Ноготки

Анастасия Муравьева

Ноготки

Мария всю жизнь проработала учительницей труда в школе, а выйдя на пенсию, не опустила руки, как многие ее ровесницы, а нашла себе занятие. Она делала цветы и продавала их на кладбище, благо жила Мария совсем рядом, как выйдешь за кладбищенскую ограду, сразу напротив ее дом – серая пятиэтажка. Остается перейти пустырь – слякотный, где увязаешь по щиколотку, осенью и весной, пыльный и безжизненный летом, когда ни одна былиночка не пробивается сквозь асфальт, и скользкий зимой, так что ноги разъезжаются.

Мария была не из лентяек. Она всю жизнь прожила одна и привыкла рассчитывать только на себя. К счастью, на здоровье никогда не жаловалась, очки на нос не цепляла, пальцы имела сильные и ловкие, ходила быстро, энергично размахивая руками, из всех болезней разве что давление подскочит. Но и тогда Мария себя не баловала: разрешала полежать не больше часа. Таблеток не признавала, прикладывала капустные листы ко лбу, заваривала траву или натирала виски вьетнамским бальзамом «Звездочка», вот и все лечение. Однажды ногу вывихнула, и то не слегла, расхаживалась, держась за стеночку, потихоньку-потихоньку, разогнулась, глядишь и пошла.

Мария не унывала, а обиды и хворобы гнала прочь. Утро она начинала с зарядки, приседала кряхтя, махала руками, прогоняя глубоко засевшую в теле тоску и мысли об одинокой старости, вот так, тянем пальчики, распрямляем с хрустом спину, а потом улыбнуться – это обязательно.

Мария заставляла себя улыбаться, даже через силу. Судьба любит несгибаемых: кто не сдается, превозмогает боль и продолжает путь: через страдания, через не могу. И она превозмогала.

Когда Марии предложили уйти на пенсию, она не стала возражать. Это было в ее правилах – стойко переносить удары судьбы. Мария молча кивнула и довела уроки до конца, с удовольствием отмечая, что лист с выкройкой не дрожит в ее руках. Уроки домоводства считались неглавными, девочки бездельничали, болтали и огрызались, когда им делали замечания. Многие вместо того, чтобы строчить на машинке или резать салаты, открыто списывали домашние задания, а потом доставали зеркальца, красили губы и переписывались по телефону.

Мария понимала, что жизнь изменилась, а школьная программа безнадежно отстала. Она кротко ставила в журнал четверки и пятерки, лишь бы не выслушивать жалобы на то, что никто уже не носит фартуки и не готовит, а уж тем более не шьет.

У первоклассниц она вела кружок мягкой игрушки, девочки мастерили игольницы, выбирали пуговицы для глаз будущего мехового зверя. Мария склонялась над ними, замечая перхоть в проборах, умильно вздыхала. Она была по-деревенски сноровиста, с любой работой справлялась ловко и споро. Когда уроки заканчивались, Мария, подоткнув подол, мыла полы, переставляла тяжелые ведра, отжимала тряпку, гоняя грязную воду так, чтобы она не заливала паркет, а потом разгибалась с лучистой улыбкой, утирая пот со лба.

После увольнения Марии предложили остаться в школе уборщицей, мыть спортивный зал, раздевалки и коридоры, учительскую почему-то не захотели доверить, вероятно, памятуя, что еще недавно Мария считалась здесь полноправной хозяйкой, сидела за столом, заполняя журналы вместе с остальными педагогами.

Мария улыбнулась и отказалась. У нее уже созрел план, она не только ловко делала все руками, но и соображала быстро, новая идея, как пазл, складывалась в ее голове, и один кусочек точно подходил другому.

В последний рабочий день Мария купила торт, пригласила учителей, но пришла одна вечно голодная молодежь, физрук да девчонки, которые вели младшие классы. И директор, и завуч отсутствовали, даже не придумав повода.

Мария сделала вид, что не обиделась, и улыбалась радушно, разливая чай. Ей подарили фарфоровую вазочку, что еще надо учительнице труда. Освободившиеся часы передали новому предмету, «Основы технологии». Мария ахала, качала головой: «Надо же!», будто безграмотная бабка, хотя была вовсе не старой, ей едва исполнилось пятьдесят семь.

Посидели хорошо, Мария не просчиталась с тортом, всем хватило по куску, а иначе и быть не могло, ведь на уроках домоводства она всегда точно распределяла продукты, чтобы никто не остался в обиде.

Мария накрыла стол, скромно и хлебосольно, а сама села в уголок, как бабушка большой семьи, которой только и осталось, что готовить на всех. Она рано начала считать себя бабушкой, не имея ни детей, ни внуков, и причин тому было много – ее некрасивая внешность, несложные уроки и навыки, которые обесценивались на глазах. К чему современной женщине умение досуха отжимать тряпку, когда – щелк! – вставляешь контейнер для сбора мусора в моющий пылесос, специальный робот, мигая огоньками, полирует полы, а тебе остается одно – вовремя отскочить и посторониться.

Мария так и жила – увернувшись от бед, покладистая и рукастая. Жизнь награждала всех тычками и плевками, а Мария прыг-скок, вышла сухой из воды. Она чувствовала себя молодой и полной сил, когда пришла домой, поставила подаренную вазочку на стол, а сама выглянула в окно и увидела кладбище в пышном майском цветении – нарядным и веселым, каким оно не бывает никогда.

«Буду делать цветы на продажу!», – сказала Мария и улыбнулась этой мысли. Эта идея настолько вдохновила ее, что она позвонила единственной своей школьной подруге.

Подруга в молодости считалась красавицей и всегда затмевала невзрачную Марию. Подруга была бездетной и рано овдовела, так что, разойдясь в молодости, к старости их судьбы стали похожими. Подруга работала в конторе на производстве, где ее подсиживали молодые, оставив самые неприятные обязанности, за которые никто не хотел браться: сверять бесконечные столбики цифр и записывать автомобильные номера на проходной, но подруга все безропотно выполняла и ни от чего не отказывалась, потому что была одинока и понимала, что на одну пенсию не проживет.

Когда Мария рассказала ей о своих планах делать цветки и венки на продажу, подруга испуганно воскликнула:

– Ты что! Там мафия кладбищенская орудует! Даже не суйся! Тебя убьют!

Но Марию не пугали ни бандиты, ни разборки, она знала, что увернется от всего, и нет ничего страшного для женщины, ни разу не поскользнувшейся на мокром полу. Ее обеды никогда не подгорали, суп не выкипал, а на столе не оставалось крошек. У Марии был дар выстроить вещный мир и стать его частью, такой незримой, что, войдя в класс, не каждый находил взглядом учительницу. Мало кто признавал ее в крепкой женщине, сидящей за учительским столом, с ободком на волосах. Мария поворачивала к вошедшему доброе мясистое лицо и улыбалась – но ее никто не любил: ни учителя, ни дети, ни даже мужчины – в молодости.

Ходил к ней какой-то не то водитель, не то тракторист, их познакомила подруга, сказав, что он ищет жену. Подруга расхваливала Марию на все лады, мол, хозяйственная и верная, гляди, как все намыто. Мария принарядилась и села впервые не в уголочке, а во главе стола, а жених скользил взглядом по стенам и потолку, качался на стуле, вышел покурить, а потом Мария услышала, как хлопнула дверь: он ушел не попрощавшись.

– Я ему не понравилась? – спросила Мария у подруги, расплетая завивку, сделанную специально ради смотрин.

– Может, невкусно? – она зачерпнула студень и задумчиво положила ложку в рот.

Они с подругой остались вдвоем за столом, куда можно было посадить вереницу женихов, и каждый был бы рад такой искуснице-невесте, подумать только: из ничего, из самых немудреных продуктов соорудить праздничный ужин! Любой бы обрадовался, а этот сбежал.

На следующее утро, проснувшись уже пенсионеркой, Мария сладко потянулась, выпростав руки из-под одеяла. Она как школьница порадовалась мысли, что ей не надо никуда торопиться, а спокойное течение ее мыслей не будут прерывать звонки, взрывы голосов и топот ног.

Пусть дети изучают основы технологии. Старые швейные машины с ножными колесами и резиновым ободом разломают, плиту с проржавевшими конфорками сдадут в металлолом, криво сшитые игрушки с торчащими нитками выбросят на помойку. Надо давать дорогу новому.

Рывком открыв дверцу шкафа, Мария выбросила всю одежду, которую носила, когда была учительницей. На помойку отправились жесткие как сбруя жакеты, прямые юбки, прикрывающие икры, блузка с воротничком-жабо и еще одна, нарядная, с ленточками у горла. Мария знала, что все это ей больше не пригодится, а дело, которое должно ее прокормить, требовало жертв, как древнее ненасытное божество.

Она хотела делать цветы, точь-в-точь как настоящие, поэтому не упустила ни одной детали – и цвет лепестков, и форму листьев. В магазине для творчества у Марии разбежались глаза, столько здесь было всего необычного, но она ограничилась немудреным запасом: тонкая проволока, гофрированная бумага, ткань, картон, ножницы и клей. Самое красивое всегда получается из самого простого. Что есть у природы, чтобы вырастить цветок? Земля да вода, проще говоря, грязь. Еще, конечно, солнце.

Тепла и энергии Марии было не занимать, она со рвением взялась за дело, которое пошло у нее споро и быстро, кто бы сомневался. Мария управлялась легко, одним глазом глядя в ботанический атлас, другим на нарезанные заготовки, а руки в это время сноровисто плели, скручивали, сгибали, складывали и вырезали. К вечеру, когда Мария, наконец, разогнула спину и встала из-за стола, кухня превратилась в настоящий цветник – здесь были и розовые бутоны, и остроконечные астры, и хрупкие лилии, и жизнерадостные георгины, и скромные анютины глазки.

Мария бережно завернула цветы и на следующее утро пошла к воротам кладбища. Она собрала перевернутые ящики и разложила на них свой товар.

Сначала она вздрагивала от любого шума, вытягивала шею и оглядывалась, готовая вспорхнуть со своего места, как испуганный воробей, если за данью придут бандиты или милиция. К вечеру начался дождь, Мария задернула цветы прозрачной пленкой, а сама набросила дождевик, но продолжала стоять, пока не распродала все.

С тех пор она приходила на кладбище почти каждый день и простаивала до вечера, пока не начнет темнеть, при любой погоде. Зимой она надевала все подряд, превращаясь в бесформенную бабу, и сама удивлялась, как ловко ей удается рукой в огромной рукавице взять нежный стебель цветка и не сломать его. Бандиты и милиция не появлялись, никто Марию не гонял, мир словно забыл про нее, занятый своими делами, оставив шуршать в своем углу, как трудолюбивую жужелицу, сучить лапками, шевелить усиками, и Мария карабкалась упорно. Поначалу ей было трудно расставаться с каждым цветком. Она помнила, как плела его, свивая и заглядывая в ботанический атлас. Наверное, именно так бабка с дедкой в русских сказках лепили Колобка или Снегурочку, а потом утирали слезы, выпуская их в жестокий мир.

Мария горько усмехалась, понимая, что похожа на ту самую бабку из сказки, давно бесплодная и пустая, даже живых цветочков не может вырастить на клумбе перед парадной, сама как вытоптанная земля, на которой уже не пробьется ни один росток, а вот цветочки для могилок наделать, это пожалуйста, сколько угодно.

Смерть в ее исполнении шла в окружении зелени, но какой! Сочной, пышной, даже буйной. Ее цветки стояли на могилах стройными рядами, друг за другом, как солдатики, и ни один не упал раньше времени. Марии казалось, что они даже провожают ее взглядом.

Очень скоро у Марии не стало ни минуты свободного времени. Вечерами и ночами она мастерила цветки, сидя у телевизора, где показывали шоу с артистами и политиками. Мария вглядывалась в лица людей, кричавших друг на друга, а ее руки скручивали, сгибали, нанизывали и цепляли.  В телевизоре кричали и шумели, как в школе на перемене, Мария нет-нет да возвращалась мыслями к школе, но без грусти, как к скучному эпизоду, который растянулся на двадцать лет. Только выйдя на пенсию, она поняла, что может вдохнуть жизнь в картон и оберточную бумагу, дав им вторую жизнь, как демиург.

Мария гордилась собой, но похвастаться ей было некому. Подруге, которая пугала ее бандитами и разборками с милицией, стало не до чужих успехов. Она хоть и была красавицей в прошлом, с годами превратилась в развалину, куда там до бодрой Марии.

От нервотрепки на работе она мучилась давлением и одышкой, сердце выскакивало из груди. Молодежь начала чуть ли не в глаза называть ее «наша бабушка», а потом начальство и вовсе сослало в неотапливаемую каморку на проходной, сидеть и записывать номера машин, въезжающих в ворота предприятия, а потом сверять с количеством выехавших.

Подруга путалась, терла виски, в глазах к концу дня рябило, но по всем подсчетам выходило, что несколько машин как в воду канули, и объяснить этого она не могла. Ее отчитали при всех, что закончилось сердечным приступом и приездом скорой, но она все равно держалась за это место и не увольнялась.

Подруга приходила жаловаться, говоря, что Мария живет среди цветов, «как в раю», и квартира у нее возле кладбища, все думали, мол, не повезло, а оказалось на руку. Мария слушала ее, сочувственно кивая и глядя во что превратилась эта роковая блондинка, гроза мужчин, а сама не переставала скручивать и складывать лепесток к лепестку.

Подруга кручинилась, что молодость прошла, поправляла дрожащей рукой модные очки и ходила по квартире Марии, в шутку выбирая себе цветы на могилку, и дошутилась: очередная путаница на проходной, тайно поднятый шлагбаум, машины с двойными номерами. На подругу Марии накричали, пригрозив вычесть из зарплаты, и она побежала вдоль грузовиков, цепляясь за автомобильные дверцы. Подруга шлепала по лужам, широко ступая в резиновых сапогах, платок сбился, телогрейка со стертой надписью на спине «Охрана» распахнулась, в руках она держала тетрадку, с привязанной за веревку ручкой, подружка была не в ладах с компьютером, и все записывала в эту разграфленную от руки тетрадку. Она почти настигла злополучный грузовик, как вдруг ноги ее подкосились, она протянула руку, чтобы ухватиться за дверцу, но сползла вниз под грязные колеса. Водитель не сразу понял, что случилось, слишком поздно выглянул из кабины, и помощь опоздала, подруга Марии умерла от сердечного приступа.

Ее скромно отпели на кладбище, положив на грудь дешевый образок, Мария стояла среди пришедших проводить, и думала, что вместо образка надо положить в гроб ту самую разграфленную тетрадочку, из-за которой начался сыр-бор, тем более что подруга не была ни в чем виновата. После ее смерти должность в бюро пропусков сократили, и все машины теперь въезжали и выезжали, как им вздумается, и никто больше не вставал на их пути, в виде растрепанной пенсионерки, которая, задыхаясь, бежала по лужам, размахивая квитанциями.

Цветы лежали на могиле подруги влажной словно дышащей грудой. На фотографии на памятнике ей было чуть больше сорока, она смотрела в объектив, горделиво подняв подбородок, кто бы мог подумать, что через пятнадцать лет эта женщина будет бежать в телогрейке по лужам? Когда ее жизнь надломилась? Кто в этом виноват? Об этом судачили на поминках родственники покойной, но как люди малообразованные, не могли подобрать верные слова и твердили одно: «Ведь какая красавица была!».

А кто мог подумать, что учительница пойдет торговать цветами на кладбище? А между тем с Марией случилось именно это. Глядя на себя в зеркало, она видела крепкую бабу, с обветренным лицом, в растоптанной обуви, с неуклюжим телом и ловкими руками, настоящую торговку. Костюм с отложным воротником, виноватая улыбка – все это осталось в прошлом. Теперь она сидела, оглядывая цветы, как раньше смотрела поверх девичьих макушек, зимой ловила редкое солнце, летом плавилась от жары, вставая с ящика, как только приближался покупатель.

Подходили часто, у Марии был богатый выбор и красивый, аккуратный товар. Она выиграла в этой конкурентной борьбе, победив всех: и маловерную подружку, и сбежавшего кавалера, которому не понравились ни она сама, ни ее готовка, она вообще оставила с носом всех, а теперь жила в окружении цветов – о чем еще мечтать пожилой женщине?

Этого мужчину Мария заметила сразу, еще издалека, благо глаз у нее оставался зорким как у молодой. У него был вид человека, который забрел на кладбище случайно, не успел скроить скорбного лица, но поравнявшись с кладбищенскими воротами, улыбку поспешил стереть. Он шел размашистой походкой, чуть ли не насвистывая, но потом притормозил, посуровел, как будто вспомнив, зачем пришел.

Мария сидела на перевернутом ящике, товар был разложен перед ней, и прохожий остановился, рассматривая букеты. Это был ее ровесник, одетый дорого, в двубортном пальто и кашне, укутывающем горло, хотя без шапки или шляпы, несмотря на то, что дул пронизывающий ветер. Оглядев товар, он располагающе улыбнулся и похвалил:

– Какие чудные ноготки! Заверните, пожалуйста.

В этой фразе Марии показалось удивительным все, до последнего слова, и она даже растерялась. Прежде всего, он назвал цветки ноготками. Мужчины вообще редко различали сорта цветов, в лучшем случае отличали розу от ромашки, да и то не всегда, отделываясь простым: «Дайте вон те… красненькие с желтым». А этот не только назвал ноготки ноготками, но и не спросил, почем, а если возьму три букетика, то какая скидка. Он не сделал ничего из того, что делали покупатели, толпясь на пятачке у кладбищенских ворот, и Мария молча протянула ему букет.

– Сто пятьдесят рублей, – сказала она.

– Дешево, – улыбнулся мужчина, доставая кожаное портмоне. – Мерзнете тут целый день. Вот, возьмите. Сдачи не надо.

Он протянул ей пятисотенную купюру.

Мария растерялась.

– Как же без сдачи, – забормотала она. – Тогда возьмите еще букет. Есть маки или ландыши, – она грустно улыбнулась. – Еще астры красивые. Возьмите.

Мужчина покачал головой.

– Мне на одну могилу.

– Подождите, я вам дам сдачу, – засуетилась Мария. Как на грех, в кошельке попадались крупные купюры, звенела мелочь, а сдача не находилась.

– Вот если бы торговали живыми цветами, – мужчина улыбнулся. – Я бы у вас все купил. Он обвел рукой ящики. – И знаете, что бы я сделал потом?

Он посмотрел на нее игриво, подняв бровь, и на мгновение Марии показалось, что он флиртует с ней. Она растерялась и ничего не ответила, только поправила косынку.

– Молчите? – мужчина опять улыбнулся, забирая ноготки. – Я бы подарил все это великолепие вам, прекрасная цветочница.

Если бы эту историю она рассказала подруге, той самой, что умерла, не успев сверить номерной знак у грузовика, она назвала бы Марию старой дурой и рассмеялась ей в лицо. Мария знала, как выглядит со стороны – в пуховом платке, разношенных сапогах и пальто, купленном на два размера больше, чтобы под него можно было поддеть кофту и обернуть поясницу платком.

– Вы подождете меня? – вдруг спросил мужчина. – Вы еще не уходите?

– Я…– Мария запнулась. – Торгую, пока покупатели идут. Обычно из церкви много народу заходит, когда служба заканчивается. – Она чувствовала, что несет какую-то ерунду. – А сегодня нет никого. Погода плохая. Все по домам сидят. Да и вечер скоро. На ночь глядя кто пойдет на кладбище. Так что я… Постою еще немного и буду сворачиваться.

Мужчина взял ее за руку, точнее, положил сверху свою, и даже сквозь рукавицу Мария ощутила тепло его ладони.

– Я вас очень прошу, дождитесь меня сегодня. Я вас не задержу. Мне надо навестить одну могилу. Там похоронен очень дорогой мне человек. Я увидел ваши ноготки, и понял, что должен принести их ей… этому человеку. Цветы от прекрасной цветочницы. Вы верите в совпадения? Они не случайны. Вы дождетесь меня? Сделайте мне одолжение, я понимаю, что прошу о многом, но все же.

Он убрал руку и отступил, повесив голову, словно заведомо принимая ее отказ и смиряясь с ним.

– Хорошо, – Мария кивнула. – Я подожду. Я все равно тут торгую…

Он улыбнулся.

– Я знал, что вы согласитесь, моя прекрасная цветочница.

И он быстрым шагом пошел по дорожке кладбища, а Мария долго смотрела ему вслед. У нее был очень зоркий глаз, но прохожий быстро затерялся в толпе, и она впервые пожалела, что не носит очки. Вот и разучилась глядеть вдаль, незачем было, раз всю жизнь занимаешься только тем, что под носом.

Внутри нее словно затеплили свечу, маленький огонек, но от него пошел такой жар, что Марии стало душно и она расстегнула пуговицу пальто.

Ее назвали прекрасной цветочницей. Ее попросили подождать. Красивый мужчина – высокий, в пальто. Мария не знала, что думать. На какой машине он, интересно приехал? Мария вытянула шею. Он определенно приехал на машине, потому что ботинки у него были начищены, и вид такой… Она не могла подобрать слов. У него что-то случилось. Он увидел ее издалека и подошел именно к ней. Потому что он знает, где ноготки, а где розы. Он знает толк в прекрасном. В цветах. В женщинах. Умеет видеть красоту. Даже под старым пальто. Даже если женщина немолода, а ты встретил ее у ворот кладбища. А где еще он мог встретить такую, как Мария? На кладбищах все равны. Она не ходит в дорогие рестораны, а он не ездит на автобусе. Даже если они попадут в больницу, то Марию бросят на каталке в коридоре, а его проведут в платную палату, где линолеум моют специальным средством с цветочным запахом. А вот здесь, на кладбище, они встретились, такие разные, но такие похожие. Много ли найдется прохожих, способных назвать вещи своими именами – ноготки ноготками, а Марию прекрасной цветочницей?

Погода испортилась, задул пронизывающий ветер, поднимая листья и мусор с кладбищенских дорожек, небо заволокло тучами, и без того редкий людской поток иссяк. Очнувшись, Мария вдруг поняла, что совсем темно, и она сидит одна среди своих ящиков, букетик ноготков, купленный незнакомцем, оказался едва ли не единственным за сегодня, по всем приметам неудачный день. Мария боялась уходить, и чтобы согреться, принялась ходить вдоль ограды, как тигр в клетке, думая, что незнакомец непременно вернется, раз просил ее подождать.

Приступ жара, заставивший ее расстегнуть пальто, прошел, Мария терла озябшие руки и дула на окоченевшие пальцы, потом засунула их глубоко в карманы, заглядывая за ворота, но дорожка была пуста. Она так часто выбегала посмотреть за поворот, грустно вспоминая старую песню, что совсем забыла про цветы. Они вымокли под дождем, прежде чем Мария догадалась укрыть их полиэтиленом, и труд нескольких дней пошел насмарку.

Наконец, совсем стемнело. Мария последний раз прошла до поворота и назад, сгребла цветы и, вернувшись домой, рассерженно швырнула их в помойку.

Мария пожалела, что рядом нет подруги, она вернула бы ей ясность мысли. Но они – и подруга, и незнакомец, – правда, по-разному, но ушли туда, откуда не возвращаются. И Мария смирилась. Стоя в ночной рубашке перед зеркалом, она решила, что незнакомец, скорее всего, был пьян, когда разговаривал с ней.

Мария легла спать, вытянувшись на чистых простынях, положив руки поверх одеяла, она закрыла глаза. Мария повторяла, что завтра будет новый день, и она про все забудет, но жизнь ее неуловимо изменилась. Если раньше в душе царил покой, то теперь Мария нервничала, ей не сиделось на месте, она ходила вдоль ограды, до поворота и обратно, гадая, когда придет таинственный незнакомец, кто у него похоронен и кому предназначались ноготки. Она начала ярко красить губы – и, отказавшись от ободка, сделала стрижку каре.

В последний день октября, устлавшего дорожки жухлой листвой, Мария простыла, и потому еще плотнее замотала шею шарфом. Она хотела уйти пораньше, но дала себе срок потоптаться еще полчаса, вдруг забредет кто-нибудь. Она сидела на ящике, сгорбившись, то и дело поглядывая на наручные часы с тонким ремешком, словно ожидая, когда прозвенит звонок, как раньше в школе. Вдруг она услышала знакомый голос:

– А я боялся, что не найду вас на прежнем месте. Добрый вечер.

Мария вздрогнула, подняв на него глаза, но не вскочила как обычно, обслуживая покупателей. Он и не покупал ничего, просто остановился поболтать, в кашемировом двубортном пальто, и курил, не снимая перчаток.

Мария пожала плечами.

– Я здесь каждый день торгую.

Она не предложила ему товар, а он и не спрашивал, словно с самого начала задав тон разговору не как покупателя и продавца, а одинокого мужчины и прекрасной дамы.

– Я должен извиниться перед вами, – незнакомец говорил тихо, делая паузы, чтобы выдохнуть дым. – В тот раз мне пришлось срочно уйти. Мне позвонили и… Понимаете, я был вынужден уехать. От меня… многое зависит. Я не успел предупредить вас…

Он повесил голову, и лицо его смягчилось.

«А как же я? Я тоже зависела от вас. Вы же дали слово», – подумала Мария, но вслух не сказала ничего, только улыбнулась:

– Ничего страшного. Я недолго ждала.

Она хихикнула как девчонка, и он радостно подхватил ее смех.

– Так я прощен? – переспросил он.

– Вам не за что просить прощения, – Мария опустила глаза. – Вы опять… на ту могилу?

– Да, – мужчина погрустнел. – Я знал, что особенный букет найду только у вас, моей прекрасной цветочницы.