную клетку, и все тело стало ватным или, быть может, похожим на сироп. Я даже обмякла в сильных руках Петрова, и голова закружилась.
– Давайте посадим меня на стул, – попросила я.
– Давай, – ответил он и вновь, взяв меня на руки, перенес со стола на стул, стоявший чуть поодаль.
Голова продолжала кружиться.
– Можно мне воды или чая?
– Конечно, конечно, солнышко.
«Неужели вот так бывает у взрослых?» – подумала я, пока Петров наливал воду в чайник и включал его. Потом достал из шкафчика чашки, салфетки, какие-то конфеты и печенье и очень быстро все сервировал на столике, расстелил маленькую скатерть на том месте, где я только что сидела. После этого он подвинул еще один стул, сел рядом, мягко обнял меня за плечи и волнуясь, произнес:
– Какое же ты чудо! Ты даже сама не понимаешь! Как я тебя люблю, Алюша! Радость моя!
Неожиданно у меня потекли слезы, но я ничего не могла с собой поделать. Даже забыла про тушь на ресницах. А. Б. достал из кармана брюк свежий носовой платок и начал промокать мне щеки и рот. Слегка приподняв лицо за подбородок, чуть повернул его к себе. Засмеялся, продолжая вытирать слезы и ручейки туши на щеках. Довольно быстро справившись с этим, погладил меня по голове и ласково произнес:
– Какой же ты еще ребенок, девочка моя.
Я всхлипнула напоследок и положила голову ему на плечо. Он был такой взрослый, сильный, большой, что все происходящее как-то не очень относилось ко мне. Вроде бы это не со мной происходило.
«Он – муж-чи-на…» – подумала я, вспомнив свои предыдущие встречи с молодыми людьми. Этот шквал эмоций и действий ошеломил, и надо было прийти в себя. Чувства неизвестные, неожиданные, внезапные. Они не поддаются осознанию. Они ничему не подвластны – ни пониманию, ни анализу.
И, хотя немного страшно, словно впервые встаешь на лед, не умея кататься, опасаешься упасть с высоты, разбиться, сломаться и остаться осколками на льду. И – неожиданно – необычайное, волшебное превращение – ты катишься, скользишь. Лед поддерживает, и ты движешься вперед. Ты – в равновесии. И понимаешь, к своей радости и изумлению, что это – навсегда.
– Давай, налью тебе чашку чая. Я помню, ты любишь с травами, а меня как раз угостили замечательным таежным сбором.
Чай действительно оказался ароматным и приятно успокаивал – даже горячий.
«Интересно, а откуда он узнал, что я люблю чай с травами?»
И тут же, отвечая на мой невысказанный вопрос, Петров улыбнулся и сообщил:
– А ты как-то во время практики с Агнией разговаривала об этом, и я услышал твои слова.
«Надо же, запомнил!»
Глава 10
Кто бы мог подумать, или Замужество?
Неделю до отъезда на турбазу мы виделись с Петровым каждый вечер. Он радостно встречал меня, целовал, поил чаем. Я все-таки допечатала его статью. Мы подолгу говорили. Общение с таким умным и необычным собеседником особенно интересно. Иногда голос Петрова начинал предательски понижаться и подрагивать, он смотрел на меня особенным – уже знакомым мне – взглядом. После такого взгляда брал меня за руки или плечи и долго целовал. Несмотря на ежедневные наши свидания, я по-прежнему смущалась и не знала, как к нему обращаться. А если и называла, то по имени-отчеству. В субботу перед отъездом забежала к нему днем ненадолго – надо было собираться в дорогу. Совершая уже некий ритуал, А. Б. подхватил меня на руки, походил так по кабинету, целуя, потом усадил в кресло.
– Алюша, пожалуйста, послушай меня внимательно! Все, о чем мы говорили с тобой, – очень серьезно. Я понимаю, что не могу без тебя. Надо будет принимать серьезные решения и совершать ответственные шаги. Но прежде чем я сделаю все это, мне надо проверить кое-что. Необходимо встретиться с одним человеком. После этой встречи все станет окончательно ясно.
– Ну, если надо, конечно, встречайтесь, – с улыбкой, беспечно ответила я.
– Господи, до чего же ты еще ребенок! Чистый и светлый. Все-таки я объясню, в чем дело. Была одна Дама в моей жизни. Тоже Елена. Очень ты на нее похожа. Очень! Когда мы познакомились шесть лет назад, я на пятом курсе учился. Я же в университет поступил после армии. На пятом курсе мне уже двадцать пять лет было – совсем взрослый мужик. Родители мои погибли, когда мне исполнился один год. Вырос у тетки. Приехал сюда после службы на флоте, поступил учиться, жил в общежитии. Как и большинство наших ребят, все время подрабатывал: кочегаром, пожарным, вагоны разгружал. И тут в одной компании я ее увидел. Как будто толкнуло меня что-то к ней. Или даже – нас обоих друг к другу. Она на инязе училась и встречалась с моим приятелем Аркашей. Аркаша – сын знаменитого на весь мир ученого-гидротехника. Добродушный такой, кругленький, в очках. И мы начинаем с ней встречаться. Часами говорим обо всем. Ощущение такое, словно мы знакомы тысячу лет. И у нее, и у меня уже началась практика на пятом курсе, но мы старались видеться каждый день. При этом я знал, что она с Аркашкой не расставалась. Знал, что они продолжают встречаться. Я понимал, что по отношению к нему подличаю, но ничего не мог изменить. Она повелевала мною, как хотела. Водила с собой в филармонию на концерты. Читала мне вслух Фейхтвангера и Ромена Роллана. Я страшно удивился, когда ты мне сказала, что это твои любимые писатели. А к госэкзаменам сообщила, что выходит замуж за Аркашку и переезжает с его семьей в Москву. Через два месяца я женился на первой встречной. В Москве у Дамы и Аркашки родилась дочь – Алина. Через какое-то время у меня тоже родилась дочь. И ее назвали Алиной. Потом я стал работать судьей. С женой мы совершенно чужие люди. И вдруг появилась ты. Как чудо, как наваждение. Только юное чудо. Светлое, удивительное. Чем-то невероятно похоже на Даму. И не похоже. Вчера я узнал, что Дама прилетела сюда по каким-то делам. Я понял, что мне надо встретиться с ней обязательно, чтобы убедиться, что я освободился полностью от старых воспоминаний, от зависимости. Тогда я честно смогу сделать то, что хотел сделать. Смогу принять решение о нас с тобой…
Как это бывает, когда неожиданно к горлу подступает тошнота? И это не признак беременности. Я тогда еще собственно и не знала ни о беременности, ни ее признаки. Тошнота и ощущение, что куда-то проваливаешься. Что опора исчезает под ногами. Ноги сделались ватными и даже стул, на котором я сидела, вроде как и не поддерживал больше. Словно что-то внутри сжалось, прокатившись, словно бильярдный шар, и упало в лузу.
– Конечно, встречайтесь, – вымученно-спокойно-жестяным голосом ответила я.
– Солнышко, не сердись на меня. И прости, пожалуйста, меня, что я, старый болван, тебе это все рассказал. Все будет хорошо, вот увидишь! Ты вернешься с турбазы и сразу позвони мне. Договорились?
Я кивнула, помахала дрожащей влажной рукой и, не оглядываясь, вышла на улицу.
Как хорошо было бы сейчас умереть. Исчезнуть, раствориться в воздухе. У-ме-реть…
Боль такая, словно руки-ноги-голова отдельно друг от друга. Где ты сама? Где твое сердце? Зачем ты осталась жить? Или не осталась? Возможно ли лечь на асфальт и царапать его ногтями? Можно ли лечь на скамейку и кричать от боли? Можно ли забраться через решетку входа в бомбоубежище, которое находится на вершине сопки прямо напротив входа в суд и остаться там? И высохнуть, как мумия? Разве можно об этом позоре и ужасе рассказать кому-то? Разве поймет кто-то? Разве себе можно об этом рассказать? Разве я могу спасти сама себя? Разве кто-то найдет средство для спасения меня из этой пропасти отчаяния?
К вечеру до меня – обледенелой изнутри – дозвонилась все-таки Маришка. Услышав мой голос, приехала или прибежала минут через двадцать. Собирала мой чемодан в дорогу, наливала чай. Что-то непрерывно причитала-щебетала:
– Я тебе звонила каждые пять минут, ты не отвечала, я подумала – вдруг ты умерла, а родители на курорте и дома – никого?
«Да, я умерла», – вяло проплыла тусклая мысль.
– Он?
