скачать книгу бесплатно
Ему не спалось. Самые разные чувства бередили душу молодого лейтенанта.
Сашенька посапывала тихонько у него на груди, а мысли возвращали его на месяц назад, когда он только что выпустился из командного училища, сообщил молодой жене о своём месте службы – отдалённом гарнизоне за Уралом, куда он сам и напросился для большей возможности проявить себя с самого начала – и о том, что положенный отпуск отгуливать не намерен.
Его милая Сашенька не возражала. Она никогда ему не возражала. То ли по причине характера, то ли в силу своего юного возраста – ей за неделю до их свадьбы исполнилось восемнадцать.
Не гулять отпуск Строгий решил по одной простой причине: чем раньше других молодых лейтенантов на место службы прибудешь, тем более козырную должность светит получить. Об этом знали все выпускавшиеся. А кроме всего прочего, это давало возможность проявить себя перед командиром части в качестве прилежного офицера, который на службу рвётся, а не в гулянки какие-то пускается после выпуска. Так почему бы ему не воспользоваться этим? Кто знает, может именно ему – отличнику, смелому и решительному характером, как раз и повезёт?
Сейчас он лежал в тиши – хоть и казённой, зато своей личной просторной комнаты с целой настоящей печкой, – на хоть и казарменной железной койке, зато рядом со своей любимой Сашенькой, – и завтра ему доверят секретную спецоперацию, и он выполнит её на «ура».
О чём ещё можно мечтать молодому лейтенанту, только-только начинающему свой боевой жизненный путь?
Строгий удовлетворённо вздохнул и погладил тёплую руку Сашеньки, покоящуюся у него на груди, ощутив при этом шелковистость её кожи с одновременным приливом нежности к жене.
«Спать! Не будет, видно, тревоги. Значит, с утра всё ясно станет. Не дрейфь, лейтенант Строгий!»
Он мгновенно погрузился в здоровый крепкий сон…
Юная Сашенька не слышала, как утром муж потихоньку собрался и ушёл на службу, прихватив тревожный чемодан, так любовно собранный ею накануне.
***
…Возле гарнизонного склада, куда вот-вот должны были подвезти продуктовые пайки, собралась и жужжала, как встревоженный улей – по-другому и не скажешь – разноголосая толпа жён комсостава.
Сашенька застенчиво встала в сторонке, прижимая к груди старенькую авоську.
– Александра, а твой-то лейтенант со своим взводом тоже в спецоперации участвует?
Это была соседка по этажу, – единственная, с кем Сашенька успела пока познакомиться по приезде в гарнизон, – жена прапорщика Маркизова – всегда весёлая краснощёкая казачка Тоня.
Жены комсостава у склада почему-то сначала замолчали, а потом разом заулыбались.
– Тоже участвует, – только и нашлась, что ответить Сашенька, и густо покраснела.
– Поня-я-тно. То-то я гляжу – с тревожным чемоданом с утра на службу шёл! А ножницы-то с собой прихватил?
Теперь от склада раздался смех.
Сашенька совсем растерялась и крепче прижала к себе авоську.
– У нас у всех мужья по молодости на эту удочку попадались, – тоже засмеялась Антонина и сквозь смех закончила:
– Операция эта секретная знаешь, как называется? «Одуванчик»! Ножницы в руки – и газоны стричь!
…И закусили
С какой стороны к этой истории подойти – даже и не знаю. Уж очень грустная она. Особенно для нашего российского менталитета.
Но рассказать её очень хочется. Потому что очень уж она поучительная для нас, русских, должна быть. Особенно сейчас, в наши совсем нелёгкие времена продолжения двадцать первого века.
Какие времена нелёгкие, спросите вы? Да уж такие – нелёгкие. Правда, не разруха у нас, не бедствия стихийные большие, хотя и таких в последние годы немало. Но главная особенность наших времён состоит в том, что невзлюбил нас напрочь западный мир во главе с их заокеанским наставником.
Да в принципе, нам и наплевать на это. Только у многих из нас раньше идея такая была – о братстве и дружбе между всеми народами. А теперь она на глазах у всех же нас трещит по швам, и мы, вроде как, удивляемся этому. Вроде как, не ожидали мы такой скаредности и примитивности мышления от западного мира и, к тому же – отсутствия гостеприимства. А кто-то из них, спрашивается, такое гостеприимство нам обещал? И ведь началось-то всё с чего? А с того, что создали мы себе в головах наших такую блажь, как будто они ждут не дождутся, когда мы в их дружную европейскую семью вольёмся, и она, эта семья, что-то вроде того, как бы обнимется с нами и за свой стол европейский, очень даже совсем и не большой, между прочим, усадит. Выпить нам нальют и ещё и закусить поставят. Ага! Раскатаем же, друзья, губу пошире! А ведь раскатали, чего уж теперь шифроваться.
Вот об этом и история моя, совсем грустная, но теперь, поскольку я был непосредственным участником той истории, в наши новые нелёгкие времена, для меня – совершенно понятная. И потому сейчас я живу абсолютно в спокойном состоянии ума и души, и меня ничуть не удивляет такое их западное-американское отношение.
Теперь ближе к теме, то есть – к самой истории.
Произошла эта история в конце восьмидесятых, совсем незадолго до вывода наших войск из всех западных и не западных границ мира. И случилась она в одном небольшом гарнизоне на юге Венгрии, то есть – по географическому местоположению – в южной группе наших войск.
Осень в тот год золотом по всей Венгрии исходилась! Золото и синева. Золото листьев и синева неба. Такого чистого и ясного неба я потом долго нигде не видел! Может, потому, что в Ленинград служить меня вернули. А здесь, не то что осенью – летом солнца у природы не выпросишь! Но зато – Родина. Родной край. Я же в Ленинграде и родился.
Но, когда же, я, наконец, к истории этой грустной подойду! А понимаете ли, в чём дело? – просто снова загрустить не хочется – вот в этом всё дело.
В общем, осенью той невозможно золотой, в один из дней, пошёл слух по гарнизону, что мадьяр какой-то местный в гости к себе, будто бы, намерился наших офицеров пригласить. На самом деле, не какой-то он был, а тот, что скупал у нас в гарнизоне всё подряд, что из Союза мы сюда тарабанили – на одно денежное довольствие не очень-то разбежишься блага братской венгерской лёгкой промышленности приобрести! И, вроде как, хотел он нас всех тем жестом гостеприимным отблагодарить за всё то хорошее, что мы ему сделали за годы сотрудничества. Но не всех, конечно, а только элиту нашу полковую. Командир полка там, начальник штаба, командиры подразделений, но, конечно же, чтобы не ниже майора, во всяком случае. От такого избирательного его подхода, небольшое количество нас, офицеров, набиралось. Мне тоже повезло под приглашение это попасть, поскольку я только что досрочно подполковника получил, прекрасно исполняя обязанности командира дивизиона.
Пришёл я домой радостный и стал жене рассказывать об этом приглашении. Что не слух это, а точно – пригласил мадьяр нас! Расписал ей все прелести предстоящей поездки.
Надо, конечно, для лучшего вашего понимания происходящего, уточнить здесь кое-какие детали. Например, тогда мы, честные офицеры на службе у Отечества, по большей части ничегошеньки не знали-не представляли о том, что в то время уже у нас в стране происходило. Конечно, слово «перестройка» и нам было знакомо. Но на своей шкуре мы ещё не успели прочувствовать его, поскольку исправно неся службу за границей, мы только раз в год, получив очередной отпуск, навещая нашу Родину и родных с друзьями, и понятия не имели, что твориться у нас, в сердце России. Тем более, понятия мы не имели о каком-то там частном предпринимательстве. Нет, может пока мы здесь преданно служили, у нас в Союзе тоже уже кто-то этим делом занялся. Теперь мы знаем, что определённо точно такое было. Но тогда! В конце восьмидесятых!
Опять куда-то я не туда пошёл. Очень тяжело мне этот рассказ даётся.
В общем, дело, по словам гостеприимного дружественного мадьяра, который, как оказалось впоследствии, был частным венгерским предпринимателем, обстояло таким образом. Со слов командира полка, правда.
Мы, то есть отборные офицеры части…
Да, главное надо сказать: нас почему-то не удивило совсем, что замполит и особист части ничего уже против не заимели насчёт нашей поездки к тому мадьяру в открытую. До этого такие прямые связи не приветствовались. Мало того, за такие «гости», ещё полгода назад руководство части могло схлопотать чего-нибудь нехорошего. А тут – нате, вам, езжайте! Потом-то, когда через пару месяцев выводить нас начали из-за границы, поняли, отчего и почему тогда такая благосклонность к нам проявлена была.
Но это к слову.
Значит так, со слов командира: мы, отборные офицеры части, на предоставленном нам пазике, приезжаем к мадьяру на ферму. Не на ферму даже, а на пруды, в которых он карпов разводит. Делает он нам там экскурсию, всё показывает, по угодьям своим ухоженным мадьярским тоже водит, все свои насаждения и цветники показывает, а затем ведёт к себе в большой дом, где и угощает этими самыми карпами в разных вариациях, острыми национальными блюдами, смузи-фрузи всякими и т. д. и т. п. Ну, а до этого и под это, как положено, мадьярские сливовицы всякие, фрёнчи и пиво, охлаждённое до нужной температуры.
Рассказываю я это всё жене, опять же – со слов командира части, а она глазами блестеть начинает, а потом и заявляет, что одного меня туда не пустит – напьюсь я, вдруг, а кто же рядом со мной в такую трудную минуту окажется. Я-то понимаю, что и ей самой отведать хлебосольства мадьярского тоже захотелось. Но как я её с собой возьму, если только мужская компания должна быть? Труда мне стоило сделать вид, что не раскусил я её претензии, и уговорить её, вроде как, за меня не волноваться. Пришлось на командира части ссылаться, что он-то всему гарант в таких делах, хотя с нами и не поедет, как позже выяснилось. Может, и к лучшему на самом деле…
Так вот. Это днём было. А выезд тот к вечеру намечался… часов так в шесть. Поскольку неимоверное количество блюд, по слухам, нам предстояло испробовать, никто из нас ужинать дома не стал. Зачем пайковыми продуктами аппетит портить? Ну, а дальше произошло всё, как и было обещано командиром полка: подогнали нам пазик к КПП, загрузились мы в него в возбуждении неимоверном и поехали.
Ехать не так уж и далеко было. Приехали, встретил нас тот мадьяр-друг, малюпасенький такой, можно сказать – плюгавенький, лысенький, и нос у него крючком над губой навис. Я ещё подумал тогда: «Плюгавенький-то плюгавенький, да, видно, не мешает ему это фермы и угодья всякие пышные иметь». А потом смотрю пристальнее – а глаза у него острые, взгляд пронзительный и прямо внутрь тебя пронзает. И холодный. Хотя и улыбается всё время сам мадьяр. В этот момент и просечь бы мне, ну, или нам, например всем, что не так всё просто с ним, что себе на уме этот друг наш. Но, мы же наивные, хотя и военные. Потому что русские. Мы же весь мир по себе судим.
…Хорошо, что теперь уже – не по себе…
А тогда совсем по себе судили.
Короче, повёз он нас всей гурьбой по фермам своим, по заводям карповым, по угодьям.
Вначале, на нашем же пазике, привёз нас на поле сельскохозяйственное. А там! Мама родная! Мешок за мешком вряд – перцы красные, жёлтые! Помидоры спелые! Огурцы! Нас, конечно, обширность его богатств частных и количество продовольствия перед глазами просто в трепет самый настоящий привела! Кто из колхозов-совхозов в войска через училища военные попал, те просто глаза повылупили, шепчутся, что у них в совхозах-колхозах такой обширности угодий не наблюдалось даже.
Ходим, смотрим, а это всё продовольствие зрелое прямо в рот просится! Так и хочется к мешку подойти и пару штук чего-то из него с собой прихватить. Ждём, что сам хозяин предложит. Не предлагает. Дальше везёт нас с экскурсией. Мы только переглядываемся растерянно. Но! Хозяин – барин, как говорится.
Приезжаем к воротам каким-то невысоким, а за ними – сад плодоносный! А дело уже совсем к вечеру полному идёт! Время полноценного ужина уже подошло. А он завёл нас в сад и давай водить между деревьями плодовыми! И рассказ ведёт о своих угодьях. А ветки с плодами – яблоками, грушами, сливами, шелковицами разными – низко повисли, чуть ли не по головам нашим бьют, и плоды – вот они – руку только протяни!
Чувствуя я: слюноотделение во рту голодное началось, и под ложечкой сосет все сильнее. Смотрю на офицеров наших. У них тоже взгляд у всех не такой весёлый на эти плоды. Но пристальный. Понимаем уже, что предложения насладиться плодами этими от радушного хозяина не последует. Вот мы слюни глотаем, а хозяин наш гостеприимный дальше нас везёт. Теперь уже на пруды.
А уж пруды карповые! Ровненькие такие квадратики водные, друг от дружки натуральным деревом отделённые! И квадратиков тех – большое количество, сколько глаз видит. Блестит их водная гладь на заходящем в закат мадьярском жарком солнце, как чешуя серебряная на нашей плотве!
Начал подводить нас экскурсовод-хозяин к краю каждого такого прудика и пальцем вниз тыкать, смотрите, мол, на моих карпов. А карпы такие жирные! Я за всю свою жизнь, ни до того, ни потом таких жирнюг не видел! – мы же понятия не имели тогда, что он их специальными средствами специфическими для этого кормит! И вот ходим мы с тоской голодной в животах – а всё-таки удивляться культурно продолжаем, восхищённо так – прямо до неприличия. Впереди-то ужин знатный предвидится! Почему же не повосхищаться ещё немного, хозяина радушного не поублажать, хотя и натощак пока! Знали бы, чем для нас всё это закончится – ни за что бы так не восхищались! Больше того я вам скажу: ни за что и по квадратикам тем ходить не стали бы, а не по культурному бы просто дёру оттуда дали! А вот ходим и восхищаемся. Во-первых, культурные мы, офицеры всё же. А во-вторых, а может – тоже – во-первых, – потому что, конечно же, уже этих карпов жареных и запеченных на столе у хозяина видим, и даже некоторые из нас, прямо видно это, во рту тот их вкус необыкновенный чувствует.
И вот водит он нас так и водит. А мы всё восхищаемся. А уже солнышко село, ночь наступает звёздная венгерская. Карпов уже плохо в тех квадратиках стало видно. И даже время ужина давно прошло.
И, по правде говоря, уже так кушать хочется! Прямо говоря – просто жрать! Не до карпов-шмарпов его! Крошку хоть какую в рот бы бросить! Но, мы же советские люди, тем паче – офицеры! В дружественной к нам стране находимся. Потому восхищаться продолжаем, но уже не так рьяно. Переглядываемся, что очень уже животы подводить у всех от голода начинает. Некоторые между собой шёпотом сетовать начинают, что зря, по-видимому, дома пайком не отужинали. И время совсем уже не детское – на часах за полночь! Но, думаем, перешептываемся потихоньку культурно, может, уговор у них такой с супругой – подольше нас поводить, чтобы она там стол пошикарнее накрыла.
И вот в этот самый мрачный уже момент нашего посещения гостеприимного мадьяра, он просит нас любезно к дому своему богатому пройти, и мы, в ответ на его гостеприимство, уже не прогулочным шагом идём, а ходу дали вперёд по-настоящему, хозяина обгонять начали. Но потом всё-таки шаг попридержали.
И вот подходим всей гурьбой голодной к дому богатому. Двухэтажный. Каменный. С верандами. Фонарики вокруг путь к нему освещают. Цветник пышный перед входом с двух сторон. Но нам уже не особо до всей этой дружественной роскоши. Нам бы поесть. Даже уже не выпить.
Хозяин дверь дружелюбно распахивает перед нами, сквозь прихожую широкую ведёт. Мне чудится, что войдём мы сейчас в гостиную большую светлую, где посередине неё стол стоять будет изысканный (может, и не изысканный, но полноценный), с напитками разными мадьярскими и кушаньями сытными. Мы-то, русские-советские, так ведь гостей у себя встречаем. Особенно, если иноземцев. А тут – мы же дружественные войска. И идём мы так вслед за хозяином, а даже не замечаем, что дом какой-то, вроде, не жилой. Ну, потому что ни жены его не видать, ни детишек. И главное – запахи простые какие-то, жилищные, вроде как пищей и не пахнет. Может, думали тогда о своих желудках очень изголодавшихся и очарованием обещаний жили, которые, по сути, никто нам не давал. Говорю же – по себе русский человек весь мир измеряет!
За то и поплатились мы.
Открывает наш друг дорогой мадьярский следующую дверь…
Поначалу не поняли мы ничего, особенно последние, которые в спину начали передним упираться. А те, передние, на пороге остановились и ходу вперёд не дают. А мадьяр рукой приветливо пройти их приглашает.
И вот заходим мы всей гурьбой изголодавшейся в этот… Не знаю, уж как и назвать это помещение, чтобы мадьяру тому сейчас не обидно стало, если прочитает эту мою грустную повесть. Кладовая-не кладовая, правда – обширная, чулан-не чулан, опять же – просторный. Темненько так. Лампочка только одинокая под потолком еле тлеет электрическим током…
Сейчас вот подумал, что, может, с голодухи таким неприветливым мне всё тогда показалось?… или уж от последствий тех, потрясших меня физически, картина увиденного по сей день перед моими глазами такая…
Как бы то ни было – под ней, лампочкой той еле живой, стол небольшой кругленький стоит…
Нет, до сих пор не могу тот стол вспоминать – сразу судороги голодные, и даже, простите вы меня – рвотные, от голода начинаются в желудке у меня…
Ну ладно. Так вот.
А на столе том, прямёхонько по самой серёдке, под лампочкой той электрической, огромная пузатая бутылка сливовицы мадьярской – по-нашему просто типа – самогонка ихняя – стоит, а вокруг неё – стопари, стопари, стопари… вкруг хороводом.
И всё. Больше ни-че-го-ше-нь-ки! Ни даже крошки никакой, хотя б и засохшей, случайно брошенной!
Никогда не забуду лица своих друзей-однополчан в тот момент времени! И даже описывать лица эти не возьмусь. У самого такое же было.
И вот возьми ты, русского человека за рупь двадцать – не верим же своим глазам! Да не может быть, чтобы стопариком сливовицы той невзрачной на вкус всё дело и закончилось! Наверняка, шутит так товарищ мадьяр! Где же карпы, фрукты-овощи и т.д.? Своими же глазами видели продовольственное его изобилие!
А тот друг наш, хозяин радушный, улыбается приторно так и водяру ихнюю по стопарям разливает и в руки каждому из нас суёт. И что вы думаете?! Пьём мы эту гадость на голодный желудок, давимся, но пьём! И даже рукавом занюхать стесняемся! Как будто так вот всю нашу жизнь русскую без закуся, как западник последний, пили! А желудок голодный от водяры той так и сводит. И я чувствую, что сейчас меня и стошнить от этого может…
Не помню дальше что было. На том все мои воспоминания заканчиваются. А, нет! Ещё улыбающееся гостеприимное лицо того крючконосого дружественного мадьяра помню, и его руку приветливую, которой он нас всех очень приветливо-радушно от стола того приглашает к пазику нашему пройти… и потом в пазик нас сажает… и в ночь тёмную едем мы. К своим женам и пайкам. И молчим всю дорогу. И потом, до конца службы совместной, молчим об этом друг с другом.
Ну, а кому же интересно о себе в неприличных обстоятельствах побывав, вспоминать?
Так вот поэтому, живу я сейчас со спокойным разумом и душой, наблюдая скаредность и узость мышления наших западных «партнёров».
И вы не удивляйтесь и живите спокойно.
И тогда, точно, будет у нас всё хорошо.
Ах, эта сладость грёз!
АРМИЯ 90-х
Рядовой Кисочкин внутренне ёжился от утренней свежести.
Построение. Взвод на гарнизонном плацу.
Бетонный, квадратный и строгий, плац стелится усердно выутюженным, сероватым, ещё не выбеленным, льняным холстом с чёткими и такими же строгими квадратами, обозначенными на нём белой масляной краской. На высоком флагштоке горделиво реет российский триколор.
Чтобы не так дрожать по утрам, рядовой Кисочкин выработал очень полезную привычку: он научился предаваться мечтам вот так вот – прямо стоя на плацу.
Сейчас он представлял себя сидящим на берегу неглубокого озерка, сотворённого самой природой посередине их деревеньки. Он наслаждался солнцем, искрящимися его бликами на поверхности воды и ощущением легкой истомы во всём теле. А как же! Прямо перед ним несколько девчонок из его класса, в модных городских купальниках, плескались в воде, брызгались друг на дружку и, картинно закидывая головы вверх, громко смеялись, стреляя глазами именно в него! Хотя вокруг было много других парней.
Рядовой Кисочкин чуть было не открыл рот, чтобы засмеяться от удовольствия, но в этот ключевой момент радости услышал требовательный голос лейтенанта:
– У кого есть водительские права? Водитель для машины требуется.
Ефрейтор Прыщ, как всегда не удержался и задорно выкрикнул:
– Машина-то хорошая?
– Разговорчики в строю! – притушил его лейтенант, но тут же снисходительно прищурился, обвёл взглядом строй и успокоительно произнёс:
– Хорошая. Очень хорошая.
И выждав паузу, переспросил:
– Так у кого водительские права имеются?
Кисочкин окончательно очнулся от грёз. До него вдруг дошло, что он-то как раз права и имеет! У них в совхозе всех ребят на трактора сажали – по учебной программе требовалось. Девчонок домашним премудростям на уроках труда учили, а их – на трактора. Кроме того, до армии, он ещё успел и права получить – спасибо, отец надоумил.
– У меня есть, товарищ лейтенант! У меня!
Рядовой Кисочкин даже чуть вперёд выдвинулся, чтобы командир сразу его заметил и никого другого не выбрал. Другие, правда, и не встревали.
Лейтенант внимательно поглядел на Кисочкина и с сомнением в голосе покачал головой:
– А потянешь? Хороший водитель нужен – машина больно важная.
– Потяну, товарищ лейтенант! Сами увидите!
Кисочкина просто распирало от желания свалить с этого плаца, с подстрижки ножницами газонов вокруг него и вдоль дорожек городка и, не дай бог, ещё и работы на свинарнике части – он-то уж у себя в совхозе напахался!
– Так и быть – поверю тебе, Кисочкин, – всё ещё с видимым сомнением кивнул лейтенант. – Сержант, ставь задачу бойцам, а мы с рядовым пройдём к месту его основных обязанностей на сегодня.
Кисочкин ощутил прилив сил и почувствовал, как тело его освободилось от оков холода. Утро уже не казалось ему таким сырым и промозглым, день виделся солнечным, а командир стал близким и родным.
