скачать книгу бесплатно
– Случайно, – повторила птаха. Ребенок с виду, а речи ведьмы. Жутко на такое смотреть.
– Сколько тебе лет?
– Много. Больше, чем тебе.
– Выглядишь на одиннадцать.
– В этом времени да.
– А в другом?
– А другом тебя нет.
– Но…
– Коль расскажу, отвяжешься?
Не так нужно говорить с княжичем, не так девочка-птица. Она будто не знает. Все смотрит своими глазищами да не на меня. Красивая. Волосы длинные, не прямые и не кудрявые, цвета пряности-корицы, золотятся на свету. Наши девочки тоже красивые, но она другая что ли? Точно белое южное дерево с резными листочками, с ветвями корявыми в нашем ладном северном лесу, где берёзы одни да ели. Не такая она. Не такая. Смотрю как дурак на ярмарке.
– Не расскажешь – точно не отстану.
Я улыбнулся, а она нахмурилась.
– Я умерла в семнадцать, – холодно и твёрдо отмерила птаха. Напугать решила! Ха. Я рот открыл, но она так зыркнула: – Лэя забрала мою душу в услужение.
– За что? – Человечью душу да в услужение? Не бывало такого и быть не должно. Я удивился, как удивился бы любой ребёнок. Что за глупости? – Разве можно забирать чужие души?
– Нераскаянные можно, – она опустила голову, прячась за косами. – Я русалкой быть должна. Я с обрыва спрыгнула, мальчик. Сама из жизни ушла. Сама на дно речное.
– Утопленница?
Я слышал о таких. Бабкины сказки. Мёртвые девки под водой не плавают.
– Это грех, маленький княжич. Твои добрые боги меня не простят, а Лэя простила. Дала новое тело, ворожбе научила. Я, мальчик, колдуньей родилась, люди таких не любит, не любят тех, кто отличается. Не смогла среди девок деревенских жить, не пошла замуж за косого, не выдержала, не сдюжила, отдалась воде речной. А теперь вот во дворце живу волшебным, с буранами дружбу веду. Я птица, мальчик, я дух. Я расту вместе с луной, я умираю и снова становлюсь юной. Моя кровь – серебро. Моё дыхание – ворожба. Вне дворца мне долго не протянуть.
– Это не спасение, птаха. Это плен.
– Ты говоришь как человек. Не спорь. Ты человек и есть, всего лишь. Это мой шанс. Коли справлюсь, стану лесной хранительницей. Буду ветра заклинать, буду птиц водить, над озерами летать. А не сдюжу – умру.
– Навсегда?
Глупый вопрос. Теперь она меня совсем за дурака считать будет.
– До следующего рождения, – просто ответила птаха.
—Ну а звать тебя как?
Она хохотнула и отвернулась к стене.
– Имя моё звонкое, имя моё тихое. Не тебе о нём спрашивать, княжич. Не тебе горевать. Слушай, да слушай внимательно, коли хочешь из леса выбраться.
Я закивал, показывая, что весь я внимание, весь, птаха, слушаю и слышу тебя. Но что-то недоброе было в её взгляде, что-то колдовское, как шипы боярышника колкое, как зимний сумрак стылое.
– Выпустит вас Лэя. Перед самым рассветом ворота откроются. Увидишь море, как красиво бы ни было, как ни манило тихой лазурью, волнами лёгкими – к морю не ходи. Увидишь пустошь: ковыль белые стелиться, цветы весенние маки да чабрец – не иди по пустошь. Услышишь реку хрустальную резвую – упрись, что есть мочи, и носа из замка кажи. Только в лес вам дорога. Откуда вышли туда воротитесь. В самую темень без страха ступай. Я рядом буду, птицей обернусь. Я провожу тебя, княжич.
– Благодарю, птаха. Сгинули бы без тебя. Сгинули.
– Госпоже не нужна ваша смерть. Как госпожа повелит, так будет.
– Ты спасла нас, ты, птаха.
– Глупый ты, князь.
– Глупый-не глупый – какой есть. Пойдём со мной.
– Не могу. Нельзя мне от крепости далеко уходить, иначе вся ворожба Лэина выйдет и стану я мёртвой такой, какой, по твоим словам, быть и должна. – Я хотел было сказать чего, но Птаха прервала: – И госпожу предать не могу. Она добра ко мне. Нет, княжич и не проси. Проведу вас и распрощаемся. А ты коли так умён, как думаешь, возьми и забудь. Всё забудь, как и не было ни леса заклятого, ни нашей крепости.
– Ни тебя?
– Ни меня, княжич. Вам людям нас знать не положено. Всё. Спи давай. Утром путь дальний. Силы тебе нужны. – С тем она и вышла, оставив после себя терпкий папоротниковый дух.
[Артур]
Время медленно подползало к назначенным одиннадцати. Сам выбрал этот час, сам и ругаюсь. Я шёл в ванную, и долго-долго слушал как стекает вода по старым трубам, умывался горячей, умывался холодной. Уходил на кухню, ставил кофе, шёл отжиматься. Кофе сбежало, такое дерьмовое, что только на средний род и тянет. Одиннадцать. Ничего не сделано. Ноут тоскливо посматривал на меня расклеенной вебкамерой: столько лет паранойи насмарку! Аж смешно.
Но самой идиотской частью этой славной истории стало даже не то, что я застрял в незнакомом городе в разгар пандемии – это, уж ладно, данность, ничего не поделаешь, а в то, что я застрял здесь со сноубордом, лыжным костюмом и двумя случайно взятыми футболками. Господи, их действительно всего две. На сноуборд я встать так и не смог. Время. Всему нужно время и то, что прячет за собой, длинное пробольниченное слово «реабилитация». Хоть за негабаритный багаж платить не надо.
Подключилось. Ура. Ну что ж, здравствуйте коллеги, попробуем вытерпеть очередные хер-его-знает-сколько минут бесподобных заэкранных шуршаний. Живые люди обратились не живыми помехами. Но между тем каждый рабочий созвон рано или поздно делал милость и заканчивался. Я вставал, шёл на балкон, распахивал старые окна. Весна в этот южный край приходила медленно. Сегодня вот вообще снег пошёл. Промёрзнув достаточно, чтобы комната показалась мне спасением, я возвращался, открывал сайт курса и ещё минут сорок ковырял корейскую грамматику.
Последний раз я разговаривал с живыми людьми, без маски и дольше пяти минут в магазине, около недели назад — с грузчиками.
А чай теперь ведь тоже не поставишь. Придется электрика искать…
Гудящая утренняя тишина плескалась вдоль боков панельных многоэтажек. Где-то вверху между небом, разбелённым каскадами перистых облаков и крышей мелькали птицы. Машина, верно громыхала в сторону нашего подъезда. В кармане трепетал не пригодившийся будильник. Влад позвонил в семь. Он долго рассказывал про рейс, Мурманские корабли и варенье из шишек. Мы виделись прошлым летом, разбитым, искореженным и жарким как старая духовка. Машина въехала и застряла. Из одинокого голубого самшита выпорхнула кошка. Водитель замер, и кошка замерла. Ей просигналили, и кошка убежала. Я подхватил ключи. В домофоне не работала кнопка вызова, её выковыряли, и она лежала рядом, чей-то не оправданный трофей.
Я откашлялся и сказал: «Здравствуйте!». Водитель нервно затолкал пачку сигарет в задний карман, точно он школьник, а я его батя; поднял голову и то ли испуганно, то ли просто с удивлением оглядел меня.
– Доброе утро! – я решил поздороваться ещё раз, ну мало ли, мне не жалко. – Квартира сорок.
Мужик в растерянности потёр лоб. Я мало походил на тетеньку, вызвонившую грузчиков.
– Василий, – наконец решился он. Приятный мужичок в мягких серых штанах, с мягкой розовой улыбкой.
– Артур.
Он протянул мне руку.
– Армянин?
– Да нет вроде русский, – я улыбнулся. Не первый раз уже спрашивают. Дома не спрашивали, в Питере тоже, а тут…
– А чо тогда? – он пощупал карман с сигаретами. Я пожал плечами.– Пятый этаж?
– Пятый.
Я им не завидовал. Три толстых шкафа, старый холодильник, две сумки старых книг и стол. Под таким столом можно жить и можно сдохнуть, пока его несёшь.
– Скоро будут, – объяснил Василий, поглядывая на часы. Меня-то оно особо не беспокоило. Времени у меня – целая жизнь. – Они на маршрутке.
Остановка в квартале отсюда, и дорогу со светофором нужно перейти. Я бы выбрал трамвай. Моё ли это дело? Сначала мне позвонил Влад, потом бабушка. Потом мне захотелось немного уехать домой прямо в этих штанах и без паспорта. Я здорово улыбался, до смерти очаровательный, бабушка того не видела, она всё извинялась да называла меня нелепо и очень ласково. Не радовало, ну совсем, не радовало Владову бабушку, что какой-то незнакомый я поселился в её родной квартире, пусть и готовящейся принять постоянных квартирантов, но при этом она была мне обязана, она чувствовала, что обязана из-за этой эпопеи со шкафами и Владом, которого в числе первых отправили на двухнедельную изоляцию. В общем появившихся со стороны магнита грузчиков я был готов обнять.
Из старого дома выгружали старые шкафы. Тяжелые необъяснимо тяжелые, такими бывают старые вещи, полные чьих-то тайн, невыполненных обещаний, невыполненных и незабытых. Я стоял, опёршись рукой о стену. Стена шершавая и холодная. Нога немного ныла, но где-то глубоко под кожей и под штанами. Я научился за полгода оттеснять эту боль на самый край сознания, выталкивать за кромку ясности и черноты. Трость таскать с собой не хотелось. Грузчики поглядывали на меня с неодобрением, мол чё сам шкафы не носишь.
Из старого дома по кускам выносили память, пропахшую, а может пропавшую. Её пристроят на даче, в маленьком доме без теплой ванной, но с теплой кошкой, которую вывозят с базы в начале каждой весны.
– Эй, мужик, курить будешь?
Тихий, грузчик, который Алёша, протянул мне синюю пачку из местного ларька. «Слепота». Ну, ок. Давно я не курил вот так вот, чтобы у грязного подъезда дешевые сиги, чтобы рядом асфальт бугрился холмами-дырами, с деревьев то ли дождь, то ли снег, будто из другой жизни. Лет пять точно не курил, а может все десять. Пытался бросить, не без люлей отца. Потом эта херь «электронный кальян» один на компанию, никто не хотел покупать насадки, дымящее нечто с ароматом пластмассовой черники. Попытка в спорт, айкос, гладкий белый коробок, под стать новой жизни, новому городу, новому мне.
– Не, не буду, – я отмахнулся. В долгом путешествии из дыры в дыру отвык.
Тот, который Алёша, почтительно отвернулся к клумбе. Он был весь розово-пунцовый, мокрый и аккуратно злой, по-другому злиться ему было нельзя, а так вроде не очень видно, значит, заплатят, я заплачу.
– На кой ляд тебе это старьё возить?
Я пожал плечами:
– Надо.– Не моё старьё, не меня спрашивать. – Друг попросил. У него бабка болеет, в Ростов перевёз. Квартиру сдавать хочет. Шкафы бабкины, не хочет, чтоб чужие люди трогали.
– А ты тут каким местом? – оживился водитель.
– Проездом.
Грузчик в красной куртке сплюнул – перекур закончился. Алёша потащился за ним.
Я представил бесконечно длинную пустую дорогу, по которой поедут бабкины шкафы. Представил, что им будет весело, они будут скрипеть друг другу дорожные песни, как дети в старых американских фильмах. Я прыснул. Это мне, наверное, хотелось уехать. Вот уже как полгода мне хочется куда-нибудь сбежать. И я бегу. Бегу и не могу остановиться.
Это трепет, предвкушение дороги… Шкафы, наверное, думают, как это будет жить не здесь. Как это вообще быть не здесь? Не там, где ты был всегда. У Влада маленький дачный домик, не знаю даже, как они собираются это туда упихнуть. Тут я согласен с Василием, рухлядь. Выкинуть или сдать на переработку, вряд ли тут есть куда сдавать. Значит выкинуть. Я привык не прирастать к вещам. Я привык ни к чему не привыкать.
Прошлым летом я гостил у Влада. Обещали гриль, он забыл решётку в городе. Мы складывали кирпичи колодцем и жарили так. Меня всё просили: сыграй и сыграй. Гитара нашлась старая, звонкая. Скачали приложение, настроили кое-как.
Сидели на ступеньках, горячая древесина, мята по левую руку и вишня, собранная уже. Влад попьяне говорил об ангелах, к чёрту его белых ангелов с флейтами.
Каждый день я видел другого ангела. Девочку рыжую-рыжую. Она стояла на балконе, растрепанная, смотрела во двор. Не курила, а будто ждала. И мир её видел, и ждал. Только она не слушала. Красивая девочка.
На кухне что-то подозрительно зашипело. Кофе, чтоб его! залил всю плиту. У меня уже тряпки кончились его вытирать. Пора признать, я не умею варить кофе, нужно просто купить растворимый и выкинуть турку в окно.
[Диана]
– Работает?
– Нет.
Лампа не брызнула стёклами, не взорвалась, не включилась она вот и всё.
– Может, это там, – Ася ковырнула обои ногтем, – за стенкой?
– Чёрт. – Розетка, из которой слышно чужое радио, чужие шаги и голоса, розетка затихшая на месяц, смежная, дурацкая, сквозная, могла сломаться не у нас. – Тот, кто строил этот дом… Дерьмовая крыша, бумажные стены, сквозные розетки.
– Надо сходить.
– Нет! – я шарахнулась в сторону, и мне стало стыдно. Не хочу я туда идти.
– Это не баба Люба. Там мужик с пуделем живет.
– Он с четвёртого.
– Да? А кто тогда? Там вообще есть кто-нибудь? – Я пожала плечами. – Без розетки плохо.
– Можем сетевой фильтр купить.
– Второй? – Ася прижалась ухом к стене: – Давай послушаем?
– Ну, – Электрику звонить надо и хозяйке. Чёрт. – ну, давай.
За стеной тихонечко шуршало, будто кто-то страницы перелистывал, стучало, охало и материлось отчётливым мужским басом. Не Люба. Скорее всего – фильм.
Ася теснила меня ко входной двери, решительная громовая. Я смотрела на Асю, теребя низ футболки, натягивала, натягивала. Ася вытолкала меня в коридор.
– Сама бы с ним и разговаривала!
Я попятилась, потеряла тапку. Откуда-то дуло. Дверь стояла сплошная и тихая. Ни шороха, ни шагов. Может, уйдём?
– Но ты, – пригрозила мне Ася, целясь пальцем в звоночную кнопку, – ты же знаешь о чём с ним разговаривать!
– О розетке, – булькнула я, вслушиваясь в глухое дрожащие звенение.
А ты знаешь как! И это важней. Мне сделалось холодно и липко. Ася медленно выцветала из коридора. По ту сторону щелкнул замок. Хлопнуло, скрипнуло.
– Здрасьте.
Показался заспанный мужик, ну может парень, лохматый в синей футболке, с растрёпанными чёрными кудрями. Кудри длиннее моих!
– Доброе утро, – зачем-то обрадовался парень.
– Сейчас четыре, – шепнула я, выглядывая Асю, но Ася выцвела совсем, оставив мне приоткрытую дверь и смутный запах утренних оладьев.
– Без десяти, – поправил парень. Ему было лениво и весело. Он потёр глаз кулаком и, спохватившись, одёрнул руку. Лицо – запретная зона, хмыкнула я. Нет, нужно побыстрее заканчивать. Холодно.
