скачать книгу бесплатно
Не отпрянула она от такого видения, а ещё ближе наклонилась к воде: захотелось ей остаться там, на глубине, в том доме и с той девушкой, что зелёными глазами ей улыбалась… Сердце её забилось часто-часто, и она собралась было кинуться в эту манящую глубину, но вдруг та красавица, из глубины, замахала на неё руками… – и всё пропало: и дом, и цветы, и рыбки, и красавица. А вокруг девочки только шумели густые ели, кивая ей своими зелёными пушистыми лапами, и на глади озера появилась лебёдушка, неслышно скользившая по этой глади, гордо выгнув длинную тонкую шею.
…Послышался голос маменьки, зовущий дочку, и девочка побежала к ней. Однако про озеро то чудное лесное уже никогда не забывала. И во снах своих не раз побывала она и на том озере, и в том доме, и с красивой той девушкой по лесу гуляла, и на ветках берёз приозёрных качалась, смеясь и жизни радуясь.
Только никому о тех снах она не рассказывала…
Шла Злата сейчас именно туда, хотя про запрет знала: не следовало никому всю неделю до Ивана Купалы ни к речке, ни на луг, ни, тем более, в лес, по одному ходить. Но после разговора с подружками, как разошлися они до вечера, когда справлять её придут к обряду изгнания русалочки, так захотелось ей к озеру своему пойти, еще разочек на берегу его тростниковом посидеть, послушать шёпот елей и на гладь его зеркальную безмятежную посмотреть! Любила она сидеть на его бережке и, глядя на спокойствие его, мечтать, как и она будет жить в красивом тереме с высоким крыльцом, как вокруг терема того цветы всякие-разные красоваться будут, как двор будет светлым песочком посыпан, и как легко танцевать будет на нём и песни весёлые петь. Может, потому и роль русалки ряженой её не тяготила и не страшила, а готова была она обрядиться в русалку и, хотя бы таким образом, побыть ею. Во множестве с самого детства слышала Злата сказов про русалок и воеводу ихнего Водяного. Люди редко громко вслух об этом говорили – всё больше полушёпотом. А ей интересно было слушать и совсем не страшно. Напротив – манили её эти рассказы в рощу, в лес, к озеру.
«Ой, и крамольные же мысли бродят в головушке моей! – почти весело пронеслось у неё в уме. – Но ничего с этим поделать не могу, – уже совсем невесело вздохнула она. – Однако больше страшит меня надобность обо всём этом рано или поздно Яромиру своему рассказать. …Как жить можно рядом с любимым, скрывая мысли и чувства свои? Да и не по-человечьи это! – не по-человечьи?! …А она кто? Кто она?» – внезапная странная мысль вдруг заставила отчего-то сжаться сердечко.
Девушка остановилась и посмотрела вокруг. Знакомые и привычные с малого детства картины природы развеяли непрошенное волнение, и сердце тотчас, как и всякий раз, когда она хотела побыть наедине с собой и своими мыслями, и приходила сюда, отозвалось частым восторженным стуком на красоту такую. Оно встрепенулось и зачастило, словно на свидании с любимым. А и как же не зачастить? Вон, красок сколько вокруг от цветения! А воздух какой! Так и дышала бы-не надышалась! Травами, ветром теплым-полынным, разогретыми на солнце луговыми тропинками и ещё чем-то очень родным и близким.
А вон, чуть ещё пройти, и рощица.
«Но нет! Человечье я дитя, – вернулась девушка к своим мыслям. – Маменька у меня есть, и тятенька был… до того, как сгинул он в лесу много лет назад тому… Да-а-а… А маменька родная с тех пор одна меня растила».
Злата вспомнила добрые глаза матери, её натруженные, все в набухших жилках – руки.
«Бедная, добрая маменька! Тихая и не злобливая, вечно суетится у печки… хлопочет по хозяйству во дворе… Она ли меня не лелеяла? Она ли меня, свою доченьку, не любила? К тяжелому деревенскому труду долго ведь допускать не хотела».
…Так шли её мысли чередой, а прошла она тем временем луг, уж и тропку луговую пересекла. И вот входила под своды рощи. Пройти её – а там и лес, и озеро…
Узенькая, поросшая травой-муравой и не вытоптанная ещё никем тропинка в рощу, начиналась сразу за широкой луговой тропой и вилась меж берёзок по изумрудной зелени сочной травки, не иссохшей ещё под грядущим жаром июльского солнца. Сегодня лишь яркие и чистые его лучики бродили по ней, перекликаясь с затенёнными, и потому прохладными под босыми ногами, прогалинками. А вот и облюбованная деревенскими девицами для «кумления», стройная молодая березка. Она тянется вверх тонким стволом и красуется лентами, лоскутками и цветами, в изобилии повязанными на её ветвях и стволе. А уж как «завита»! – проворными девичьими руками концы её шелковистых веток закреплены в форме венков, и потому кажется, что венки эти растут на дереве.
Злата остановилась и залюбовалась берёзкой. Вспомнилось, как намедни с подружками с песнями-заклятиями «завивали» они ветви этой берёзы и украшали лентами и цветами.
Она подошла к берёзке и погладила её белый ствол рукой. Он был тёплым и нежным на ощупь.
– Скоро срубят тебя и понесут в деревню – хороводы вокруг тебя водить и плодородного года просить. А сейчас стоишь ты тут, как девица-красавица, и шумишь радостно ветвями своими, – тихо проговорила Злата и словно к подружке своей близкой прислонилась к её стволу. В сердце шевельнулась непрошенная грусть: так и девичий век недолог… Вот и ей по осени замуж выходить, а годков-то всего шестнадцать, не погуляла вволю, не порезвилась с подружками.
«Замужней стану – совсем другая жизнь пойдёт. Яромир, конечно, хороший, хозяйственный… Любит меня пуще жизни своей. …А я?»
Девушка нежно провела по теплому стволу березы ладонями, ещё теснее прислонилась к её стволу и прикусила губу …задумалась. Взгляд её затуманился, и снова она, в который уж раз, то ли во сне, то ли наяву увидала дом тот каменный, девушку весёлую зеленоглазую… лебёдушка белая скользит по воде… и весело! весело так на душе и одновременно – покойно, словно домой к себе вернулась…
Она подняла голову, и сквозь ажур молодой берёзовой листвы на неё с высокой вышины посмотрело ясное-ясное небушко, лучами своими обогрело солнышко, и воздушные кораблики – облака позвали за собой в плавание.
«Ой, и сказочница ты, Злата! – обратилась она к себе, отстраняясь от ствола берёзы, и глаза её лукаво блеснули. – Иди уже себе к своему озеру. Посиди напоследок, наглядись на свои озёрные красоты. А то вечером распустят твою косу, венок из хмеля да васильков наденут, андарак накинут, и поведут за деревню… а там и в поле поведут. Барабанить станут в доски, огонь жечь… А потом догонять будешь подружек своих…»
Отстранилась она от ствола теплого берёзового, ещё раз провела ладонью по коре мягкой его, легонько так вздохнула и, раскинув руки, прошла по роще, кружась вокруг стволов берёзовых, обнимая их и лаская. Под ногами шелковилась трава-мурава, пушистые белые головки лесных ромашек радовали и веселили своими круглыми жёлтыми «глазками».
«Хорошо-то как, привольно у нас! Да только манит меня озеро лесное…» – И совсем уже без грусти подумала: «И что уж тут поделаешь?»
Она ещё немного покружилась по траве-мураве среди берёз и направилась в темневший неподалёку своей чащей лес…
***
Яромир не находил себе места. Ещё в самом начале русальной недели, как только деревенские порешили рядить в «русалочку» Злату, его невесту – самую красивую незамужнюю девку на деревне – так он сна и лишился. Странные предчувствия вдруг принялись одолевать его, начал он томиться страхами неясными, места которым как будто не должно было быть и в помине. Не впервой девку на деревне обряжали, не в первой «русалку» за деревню выгоняли по обычаям отцов, дедов и прадедов. Праздник есть праздник, обычай есть обычай – игрища ведь, хотя и со смыслом, хотя и окружённые домыслами всякими суеверными. Веселились все – от мала до велика… А чего стоят сказания стариков всякие разные у костров в ночь на Купалу! А и девкам незамужним забава какая! Венки по реке пускать, суженного себе привораживать, с парнями через огниво яркое-жаркое прыгать, крепко за руки держась! А уж парням! Страсть как охота каждому цветок папоротника в ночь колдовскую найти! Глядишь – и клад явится!
Но, как ни уговаривал себя Яромир, как ни успокаивал – предчувствия нехорошие не отпускали. Однако поначалу не хотел он воду мутить, Злате о своих страхах, как ни на есть – суеверных, говорить. Потому, вроде и верили деревенские разговорам о существовании леших и кикимор, но как такового, подтверждения эти разговоры не находили. Да, пропадали, время от времени домашние животные в лесах, да, рыбаки частенько сети свои и неводы спутанными находили, вроде и детишек подброшенных в селах находили – да только мало ли отчего всё это происходить могло? в жизни, ить, всякое бывает, не факт, что проделки это нечистых.
Потому и молчал он, сколько мог. Но после того, как маменька Златы его ненаглядной, всегда спокойная и тихая, обмолвилась ненароком в его присутствии, что, вишь, деревня-то выбрала Злату, но ей чтой-то неспокойно и боязно от выбора этого, и вдруг стала прикладывать фартук к глазам, скрывая слёзы, Яромиру и вовсе не по себе стало.
И вот тогда, не в силах справиться с тревогой, всё-таки решил он разговор откровенный держать со Златой: пусть откажется от роли этой, пусть послушается слов его, пусть согласится с его чувствами неясными тревожными. В конце концов, пусть маменьку свою пожалеет, тревогу её поймёт.
Решился и пошёл.
Подходит он к избе ихней, видит свою невесту на подворье – та скотиной занимается. Подворье невесть какое большое, но ухоженное. Каждый предмет на нём место своё знает, всякая живность тоже своё место имеет и соблюдает. Любят животные Злату и слушаются. Умеет она с ними договориться, и потому самая строптивая животина становится ласковой и послушной с нею.
Вот и сейчас вокруг неё толпились куры, утки, гуси, но в деревянное корыто, в которое девушка сыпала корм из ведра, без разрешения её не лезли.
Когда Злата заметила подходившего к плетню Яромира, её рука с ведром, застыла. С удивлением смотрела она на приближающегося жениха.
– Не ко времени ты пришёл, – Злата строго посмотрела на Яромира и продолжила сыпать корм. – Скотину покормить надобно. …А и то правда, что не след нам сейчас с тобой часто видеться – что люди подумают? Видано ли: посередь бела дня прямиком к невесте идёшь.
– Знаю я Златушка, всё знаю. Да поговорить надобно.
– Об чём говорить? В вечеру за околицу приходи, только не затемно, там и поговорим.
– Потом поздно будет. Сейчас хочу с тобой говорить.
Яромир напрягся и построжел: любит не любит, а командовать не больно должна!
Злата уловила перемену в настроении Яромира, но сразу виду не подала – ишь, руководить начинает! Ещё не муж, а уже… но самой было приятно, что Яромир может и построжничать, и себя главой их будущего союза показать. Она нагнула голову, стараясь скрыть довольную улыбку, и уже согласно кивнула:
– Счас. Закончу вот и выйду за околицу. Иди. Приду.
Яромир подтянул потуже пояс на рубахе и вышел со двора.
– Чего приходил-то? – с подойником, полным молока, из низенького хлева вышла мать. – Небось, снова за околицу зовёт? Ох, не ровён час, с кикиморами-то и повстречаетесь.
– Что вы, маменька! Разве ж можно? В вечёр – ни в жисть. Просил на минутку сейчас вот выйти. Что-то сказать хочет. Важное, небось, коль средь бела дня-то пришёл.
«Вот оно дело молодое неугомонное. Давно ль и я так же к своему Веденеюшке за деревню бегала?» – женщина грустно улыбнулась своим мыслям, а вслух произнесла: – Давай, доченька, ведро. Иди, коль звал. Яромир парень надёжный, с ним и сам… не страшен.
Произнести вслух имя нечистого она по привычке не решилась.
Злата отдала матери пустое ведро, пряча от неё радостно заблестевшие глаза, взметнула юбками сарафана и выбежала за калитку.
«Пусть побегает, пока в девках ходит, – проводила её затуманившимся взглядом мать. – Когда и порадоваться ей жизни-то, как не до замужества?»
Она тяжело вздохнула, предчувствуя скорое расставание со своей единственной дочерью: пойдёт к мужу в дом… из-под крыла материнского упорхнёт. Всё ли сладится там?
«Да нет – всё сладится. Яромир парень ладный, хозяйственный, работящий. И родители его Златушку мою любят как родную. Бог даст – детишек нарожает, внуками радоваться стану».
Женщина поправила косынку на голове и вошла в хату.
Сразу за околицей деревни, не надо было и в поле идти, начинался небольшой луг. С одной стороны он примыкал к околице деревни, а другой своей стороной сливался с полем, заканчивавшимся небольшим леском и берёзовой рощей. Вот с той стороны, что луг прислонялся к околице, и сидел на брёвнышке Яромир и крутил в руках травинку. Вид у него был задумчивый, а скорее – озабоченный. Он даже не услышал шагов Златы. И только когда она подошла почти вплотную и встала перед ним, тогда её и заметил.
– Что сказать хотел, Яромирушка? Небось, важное что? Сидишь, гляжу, что туча темная, в задумчивости. И меня не приметил, пока не встала перед тобой?.. Аль случилось что?
– Садись рядышком, свет мой ясный, лелечка, надобно сказать мне тебе думу свою.
Он замолчал, пристально поглядев на Злату.
– Ну… говори уж. Что за дума?
– А послушаешь меня? Сделаешь, как прошу?
– Да ты сказывай быстрее, уж не знаю, что и подумать.
Злата прикоснулась рукой к плечу Яромира.
– Не ходи в «русалки», – на одном дыхании произнёс Яромир и посмотрел прямо в глаза Злате. – Не ходи, Христом Богом прошу тебя, Златушка, лебёдушка моя, – не ходи! Чует моё сердце – быть беде. Не свидимся мы боле на этом свете, если не послушаешься.
Злата отпрянула от него. Брёвнышко качнулось, и она чуть не упала. Яромир подхватил её и прижал к себе.
– Вот видишь, спужал как? А пошто? Что и в голову тебе втемяшилось – «не ходи», – прошептала Злата, прижимаясь к нему. – Не первая я и не последняя. Это ж игра такая. …Не пужай меня своими страхами, Яромирушка.
– Всем игра, а тебе, нам – худом обернётся. Спать не могу, лелечка, боязно мне за тебя. Сам не знаю, отчего так. Не ходи.
Злата отстранилась от него и вздохнула:
– Деревня ведь выбрала. Не сама я… Как не пойти? Что люди скажут?
– А что нам люди? Они за нас не решают.
– Вот как раз и решают, – она упрямо качнула головой, – и решили. И не след мне противиться. – Злата вновь прислонилась к плечу любимого. – …Да и объяснить им, Яромирушка, как? Что Яромиру боязно за меня? Что тревожно ему?.. Нет, Яромир. Как деревня сказала, так и будет. А ты, соколик мой, брось дурную думу-то думать. Всё хорошо будет… И осенью свадьбу мы сыграем… А потом будем жить долго-долго и умрём в один день.
Злата засмеялась и дернула Яромира за чуб.
– Бежать мне надобно. И ещё кто увидит нас – чего и подумают.
Она легко вскочила с брёвнышка, взмахнула рукавами сарафана и – вот она была, а вот её уж нет. Яромир только вздохнул тяжело. Идти в деревню не хотелось, и он ещё долго сидел на том самом месте, погрызывая травинку за травинкой, и думая, как уговорить всё-таки Злату не участвовать в обрядном представлении. Странным было для него и то, что лёгкая и уступчивая его невеста, вдруг выказала такую несговорчивость. Никогда прежде не замечал он за ней упрямства или непокорности. А тут, как будто подменили её. Сначала в шутку, а теперь вот уже и всерьёз давала она отпор его настойчивости в отношении её «русалочьей» роли. Словно вовсе не выбор деревни то был, а её собственный.
Внезапно настроение его поменялось. Задумчивость, растерянность и тихая грусть уступили место огромному несогласию с происходящим: нет! не согласится он! так просто Злату свою не отдаст! пусть деревенские свой выбор перевыберут! Знал он, что выбор тот всей деревней был сделан, сам на том выборе был, но знал он и то, что окончательное слово за старостой стояло, старцем Посохнем.
Парень решительно поднялся с брёвнышка и направился к тому краю деревни, что выходил почти что на самый берег речки – к избе старца. Давно того люди решителем дел деревенских выбрали – уж третье поколение на деревне менялось, а Посохонь всё правил. Был старец мудрый и добрый, но коль кто не по правде поступал, судил он его сурово и спуску никому не давал. Слушали его деревенские и уважали. А ещё – строго придерживался он обычаев старины, все праздники прежние, из того времени, когда предки наши силам природным поклонялись, знал и чтил, и это позволяло деревенским забавы древние-стародавние себе что летом, что зимой учинять. За то тоже его любили, особливо молодёжь. Потому прямиком и направился Яромир к избе старца.
Встретил его Посохонь мягким взглядом глубоко посаженых серых глаз, от старости исчезнувших под кустистыми, почти белыми бровями. Сидел он на полатях, до того опустив голову, и будто как прислушивался к чему-то. Взгляд его скользнул по лицу Яромира:
– Пошто пришёл, Яромирушка? – вопросил он тихо, чуть вскинув брови, отчего взгляд его обозначился чётче и сразу стал проницательным, однако мягкости своей не утратил. – …Гляжу, паря, думу думаешь, а как надумать чего – не ведаешь.
Смутился Яромир от проницательности такой… и поклонился он старику в пояс и не стал глаза отводить.
– Правда твоя, старче… А пришёл я к тебе просьбу просить, да вот…
Яромир остановился, не закончив. Он вдруг понял, что не станет старец Посохонь за него у деревни просить, и что сам он, одним своим словом на отмену решения всей деревни не пойдёт.
– Да ты говори, говори. Раз пришёл, то и слово своё говори. Просить пришёл, вижу я. Об чём?
«И то, правда: раз пришёл, то и сказ держать надо. А поможет-не поможет старец, то уж не моё ведение», – собрался с духом Яромир, и ещё раз поклонившись старцу, произнёс с болью в голосе, которую не смог скрыть:
– Отмени ты выбор деревни! Пусть другую какую девку в «русалки» выберут! Мало у нас красивых и бойких девчат на деревне? Пошто Злату мою выбрали? Али не знают, что свадьба у нас по осени, что на выданье она?
– Вона ты о чём… – протянул старец. – А то, думаю, что за маета у тебя, паря, в сердце…
Посохонь закряхтел и с палатей слез. Сел на лавку и посох, что прислонённый рядом стоял, в руки взял. И сразу стал торжественным и величавым.
– Так слушай, Яромир, что скажу тебе, – так же торжественно произнёс он. – Не по чину мне сейчас идти поперёк всей деревни. Не я тот выбор делал, не мне его и менять. Хошь, иди ко всей деревне, проси у неё. Если придут ко мне за советом – на твою сторону стану. А сам не пойду ничего менять.
Отложил старец посох и снова дедом старым простым и добрым стал.
– Но тебе скажу, Яромирушка: выбрось ты из головы, а лучше и из сердца своего, упрямство. Помни: чему быть суждено, то и сбудется, стели соломку-не стели. Дай судьбе и Господу Богу нашему суд править – ему, вишь, виднее.
Опустил голову Яромир… А сердце его так и билось в груди от предчувствий нехороших. Но что мог он ещё просить у старца? Тот всё сказал.
Тогда вновь в пояс Посохню старцу поклонился он, повернулся, и низко голову пригнув, через покосившуюся от времени дверь, вышел за порог.
Не знал он, не ведал, что не осилить ему козни тайные той, что злобу на людей затаила и мщение за свою судьбу несостоявшуюся целью своей жизни нечистой сделала…
***
Злата сидела на берегу лесного озера. Здесь, даже в самый жаркий и солнечный полдень, всегда было чуть сумрачно и прохладно. Вот и сейчас, в этот полуденный знойный час, от озера, и окружавших его по берегам могучих елей, веяло прохладой и сладкой дрёмой. Гладь озера оставалась недвижной даже тогда, когда ветерок пробегал по верхушкам деревьев и качал ветки прибрежных кустов. Эта гладь, в такой своей колдовской недвижности, казалась самими камышовыми берегами, потому что полностью сливалась с ними, а камышовые берега мнились продолжением её самой… или это она была их продолжением?..
Как всегда, когда девушка втайне от всех прибегала сюда и сидела, глядя на поверхность озера, мысли её наполнялись мечтами о красивой жизни среди красивых людей в высоких теремах, или таком вот каменном доме, как привиделся ей в детстве в глубине этого озера, среди цветов и дивных растений. Но сегодня мечты эти быстро ускользнули, а на смену им пришло совсем другое – вечер предстоящий, Яромир, маменька…
Подумав о матери, Злата улыбнулась: «А маменька-то у меня добрая, хлопотливая, ласковая». Ей почему-то вспомнилось, как учила её маменька косу плести – вот намучилась она тогда!.. Но была она упорной и трудолюбивой, и очень уж ей хотелось матери помощницей настоящей стать. Потому быстро потом всему и выучилась: и избу прибирать, и тесто ставить, и по хозяйству…
От матери, вновь тонкой ниточкой, память протянулась к отцу.
Сказать, что помнила его хорошо – не могла. В памяти остались лишь отдельные картинки из детства: вот качает её тятенька на ноге своей и прибаутку какую-то сказывает; вот свистульку делает и в ручку ей кладёт; а уж как он на дуде начнёт играть, так ножки-то сами в пляс и идут!.. а то вспомнится, как на лугу с ней в догонялки бегает… и такой добротой из тех воспоминаний на Злату веет, такой весёлостью, что сердечко враз шумливо так в груди и зачастит! …А какой он был – высокий ли, светловолосый ли, курносый ли, – то память от неё скрывает. …А и тех воспоминаний достаточно, чтобы тосковать по отцу, рано так утерянному… Но что уж тут поделаешь – тоскуй не тоскуй, а с того света не возвращаются. Память сохранила, как стенала и голосила маменька, когда принесли ей весть о его пропаже. Долго не хотела она верить, что не вернётся муж-опора её к ней. Хорошо помнила Злата, как сидела вечерами мать, устало подперев голову натруженными за день руками, и молчала, глядя в пустое тёмное оконце; украдкой она наблюдала, как на каждый стук, на каждый шорох под дверью в ночи маменька со скамьи голову поднимала.
Теперь Злата понимала, как тяжко маменьке тогда было: и не мужняя жена, и не вдова… А ведь молодая ещё совсем была, ни любви, ни ласки по-настоящему ещё не узнала… Да и растить её, Злату, одной…
Много лет прошло, прежде чем мужа ждать перестала.
Потому ни разу Злата не заводила с матерью разговора об отце, о времени том нелёгком ничего не спрашивала. Оттого и образа отцовского не знала, а только тепло собственных воспоминаний о нём сердце ей согревало.
«Маменька, маменька, родная моя. Мало видела ты радости и счастья. И вот уж я от тебя к мужу ухожу…»
Девушка вздохнула, склонила голову в задумчивости и погладила ладонью травку рядом с собой. Ощутила нежную её мягкость и шелковистость. Прислушалась к тишине.
«Хорошей помощницей тебе я была… Была?!»
Она точно пробудилась от внезапного толчка!
Почему была?!
И снова, в который уж за сегодняшний день раз, непонятное беспокойство дёрнуло за какую-то струнку внутри, в самой серёдке, под дыхом.
