Дом на солнечной улице

Выйдя из зала для молитв, мы с Мар-Мар принялись бегать друг за другом вокруг фонтана для омовений во дворе. С приходом весны по нашим венам заструилась свежая кровь, и солнечный свет на коже казался приятным. Мы играли, пытаясь найти карточки с ДА среди тысяч красных карточек, которые голосующие бросали на землю. Своими иссиня-черными туфлями мы взбивали алое море НЕТ, которое укрывало плитку двора. Две буквы «нун» и «ха» затопили двор. Но мы не могли найти ни единой зеленой карточки с «алеф», «ре» или «йа».

На крыльях Руха

И тогда я поднялся и, развязав свой тюрбан, снял его с головы и складывал его, и свивал, пока он не сделался подобен веревке, а потом я повязался им и, обвязав его вокруг пояса, привязал себя к ногам этой птицы и крепко затянул узел, говоря себе: «Может быть, эта птица принесет меня в страны с городами и населением. Это будет лучше, чем сидеть здесь, на этом острове».

«Второе путешествие Синдбада-морехода»

После праздников мама́н вернулась на квартиру за нашими игрушками, книгами, одеждой и школьной формой. Назад в дом ака-джуна она приехала на голубом «Жуке», набитом вещами. Машину она припарковала в саду под шпалерой с виноградом. В обед, когда все прилегли поспать, я прокралась в «Жук» в поисках пулевого отверстия. Я нашла маленькую круглую дырочку в крыше с водительской стороны. Солнечные лучи проникали свозь эту дырочку, освещая путь пули. Я вдруг была шокирована мыслью, что баба́ могли убить, будь он в то время в машине. Пуля пронзила бы его голову. Я почувствовала облегчение от того, что он покинул страну за несколько дней до революции.

После Новруза новое исламское правительство открыло школы. Я носила то же бордовое плиссированное платье с белым вязаным воротничком, которое носила в школу всегда. От девочек все еще не требовали покрывать волосы. К концу весны я выучила алфавит фарси и с некоторым трудом могла читать заголовки газет.

Однажды в мае Лейла открыла французские окна гостиной, выходящие в сад, и села рядом со мной, перечитывая свою книгу по биологии перед экзаменами и следя за тем, как я делаю домашнее задание. Цветы в саду ака-джуна были в полном цвету, и сладкий запах жимолости залетал в комнату на легком ветру. Азра отварила фасоль в стручках и выложила ее с посыпкой из соли и засушенных розовых лепестков в большую фарфоровую вазу с бирюзовым узором. Она начала вязать мне свитер и уже связала половину скрытых ромбовых узоров из фиолетовой пряжи. Мар-Мар тренировалась в вязке обычной английской резинки большими спицами. Мама́н рано утром уехала подавать документы на визу в Соединенные Штаты.

– Тетя Лейла, можно мне пойти вязать с Азрой? Я закончила писать последнюю страницу.

– Нет. Прежде чем пойдешь, ты должна почитать газету. – Она закрыла свой учебник по биологии и протянула руку за первой страницей «Кейхана». Ака-джун разбросал вокруг себя газетные страницы, а сам читал статью в разделе «События дня». Лейла протянула мне газету и велела читать вслух. Главная статья была посвящена проповеди аятоллы Хомейни о женщинах в день рожденья дочери пророка Мухаммада.

– «Вы видели, и мы видели, что делали женщины в этом нехзате. История была свидетелем тому, чем были женщины в этом мире, что женщина из себя представляет». – Я подняла голову от газеты и спросила:

– Что такое «нехзат»?

– Это значит движение, политическое или общественное движение, – сказала она.

Я пожала плечами и продолжила. Я не понимала смысла большей части прочитанных предложений.

– «И женщины, что поднялись на вос… стание, восстание…» – Я замолкла и перечитала предложение. – Тетя, что такое «восстание»?

Она схватила газету и сама дочитала остаток проповеди.

– «И женщины, что поднялись на восстание, были теми же покрытыми женщинами из центральных городских районов, из Кума, а также других исламских городов. Те, кто был воспитан монархическим строем, вовсе не участвовали в тех событиях». – Она покачала головой и сказала: – Ладно. Достаточно на сегодня.

Я проскользнула по ковру и плюхнулась возле Азры и Мар-Мар. Стоило мне взять из корзины с пряжей спицы, как мама́н открыла ворота в сад. Она припарковала «Жука» и быстрым шагом прошла к французским окнам. Алый шарфик сполз с головы, а узел съехал с подбородка на плечо. Черные шпильки, которые она старательно прятала в волосах каждое утро, торчали во все стороны, как иголки у ежа. Она отрывисто со всеми поздоровалась.

– Салам, баба́-джан, – сказал ака-джун. – Ты получила визу?

Мама́н села и бросила сумку в угол.

– Они больше не записывают на выдачу виз.

Ака-джун сложил газету и спросил:

– В каком смысле?

– Посольство практически закрыто. Они не предоставляют консульские услуги ни для кого, кроме американских граждан.

– Что ты теперь будешь делать? – спросила Лейла.

Мама́н пожала плечами и потерла глаза ладонями. Под глазами появились темные круги. Она бросила взгляд на Азру и сказала:

– У нас нет чая, Азра-джан?

Азра опустила полусвязанный свитер на колени и сказала:

– У меня до сих пор в голове не укладывается мысль, что твой муж в таком возрасте поехал учиться в Америку!

– Хватит уже! – сказала она. – Как бы мне хотелось, чтобы все вы перестали его критиковать в этом доме.

– Я принесу чай, – сказала Лейла.

– Она устала, Азра. Зачем ты ее заводишь? – сказал ака-джун после того, как Лейла вышла из комнаты.

– Что она будет делать с детьми? – сказала Азра. – Им нужен отец.

– Он не умер, – сказал ака-джун, – он жив. Мы найдем способ помочь им добраться до Америки. Иншалла.

Мар-Мар подбежала к мама́н и всунула ей вязаную шаль.

– Я сама сделала все стежки. Видишь, какая она длинная.

Мама́н поцеловала Мар-Мар в макушку и взяла свисающую со спиц шаль.

– Очень аккуратно, азизам. Все стежки выглядят одинаково.

Я взяла пряжу Мар-Мар из корзинки и стала сматывать ее, следуя за ведущей к мама́н нитью.

– Как мы доберемся до папы? – спросила я.

Она взяла у меня клубок и сказала:

– Посмотрим. Ты закончила с домашним заданием?

– Да, мама́н.

Лейла вернулась с серебряным подносом и предложила всем чай. Азра сложила спицы обратно в корзину и выбрала для мамы несколько стручков фасоли. Она схватила мисочку с цветочной солью, раскрошила высушенные лепестки и посыпала ими фасоль. Она поставила тарелку перед мамой и сказала:

– Поешь. Ты умираешь от голода.

В ту ночь мама́н не пришла спать в гостевую спальню. Она долго сидела на стволе финикового дерева и курила. Слабый ветерок тревожил тени листьев на ней. Широкие листья скрывали ее лицо от лунного света, и я не могла понять, глотает ли она слезы или неотрывно смотрит на небо. Круглый ободок чаши фонтана посверкивал в лунном свете, и время от времени квакали лягушки, разбивая звенящую тишину ночи. Я услышала шарканье тапок ака-джуна по плитке. Его, как и всех нас, мучила бессонница. Он прошел к финиковому дереву и встал рядом с мамой, опершись рукой о толстый ствол. Мама́н раздавила ногой сигарету и встала. Они какое-то время говорили шепотом, а затем ака-джун обнял мама́н и погладил по волосам. Мне хотелось выбежать в сад и втиснуться между ними. Как я желала спрятать лицо в длинной маминой юбке и избавиться от давящей грусти, что была на сердце от сегодняшних плохих новостей. Но я боялась разрушить их мгновение и знала – мама́н будет ругаться, что я слежу за ней вместо того, чтобы лечь пораньше в преддверии учебного дня.

На следующее утро за завтраком ака-джун заявил, что вывезет нас из страны.

– Дело с посольством нешуточное, но мы можем поехать за визой в Германию, в Англию, даже в Грецию, – сказал он, прихлебывая чай.

– Хода омрет беде, – сказала Азра, хваля ака-джуна за его решение.

– Куда вы поедете? – с удивлением спросила Лейла.

– В Германию. Сперва поедем в Германию, – сказала мама́н.

– Когда вы это успели решить? – спросила Лейла.

– Мы говорили вчера ночью. Политическая ситуация становится сложнее день ото дня, – сказал ака-джун.

– Я вчера читала в газете комментарии Хомейни, – сказала Лейла. – Он говорил об исламском учении для женщин. Я боюсь, нам больше не будет разрешено поступать в университеты. – Она поставила свой чайный стакан на блюдце и сложила руки на коленях. – Я думала на днях пойти с тобой в посольство, – сказала она мама́н, – но теперь… можно мне поехать с вами?

Мама́н какое-то время смотрела на нее с открытым ртом, не до конца понимая, что Лейла имеет в виду.

– Ты хочешь поехать в Америку?

– Да. Я хочу учиться в Америке, – сказала Лейла.

Все смолкли. Только Мар-Мар стучала ложкой о стакан, размешивая чай.

– Мой последний экзамен через два дня. Я получу аттестат через пару недель, – сказала Лейла.

Ака-джун глубоко вздохнул. Он разгладил кустистые брови пальцами и бросил взгляд на дрожащие на утреннем ветру смоковницы. Настало время собирать спелые смоквы.

– И давно ты это надумала?

– Я мечтаю об этом какое-то время… но теперь, когда ситуация каждый день становится все хуже… я хочу поступить в университет. Я хочу учиться на врача.

– Секте танхайи, дохтарам[15].

– Я знаю, что это трудно. – Она замолчала.

Азра закрыла лицо руками и покачала головой. Ей не нравилось, что баба́ уехал в Америку и оставил нас дома, разделив семью. Каково ей было принять решение Лейлы уехать? Саба с печальным выражением на лице смотрела на Лейлу. Я видела, что на глаза у нее набегают слезы. Они выросли вместе и всю свою жизнь делили одну спальню.

– Почему нет? – сказала мама́н. – Она может поехать с нами, и мы вместе подадимся на визу. Ака-джун, так я покупаю пять билетов до Франкфурта?

Мама́н сложила наши вещи в шесть огромных чемоданов, а бо́льшую часть мебели переместила в подвал. Нашу квартиру она сдала паре с младенцем, а ака-джуна попросила взять на себя старых и новых жильцов. Каждый день мы становились все ближе к баба́, и ожидание встречи вызывало в моем сердце восторг. В те дни ничто не могло меня обрадовать больше, чем путешествие с ака-джуном. Мой любимый ака-джун, серебристый голос «Тысяча и одной ночи», загадочный путешественник по морю и песку, собирался взять нас в страну чудес. Он читал нам «Синдбада-морехода», и я гадала, специально ли он выбрал эту сказку. Он рисовал нам яркие картины Руха, гигантской птицы с длинным сверкающим хвостом, что жила на загадочной вершине и скармливала чудовищную добычу своим птенцам. Он рассказывал нам, как Синдбад привязал себя к ноге Руха и пролетел над Долиной Тысячи Змей. Я представляла, как мы летим над опасными долинами, чтобы добраться к баба́. Ака-джун был спасителем, который развернет тюрбан и привяжет своих девочек к гигантской птице. Спасет ли он нас от падения в открытые пасти голодных змей? Конечно, спасет. Сафар больше не был рискованным шагом, если в путешествии с нами был ака-джун.

В самолете я представляла, что сижу на крыльях Руха между Мар-Мар и ака-джуном – мама́н с Лейлой позади – и парю в облаках. Стюардессы выглядели очаровательно в темно-синих костюмах и шляпках-таблетках, с оранжевыми шарфиками на шеях и маленькими платочками в передних карманах пиджаков. Они рассыпали любезные улыбки по рядам, а нам принесли паззл с Эйрбасом А300 «Люфтганзы», раскраску и коробку с шестью скорбными карандашиками, которую я хранила потом долгие годы. Ака-джуна никогда не интересовало, что я ем. Мама́н была занята беседой с Лейлой в ряду позади нас и не следила за мной во время обеда. Я съела пасту в сливочном соусе, а жесткую курицу спрятала в смятую салфетку. Мы глядели в овальное окно самолета и дивились восхитительными видами Земли, каких никогда не видели прежде. Высокие цепи Эльбурса сливались с отмелями Черного моря, а когда появились квадратные заплатки зеленой земли, ака-джун сообщил:

– Мы над Европой. Ждать недолго.

Мюнхен – первый иностранный город, который я помню четко. Мы прибыли туда ночным поездом из Франкфурта, и бо́льшая часть путешествия скрыта туманом. Я была измотана путешествием и разницей во времени и почти спала. Ака-джун много раз бывал в Германии и с Мюнхеном был знаком лучше, чем с любым другим городом в этой стране. Он немного говорил по-немецки и потому с уверенностью и непринужденностью мог ездить на метро. Мы приехали с утра и пешком отправились в отель неподалеку от Мариенплац – старой городской площади Мюнхена. Мама́н позвонила в американское консульство, едва мы заселились, и ей назначили встречу на следующий день.

Следующим утром они с Лейлой отправились в консульство, а нас ака-джун после завтрака повел на Мариенплац. Стоял облачный июньский день, и многие пришли в Старый город. Район был окружен высокими зданиями странной архитектуры, какой я никогда не видела в Тегеране – разве что в страшных фильмах. Я впервые столкнулась с западным городом и его готическими зданиями. На мощеных улицах не было машин, и люди спокойно переходили дорогу. В магазинах были ряды полок со свежим хлебом, сыром и фруктами. Названия магазинов были написаны над дверями слева направо, совсем иначе, чем вывески на фарси в Тегеране. Хоть я и не знала немецкий алфавит, я обратила внимание на отчетливую индивидуальность букв в словах. В фарси буквы алфавита перетекали одна в другую, чтобы составить слова, и ни одна из букв не сохраняла свою индивидуальную форму.

Ака-джун купил на рынке несколько красных яблок, большую буханку белого хлеба и тускло-желтый сыр бергкезе. Мы расселись на бетонной мостовой перед великолепным зданием Новой ратуши и пообедали, наслаждаясь звоном курантов, когда огромные часы на башне отбили одиннадцать. На бледно-зеленом, покрытом патиной балконе под часами вокруг королевской четы начали танцевать фигурки с цветными флагами в руках. Колокола продолжали звенеть несколько минут на протяжении танца, и люди делали фото танцующих фигурок. Хоть мне и понравилось представление и прогулка с ака-джуном и Мар-Мар, я переживала за мама́н и гадала, удалось ли ей получить визу.

После обеда, вернувшись в отель, мы узнали плохие новости. Мама́н позвонила баба́ и с рыданиями пересказала ему случившееся. Мама́н плакала, и по моим щекам тоже струились слезы. Я поняла, что поехать в Америку будет не так просто. Я представляла, как лечу верхом на птице Рух и приземляюсь, будто принцесса, когда она расправляет гигантские крылья для меня, будто скользкую горку. Ака-джун поглядывал на мама́н, пока та запутывала и распутывала пружинку телефонного провода.

– Будет другой день и другой город, – сказал он после того, как мама́н повесила трубку. Он верил в завтрашний день и возможности, которые он нес, а я верила в моего ака-джуна. В того, у кого в груди хранились зачаровывающие сказки, в того, кто знал заклинание, способное унести нас в дальние земли.

Мы около трех недель ездили по Германии, переезжая на поезде из города в город. Мы таскали с собой гигантские чемоданы и многочисленные сумки, всегда в спешке, пытаясь ничего не забыть. Когда мы ехали ночью, мама́н не спала из страха пропустить остановку. Однажды она от усталости заснула, и я проснулась от свистка поезда, объявляющего прибытие к станции. Окно вагона было покрыто паром, и вывески снаружи было сложно прочитать. Некоторые немецкие буквы мне уже запомнились. Через размытое стекло я опознала несколько букв на вывеске «КЁЛЬН», которую мы проехали. Я вскочила с койки и растрясла мама́н, которая спала подо мной.

– Мама́н, мы в Кёльне!

Она протерла окно, и вывески на станции обрели четкость, как раз когда поезд с толчком остановился. Нам не хватало времени, чтобы достать чемоданы, поэтому мама́н дернула за аварийную ручку окна и открыла его. Она крикнула Лейле и ака-джуну взять нас и любые чемоданы, какие они смогут унести, а сама осталась в купе, чтобы выбрасывать сумки и чемоданы поменьше из окна. Я была в ужасе от спешки. Лейла тащила меня за руку, будто тряпичную куклу. Я боялась, что поезд уедет с мамой. Мы выбежали на платформу и бросились к открытому окну. Лейла и ака-джун подбирали сумки, которые мама́н выбрасывала одну за другой.

Стрелочник посреди шумной толпы заметил, что происходит. Он громко и протяжно дунул в свисток, отчего все на станции обернулись к нему, и яростно замахал в воздухе рукой, что-то крича на немецком и требуя, чтобы мама́н сошла с поезда. Я закрыла глаза руками, до смерти испугавшись того, что произойдет следом. Мар-Мар кричала и со слезами звала мама́н. В тот момент я жалела, что мы не пропустили станцию – лучше уж это, чем быть в такой ужасной, стыдной ситуации. Я слышала, как ака-джун говорит что-то стрелочнику на ломаном немецком. Я открыла глаза, только когда услышала, как мамин голос успокаивает Мар-Мар. Она улыбалась и качала головой, говоря мужчине: «Эс тут мир ляйд»[16]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Здесь и далее цитаты из «Тысяча и одной ночи» в переводе М. Салье. – Примечания переводчика, если не указано иное.

2

Организация моджахедов иранского народа (Моджахедин-е Хальк) была создана в 1965 году студентами Тегеранского университета, недовольными шахским режимом. Выступала за создание в Иране социалистической республики, построение бесклассового общества, лишенного любых форм диктатуры и эксплуатации. – Прим. ред.

3

Народная партия Ирана (Хезб-е Туде-йе Иран; сокращенно Туде́) – марксистско-ленинская партия, действующая в Иране с 1941 года. Является преемницей Иранской коммунистической партии. – Прим. ред.

4

Куда? (перс.).

5

Смерть шаху! Долой шаха! (перс.)

6

Хлеб с сыром (перс.). – Прим. ред.

7

Входи! (перс.)

8

Хорошо, ясно (перс.) – вежливая форма согласия по отношению к старшим по званию, должности, родителям. – Прим. ред.

9

Ей-богу, мы сейчас оглохнем (перс.). – Прим. ред.

10

Тетя (перс.).

11

Выражение буквально переводится как «да не заболят твои руки и пальцы», употребляется, когда хотят выразить благодарность за работу. – Прим. ред.

12

Хватит спорить (перс.). – Прим. ред.

13

Выражение благодарности, которое обычно используется пожилыми людьми, чтобы поблагодарить более молодых, буквально означает «я желаю тебе состариться», то есть прожить долгую жизнь (перс.). – Прим. ред.

14

Еще одно выражение, означающее пожелание долгих лет жизни, здесь также может значить «благослови тебя бог». – Прим. ред.

15

Быть одной тяжело, дочь (перс.). – Прим. ред.

16

Es tut mir leid. – Мне жаль (нем.). – Прим. ред.