скачать книгу бесплатно
Бабуля только испуганно перекрестилась, а в городе на следующий день были раскуплены все спички и соль. Доверчивый народ готовился к самому худшему – к войне.
Но это случилось завтра, а сегодня Львовское высшее военно-политическое училище, пробегая строем в ногу по тихим улицам вечернего города, неумолимо приближалось к центральному парку, где неспешно гулял народ, а подвыпившая молодёжь резвилась под музыку на танцплощадке. Среди них был и тот, кто час назад ударил ножом в живот курсанта пятой роты, ударил подло, исподтишка, в тот момент, когда юноша не ожидал этого удара. Да и как можно было среагировать на удар ножом, когда на тебя с разных сторон налетает подвыпившая заведенная толпа, спровоцировавшая эту грязную драку, а по своей сути – избиение безоружного в тот момент, когда он один?
– Мама, смотри! – маленькая девочка, выпустив от удивления красный воздушный шарик из своих крохотных ручек, указала на бегущую колонну курсантов.
Через минуту главная парковая аллея заполнилась вся от входа и до самой танцплощадки несмолкаемым топотом сотен сапог и разгорячённым дыханием людей в форме, которым понадобилось совсем немного времени на то, чтобы, оттеснив от ограждения гражданское население, окружить танцпол.
– И чтобы муха не пролетела! – скомандовал старшина.
Танцплощадка была окружена по всем правилам двойным кольцом.
– Отставить музыку! – приказал старшина ансамблю. – Оркестр и девушек просим организованно покинуть танцплощадку.
Повторять не пришлось. До корней волос почувствовав серьёзность намерений подоспевших в разгар общего веселья военных, барышни и музыканты спешно покинули пределы опасной территории, предоставив и её, и оставшееся на ней мужское население для проведения в жизнь экстренных мер воспитательного характера, последовавших незамедлительно. Все парни прикладами автоматов были уложены на деревянный настил.
– Пристрелить бы вас всех, уродов, но пока и этого хватит, – в сердцах воскликнул курсант Петя, чьего друга всего лишь час назад порезали ножом именно здесь, а потом от души пнул в живот какого-то парня, пытавшегося угрожать скорой расправой.
– Ты ещё скажи, что месть твоя будет страшна, дерьмо собачье! А ну, вставай! – Петя за грудки поднял обидчика на ноги. – Давай, попробуй мне отомстить.
И лишь только парень попытался ударить Петю, то нарвался на встречный удар и, потеряв сознание, снова завалился на пол.
– Только и можете, что вдесятером на одного, – прошипел Петя. – Козлы драные!
Когда с экзекуцией было покончено, курсанты построились поротно и походным маршем организованно вернулись в училище.
Парк погрузился в тишину, изредка прерываемую стенаниями и вздохами. Очевидцы поговаривали, что только выбитых зубов набрался целый мешок, а уж синяков и ссадин, наставленных прикладами автоматов и тяжёлыми кирзовыми сапогами с металлическими подковками, и вообще было не счесть.
Ранним утром следующего дня задолго до подъёма училище было поднято по тревоге и построено с оружием на плацу. Рассвет ещё не успел наступить и наполнить живительным солнечным светом землю, а потому выстроенные по ранжиру подразделения были похожи на памятники воинам-освободителям. Личный состав ожидал самого худшего: всевозможных дисциплинарных взысканий, перечисленных весомым перечнем в Уставе внутренней службы.
– Равняйсь! Смирно! – скомандовал заместитель начальника училища, стоя перед строем. – Равнение на средину!
Печатая каждый шаг, полковник Удовченко пошёл на доклад, а приблизившись к начальнику училища, остановился перед ним в двух шагах и громко доложил:
– Товарищ генерал-майор! Львовское высшее военно-политическое училище по вашему приказанию построено. Заместитель начальника училища полковник Удовченко.
Генерал молча выслушал своего подчинённого, а затем повернулся лицом к строю. Он смотрел на застывший, как изваяние, личный состав и молчал. Курсанты в строю не смели шелохнуться, и в наступившей тишине при полном безветрии казалось, что можно услышать биение сотен сердец.
– Вчера вечером около двадцати двух часов курсанты нашего училища организовали самое настоящую экзекуцию, избивая мирное население города Львова в парке культуры и отдыха, в результате которого пострадало более пятисот человек, доставленных впоследствии в лечебные учреждения, – начал генерал. – Это как называется? После вашего визита в парк весь стационар забит и переполнен покалеченными. Бинтов, йода и медикаментов не хватает, чтобы оказать помощь всем раненым. Кто-то умудрился накапать западным корреспондентам, и теперь «Голос Америки», не смолкая, передаёт эту новость во всех красках.
– Сверху… – генерал сделал небольшую паузу, – поступил приказ наказать всех виновных, а к зачинщикам принять самые строгие меры вплоть до отчисления из училища. Одним словом, прославились и проштрафились.
Генерал снова замолчал, очевидно, выжидая, чтобы его слова дошли до каждого курсанта, даже до самого толстокожего.
– А сейчас тот, кто участвовал вчера в избиении гражданского населения, два шага вперёд! – скомандовал начальник училища, и царящую вокруг тишину разрезали два строевых шага, синхронно выполненные всеми военнослужащими.
Генерал смотрел на своих подчинённых и внезапно почувствовал, как в груди у него что-то сжалось, и нахлынувшие чувства чуть было не взяли верх, заставив всерьёз заволноваться, глядя на ребят, готовых быть трижды наказанными и даже отчисленными из училища, но не посрамившими высокое звание курсанта и, как следствие, будущего офицера. Именно эти мальчишки, не задумываясь, готовы идти на смерть, бесстрашно смотреть ей в глаза, а потому побеждать.
– Училище, равняйсь! Смирно! – в голосе начальника от охватившего волнения появилась хрипота. – За поддержание высокого морального духа и проявленные мужество и взаимовыручку объявляю всем благодарность!
Курсанты сделали глубокий вдох и, набрав полные лёгкие воздуха, одновременно выпалили:
– Служим Советскому Союзу!
– Так закончилась эта история, – подытожил свой рассказ Николай и потянулся за сигаретами. – Пойдём, покурим.
– Пойдём, – согласился находившийся под впечатлением Юра.
Потом они втроём долго стояли в тесном, прокуренном до основания тамбуре, выпуская в потолок горький дым, и наблюдали, как за окном мелькают шпалы, а бесконечные рельсы, сливаясь вдали в одну сплошную линию, торжественно исчезают за горизонтом. А Юрино воображение продолжало рисовать застывший строй военного училища и почему-то голые деревья, скинувшие свой наряд от яростного унисона курсантских голосов.
9
Сентябрь в Питере выдался крайне дождливым. Он пришёл на смену августу, в одночасье заменив безобидную безоблачную картину другой. Это случилось, когда в летнюю изумрудную лазурь синего неба было добавлено несметное количество серой краски, настойчиво и основательно занявшей всё видимое пространство. Дождь шёл сутками, прекращаясь лишь изредка и ненадолго, а потом снова обрушивался нескончаемыми потоками на разбухшую от влаги землю.
Из окна учебного корпуса Юра наблюдал, как в грязи у самого забора с лопатами в руках копошились солдаты срочной службы под руководством младшего сержанта, которому явно не хотелось мокнуть, а потому он стоял под козырьком деревянной беседки и оттуда давал ценные указания своим подчинённым, как и куда отбрасывать землю, чтобы поскорее засыпать траншею нахрен! Вот только поскорее засыпать как раз и не получалось.
– Воин, ты что, спать сюда пришёл или работать? – громогласно вопрошал сержант, попутно добавляя в свою речь атомную смесь витиеватых выражений, совершенно не предназначенных для широкого круга пользователей.
– Наберут детей в армию, а что делать, не скажут, – в сердцах чертыхался он далее. – Что ты её поглаживаешь? Это тебе не девушка, а лопата!
– Коцоев, блин, я кому говорю? – сержант сплюнул на землю. – Аул далеко, и ишаков здесь нет, так что ишачить придётся тебе. Чемодан, ишак, кишлак – всё это увидишь только через два далёких и незабываемых года, если доживёшь!
Он внезапно замолчал, потому что на горизонте появился дежурный по училищу в мокрой плащ-накидке.
– Что замерли, как статуи? – спросил младший сержант у подчинённых, как только дежурный по училищу завернул за угол и скрылся из виду. – А ну, всем пахать! Солнце ещё высоко!
Темп работы заметно возрос то ли из-за непрекращающегося дождя и желания поскорее убраться отсюда, то ли из-за словоблудия непосредственного начальника с его дельными советами и замечаниями на любой вкус. Земля вперемешку с камнями, мусором, вырванной травой и грязью активно забрасывалась в траншею штыковыми лопатами: именно таким варварским способом была бесславно загублена идея строительства водовода, ведь именно на её воплощение в жизнь ушёл целый месяц упорного труда не одного десятка людей.
Юра знал это не понаслышке, потому что и сам в течение августа день за днём, с утра до позднего вечера, включая субботу и воскресенье, трудился над тем, чтобы сделать траншею глубже и ровнее, потому что «трубу сгибать нельзя» и она «должна чётко лечь на самое дно».
Руководил всем ходом данной операции прапорщик Зажигов, уроженец города Саратова. Среднюю школу Зажигов с трудом закончил десять лет назад и сразу же был призван в вооружённые силы, где дослужился до звания старшего сержанта и ровно через два года службы в дивизионе обеспечения учебного процесса Высшего военно-политического училища, с удовольствием остался на сверхсрочную службу. Звание прапорщика он получил ещё через два года и очень гордился тем, что полоски на его погонах волшебным образом трансформировались в маленькие пятиконечные позолоченные звёздочки.
Дивизион обеспечения учебного процесса, сокращённо ДОУП, стал для него вторым домом, а потому большую часть времени Слава Зажигов проводил в казарме, обучая и воспитывая личный состав. Он по праву считал себя старожилом данного подразделения, потому что за истекшее десятилетие только командиров сменилось целых три. В который раз полностью поменялся весь офицерский состав, а прапорщик Зажигов по-прежнему оставался на том же месте в должности помощника командира четвёртого взвода. В его подчинении находился целый взвод, все тридцать военнослужащих срочной службы, только вот ответственность за их здоровье, обучение и воспитание он не нёс почти никакой, и потому все шишки традиционно сыпались на бедную голову командира взвода, минуя черепную коробку бравого помощника. Прапорщику же доставались только лёгкие замечания, каждый раз не имевшие под собой ни малейшего основания, как считал сам Зажигов.
– Что рожа сонная у тебя такая? – задавал прапорщику вопрос командир дивизиона полковник Усачёв и, не дождавшись ответа, делал умозаключение. – Наверное, у стенки спал сегодня? Не мог через жену перелезть? Ладно, молчи уж, а то опять какую-нибудь глупость сморозишь.
Прапорщик молча сносил обиды, по привычке списывая их в разряд тягот и лишений воинской службы, которые он, как и все военнослужащие, обязан был стойко преодолевать.
Но в этом году задул ветер перемен, нарисовавший перед Зажиговым самые радужные перспективы в виде нового воинского звания – старший прапорщик, а потому рутинные каждодневные обязанности обрели долгожданный материальный стимул. Из памяти незамедлительно были вычеркнуты все старые обиды, а командир дивизиона в одночасье превратился из исчадия ада в боевого товарища и отца родного.
– Вот что, Славик, – вот так вот по-простому обратился полковник Усачёв к прапорщику Зажигову. – Я давно к тебе присматриваюсь и пришёл к выводу, что лучше тебя с этим заданием никто не справится. Ты знаешь, какое время наступает?
Чтобы не путаться в мыслях о времени, прапорщик весь обратился в слух, причём это было так заметно, что Усачёву на миг показалось, что даже на черных начищенных до парадного блеска голенищах хромовых сапог его подчинённого вдруг выросли уши.
– Закуривай, – командир предложил Славику сигарету, и пока тот дрожащими от волнения пальцами рук пытался прикурить, продолжил. – Начинается август, а в августе приедут кадеты, выпускники суворовских военных училищ. Это страшная сила, Слава, особенно, когда они вместе, и особенно тогда, когда они ничем не заняты. Понимаешь, куда я клоню?
Прапорщик машинально кивнул головой, не смея возражать командиру и, одновременно с этим, не желая показывать, что он ровным счётом ничего не понял, особенно значения словосочетания «кадеты – страшная сила».
– Наверное, они страшно красивые? – подумал про себя бедный Славик, у которого от мысленного напряжения даже кожа головы под уставной причёской сложилась в гармошку.
А ещё он почему-то вспомнил рассказ школьной учительницы про Суворовских чудо-богатырей, которые сваливались на врага, как снег на голову и громили, громили…
Славику стало нехорошо, отчего его тело охватил предательский мелкий озноб, лоб совершенно некстати покрылся испариной, а между лопаток пробежал холодок, и маленькая струйка солёного пота скатилась по линии позвоночника прямо в семейные трусы синего цвета.
– Что-то ты бледный сегодня какой-то, – заметил командир и почесал карандашом за ухом. – Заболел?
– Никак нет, – через силу выдавил прапорщик.
А командир дивизиона, уловив настроение подчинённого (благо, это было несложно сделать), перевёл разговор в другое русло.
– Ты вот что, не смущайся и не бойся этих самых кадетов, – улыбнулся Усачёв. – С ними надо по-умному, занять их чем-нибудь надо.
И заняли: с раннего утра и до позднего вечера Юра и остальные выпускники Суворовских училищ, не покладая рук, до кровавых мозолей трудились на строительстве водовода под руководством прапорщика Зажигова. Именно он был идейным вдохновителем и организатором образцового труда нескольких десятков человек. Прапорщик освоился среди кадетов очень быстро, похоронив навсегда все те комплексы, которые испытывал вплоть до самого знакомства с этой удалой гвардией, потому что ему-то было за что бороться: сам полковник Усачёв посулил добавить ещё по одной звёздочке на его погоны. Зажигов от таких перспектив жмурился, как мартовский кот и вздыхал, как кисейная барышня, не в силах отказать себе мечтать о новом звании, недавно введённом в вооружённых силах. Это заставляло его чаще спускаться в появившуюся новую траншею с традиционным вопросом:
– Ну, как сегодня идут дела?
Он медленно проходил каждый метр прямоугольной ямы, внимательно осматривая и стены, и пол, потом цокал языком и показывал, где надо немного подравнять, где углубить, а где и подсыпать песочка, чтобы «труба лежала ровно». И ребята старались, рвали жилы, буквально вгрызаясь в твёрдую землю, как будто бы от качества выполнения этой работы зависела дальнейшая судьба всего училища, и извечный вопрос «быть или не быть?» приобретал вполне реальные очертания. Одним словом, агитировать кого-либо было без надобности.
А потом трудовой август закончился, подведя к логическому завершению и саму идею ударной стройки. Начавшийся сезон дождей постепенно стал наполнять вырытую безупречно ровную траншею водой, день ото дня превращая её в искусственное водохранилище.
По краям вытянутой четырёхугольной ямы образовались оползни, и к недостроенному водоводу стало опасно приближаться.
Слёзы от подобного исхода, конечно же, на глаза не наворачивались, однако настроение у Юры портилось каждый раз, когда его взор натыкался на этот памятник бесполезного труда.
– Смотри, наш водовод засыпают, – тихо в самое ухо прошептал сосед по парте.
И действительно, у забора активно велась работа по ликвидации траншеи, как ненужного сооружения, а прапорщик Зажигов стал старшим прапорщиком, как и обещал ему командир дивизиона. Но всё это уже было неважно, потому что началась учёба, кадетов распределили по разным подразделениям, а Юра попал в батарею капитана Похилюка, который, завидев строй новоявленных курсантов, ткнул пальцем, указав на Юру, и произнёс:
– А этого усатого давайте в мою батарею.
10
Усы пришлось сбрить практически сразу. Предмет мальчишеской гордости, настоящая гусарская атрибутика, был срезан под корень по приказанию заместителя командира взвода сержанта Нёмы. Как говорил сам сержант, эту безболезненную операцию ему поручил провести командир батареи, во что Юра, конечно же, не поверил, но деваться было некуда: в Ленинградском высшем военно-политическом училище ПВО ношение военнослужащими усов было запрещено. Это касалось не только курсантов, но и офицерского состава и прапорщиков. Любой, кто начинал здесь службу, вынужден был считаться с подобной постановкой вопроса и неукоснительно соблюдать приказ начальника училища, ревностного служаки и редкостного самодура.
Правда, как в каждом правиле бывают исключения, так и в данной, казалось бы, тупиковой ситуации, такое исключение тоже нашлось. Им, как ни странно, оказался полковник Слободян, носивший длинные усы чёрного цвета, закручивающиеся своими концами аккурат под нижнюю губу так, что при желании вышеупомянутый полковник, образцовый офицер, член КПСС и вообще – отличный семьянин, мог при желании их покусывать, что он и делал, когда переставал говорить и погружался в размышления.
Он был один такой – усатый, а потому каждый раз удивлённые взгляды других военнослужащих задерживались именно на его лице, даже со временем, когда, казалось бы, все вокруг привыкли к его густым зарослям над верхней губой. Из-за этого полковник Слободян был, как бельмо на глазу, являлся именно той ложкой дёгтя, которая портила всю бочку мёда, именуемую ЛВВПУ ПВО, а потому начальник училища не мог долго терпеть небритую физиономию какого-то там полковника, который был ниже по рангу, званию, занимаемой должности и возрасту. Не мудрствуя лукаво, он приказал своему заместителю, чтобы тот решил вопрос с усами быстро и безапелляционно.
– И чтобы в двадцать четыре часа их не было! – поставил точку генерал.
Откуда только начальник училища почерпнул это выражение: в двадцать четыре часа? Но заместитель уточнять такую пикантную подробность, чтобы удовлетворить своё разыгравшееся не на шутку любопытство, не стал, а сразу же, без промедления направился на кафедру философии на встречу со Слободяном. Тот в гордом одиночестве что-то писал в кабинете за столом, и был вынужден отвлечься от своих дел, когда к нему в кабинет постучали. Вошёл полковник Седов, сухо поздоровался, а потом минут десять вёл беседу ни о чём. Однако, Слободян сразу понял, что заместитель начальника училища пожаловал к нему в гости неспроста, а потому, пригладив кончики своих усов, спросил напрямую:
– У Вас ко мне какое-то дело, товарищ полковник?
– Скорее миссия, – Седов кашлянул. – Начальник училища приказал Вам сбрить усы.
Слободян приподнял удивлённо брови и, взглянув собеседнику в глаза, спросил:
– И это всё?
– Да, – выдохнул Седов.
– Тогда пусть он мне прикажет лично, – сказал, как отрезал, усатый полковник.
– Совсем офонарел! – воскликнул Слободян, когда оппонент удалился, плотно прикрыв за собой дверь.
Он еле сдержался, чтобы не высказать всё, что думал по этому поводу в лицо заместителю начальника училища, впоследствии похвалив себя за сдержанность.
– Ты даже не знаешь, что в старину тех, кто приносил плохие вести, сажали на кол, – прошептал взбешённый полковник и, с силой сжав пальцы рук в кулаки, резко ударил по столу.
Усы полковник носил давно, ещё со времён лейтенантской юности и никогда их не сбривал, а только аккуратно подравнивал края ножницами, придавая опрятный вид. Лет пять назад Слободян заметил седину на своих усах, а потому стал их подкрашивать басмой, чтобы они по-прежнему оставались чёрными. Эксперимент с хной его разочаровал, потому что хна хоть и закрашивала бесцветные волосы, зато делала их рыжими, а это уже было смешно, во всяком случае, ему так казалось.
И вот теперь это сокровище, настоящие гусарские усы, предмет гордости и, можно сказать, неиссякаемый источник вдохновения, он должен теперь просто сбрить по приказу генерала?
– Дудки! Не выйдет! – подумал полковник и ещё раз на всякий случай перечитал в уставе параграф о внешнем виде военнослужащих.
К собственному удовольствию он отметил, что ношение усов устав не запрещал, а потому состава преступления даже на самый предвзятый взгляд в этом никакого не было.
– Чушь собачья! – уже вслух произнёс Слободян и, убрав устав во внутренний ящик стола, направился в триста шестнадцатую аудиторию проводить лекцию.
А на следующий день произошла знаменательная встреча на ковре в кабинете начальника училища, куда полковника Слободяна вызвали прямо из учебного корпуса, сорвав занятие с курсантами: генерала до глубины души возмутил тот факт, что кто-то посмел не выполнить его приказ. Он так и спросил своего заместителя:
– А что, Вы не передали мой приказ?
А когда получил ответ, что приказ был передан точно и в срок, то сразу же задал очередной вопрос:
– А почему тогда кто-то посмел ослушаться?
Генерал нервно подёрнул плечами, вспоминая, как на утреннем построении во второй шеренге коробки офицеров управления и преподавательского состава по-прежнему обнаружилось лицо с усами, принадлежавшими всё тому же полковнику Слободяну.
– Равняйсь! – по этой команде усы метнулись вправо.
– Смирно! – наглое лицо полковника Слободяна застыло в строю, как на только что отпечатанном фотоснимке.
– Офицеры управления прямо, остальные напра-во! – усы издевательски торчали, нагло и беспардонно насмехаясь над обстоятельствами, и генерал почувствовал себя обиженным, униженным и оскорблённым, и всё это в одном флаконе.
– Шагом марш! – усы приближались к трибуне, подпрыгивая вверх при каждом шаге, а потом так же ритмично стали удаляться, а генерал больше ни о чём уже думать не мог.
Он мрачнее тучи вошёл в свой кабинет, машинально повесил фуражку на крючок вешалки, а затем приказал дежурному по училищу вызвать в кабинет полковника Слободяна.
– Но уже лекции начались… – робко попытался объяснить дежурный.
– Немедленно! – начальник училища повесил трубку телефона, с шумом резко выдохнул воздух через нос и взглянул на наручные часы.
Ровно через шестнадцать минут преподаватель кафедры марксистско-ленинской философии полковник Слободян постучал в дверь:
– Разрешите войти?
– Входите, – генерал не стал подниматься из-за стола и не предложил вошедшему сесть.
