Шхуна, которая не желала плавать

Целомудренно потупившись, она ответила, что ждет ребенка.

– Так зачем вы на Пулю-то сели, раз вы в положении! – негодующе вскричал он.

– Ах, сэр, – ответила она, – когда я садилась, то еще не была в положении.

Джек Макклелланд предпочел не рисковать и потому выбрал самолет.

Конечно, я мог бы догадаться, что Судьба просто посмеялась надо мной, посулив недельную передышку. Утром после возвращения из Сент-Джонса я отправился с Оби на «Страстоцвете» в Башмачную бухту, дальше по побережью, в уповании разжиться там стеньгами и реями для шхуны. Перед полуднем мы оба чуть не ослепли, когда нам в глаза ударило солнце, вырвавшись из тумана, полог которого унесся в море. Далеко-далеко в Сент-Джонсе люди останавливались на улицах перекинуться словечком с друзьями, которых не видели столько дней, и задирали головы, услышав непривычный рев авиационных двигателей.

Я так и не сумел решить, радоваться ли мне, что меня не оказалось на месте, когда Джек приехал в Грязную Яму, или горько пожалеть об этом. Я не был свидетелем сцены, которая теперь вошла в фольклор Южного берега.

Самолет Джека приземлился в Сент-Джонсе в двенадцать пятьдесят. Он высадился, получил мою записку и немедленно начал действовать. Он такой. Действует без промедления. Правда, на этот раз кое-какое промедление все-таки было, так как он недавно «потянул спину», а потому под модной курткой и брюками из акульей кожи на нем было жуткое приспособление из резины, стали и китового уса, при виде которого затягивавшиеся в рюмочку викторианские дамы позеленели бы от зависти.

Но тем не менее действовал он с таким успехом, что уже через два часа катил к Грязной Яме. Но пока он катил на юг, его энергия несколько амортизировалась, зато вовсе вышли из строя амортизаторы новехонького ярко-красного, в хромированных молдингах «бьюика» с открывающимся верхом, единственного такого автомобиля на острове, который он умудрился взять напрокат в лучшем гараже Сент-Джонса с обычным своим талантом подавлять и отметать сомнения тех, с кем имел дело.

В семь часов он достиг Грязной Ямы. На рыбозаводе как раз кончилась смена, и десятки девушек в белых передниках и резиновых сапогах, а также мужчин в комбинезонах и резиновых сапогах хлынули на воздух из смердящего здания, завершив очередной день рабского труда там. И остановились как вкопанные, когда раздался оглушительный вопль клаксона.

Сперва они подумали, что в гавань вошло неизвестное судно; но затем девушка увидела над спуском к поселку вспышку лучей заходящего солнца на хромированном чудовище.

Такого никто из обитателей Грязной Ямы еще никогда не видел. Пока они смотрели, пригвожденные к месту, огненное видение перевалило через гребень, и это подействовало на них как удар электрического тока. Сотни рук принялись отчаянно махать, хриплые голоса слились в едином вопле.

Джек за рулем красного мастодонта пришел в восторг.

Он счел, что жители Грязной Ямы приветствуют его. И еще он думал, что по-прежнему находится на плохо обозначенной дороге, которая ведет вниз по каменистой осыпи к берегу бухты.

Оба его вывода были ошибкой. Дороги не существовало, и жители изо всех сил старались поставить его в известность об этом факте.

– Сынок! – услышал я после от одного очевидца. – Такое чудо увидать!

Тут следует объяснить, что на Ньюфаундленде слово «чудо» все еще означает то, что означало в старину, – чувство удивления, благоговения.

Первые несколько ярдов машина преодолела без происшествий, затем склон внезапно стал много круче, и, хотя Джек, успев заподозрить что-то неладное, нажал на тормоза, было уже поздно. Вниз помчался красный бегемот, пренебрегая валунами, не замечая всякие там штакетники на своем пути, с самозабвением слона, обезумевшего от гашиша. Из него вылетало то одно, то другое. Две тридцатигаллонные никелированные цистерны (одна для воды, другая для топлива), которые вольно возлежали на заднем сиденье, взмыли ввысь и описали сверкающие параболы в вечернем воздухе. Багажник открылся, и скромный багаж Джека для морского путешествия – пять чемоданов и разная мелочь – покинул корабль.

Внезапно все кончилось. Машина замерла. Ее сияющий радиатор погрузился в заднюю стенку овчарни. Долгую минуту зрители сохраняли полную неподвижность. Но не успели они кинуться на выручку, как Джек вышел из облачка пыли, заклубившегося над протараненной овчарней.

Как и следовало ожидать от человека, который, командуя торпедным катером, однажды попытался пробить новый проход в гавань Сент-Джонса сквозь четырехсотфутовую гранитную скалу, он ничуть не утратил хладнокровия. Как ни в чем не бывало он проделал пешком остававшийся спуск по склону. С такой беззаботной небрежностью, словно поднимался на борт роскошной яхты, стоящей у устланного ковром причала Королевского яхт-клуба на острове Уайт.

Енос нервно пошел ему навстречу. Его ошарашило эффектное прибытие Джека. И вместо того, чтобы отвести его к себе домой, налить ему стаканчик и задержать там до моего возвращения, Енос покорно подчинился властному требованию Джека немедленно проводить его к шхуне.

Енос повел великолепного гостя прямо на помост. Джек сделал три шага по пропитанным жиром жердям, наступил на разложившийся кусок тресковой печени и потерял равновесие. В ужасе Енос и еще двое-трое прыгнули не к нему, а на него и в неуклюжей попытке помочь встать столкнули его в воду.

Хотя с тех пор пролетело много лет, Джек все еще не желает обсуждать этот эпизод. Утверждает, что вообще его не помнит. Подозреваю, это умственное затемнение явилось результатом забот, которыми его в тот вечер окружили Енос и семь энергичных дочерей Еноса. Напряжение нескольких часов в жаркой кухне, где его насильственно кормил выводок из семи валькирий, а одет он был только в корсет да кое-как завернут в одеяло и тщетно пытался установить контакт с восемью людьми, которые изъяснялись на неизвестном языке, – это ли не причины для потери памяти?

Мы с Оби вернулись в Грязную Яму за полночь. К счастью, Джек уже крепко спал, и я забрался в свой спальный мешок с тяжелым сердцем и сильными сомнениями относительно грядущего дня.

Разбужен я был спозаранку. Над моим ложем наклонился Джек, облаченный в одеяло и чем-то озабоченный.

– Привет! – сказал он и добавил изнемогающе: – Где тут, черт побери, туалет?

Не следует забывать, что Джека сформировали очень хорошая частная школа, принадлежность к старинной торонтской семье и жизнь, исполненная если не роскоши, то всяческого комфорта. Он не принадлежит к племени закаленных первопроходцев. Ему дороги его удобства. Он к ним привык и без них чувствует себя неуютно.

Однако жилища Грязной Ямы удобствами особенно похвастать не могут. Внутри их туалетов нет, снаружи туалетов тоже нет. Дамы держат под кроватями фаянсовую ночную посуду, а мужчины – нет. Это представляется дискриминацией, даже жестокостью, пока вас не посвятят в тайну мужского населения маленьких рыбачьих портов.

Когда я сам в первый раз оказался на Ньюфаундленде, мне потребовалось несколько дней, чтобы проникнуть в эту тайну, – несколько дней неизбывных страданий. Однако я стал членом братства и мог избавить Джека от мук самостоятельных поисков.

– Привет! Хорошо выспался? Да? Ну так спустись на помост – ну, на пристань из жердей. На конце ближе к берегу увидишь сараюшку. Ее называют рыбным складом, и она имеется у каждого рыбака. Войдешь и увидишь дыру у разделочного стола, куда они бросают тресковые потроха. И да! Захвати с собой бумагу.

На лице Джека отобразилась происходившая в нем борьба. Меня растрогал его молящий взгляд, но необходимость требовала непреклонности.

– Послушай, – сказал я мягко, – выбора у тебя нет. Разве что проберешься в спальню девочек и позаимствуешь ночной горшок. – (Все семь дочерей спали в одной комнате на двух кроватях.) Джек содрогнулся. – А что до великого безмолвия и безлюдья – забудь! Будешь развлекать пять-шесть мальчишек и столько же собак; они возникнут ниоткуда, едва ты решишь, что пребываешь в одиночестве.

Джек испустил легкий стон, бросил на меня тоскливый взгляд и устремился к двери. Отсутствовал он долго, так что девочки успели встать и затопить плиту. Когда он вернулся, они уже стряпали завтрак.

Я сочувствовал Джеку, горячо сочувствовал. В памяти у меня жило первое мое посещение рыбного склада: сидя на корточках под ударами ветра и над водой в окружении благоуханных лоханей с засаливающейся треской, я имел неосторожность посмотреть вниз и узрел собрание керчаков, камбал, крабов и угрей, которые с надеждой взирали на меня с мелководья.

Каким тяжким ни было это испытание, Джек сумел встать выше его. Но он чуть не хлопнулся в обморок, когда его обдал аромат завтрака. Он гурман и очень разборчив в еде. К тому же у него слабый желудок.

Он до боли стиснул мой локоть и хрипло шепнул мне на ухо:

– Во имя всего святого, Что Это Такое?

– Это, – бодро ответил я, – национальное ньюфаундлендское блюдо. Особый знак уважения к гостям. Называется рыбное хлёбово.

– В первый раз слышу! А из чего оно?

– Ну, собственно говоря, это мешанина. Берешь черствый хлеб или морские сухари, замачиваешь их с вечера, чтобы они размякли, а мучные черви всплыли. Берешь вяленую рыбу и тоже замачиваешь с вечера – «смачиваешь», как тут говорят. Затем варишь рыбу вместе с черствым хлебом, а когда они уварятся в кашицу, вливаешь чашку растопленного еще горячего нутряного сала, а затем…

Я не докончил объяснения: Джек уже умчался вновь навестить керчаков и угрей.

На исходе утра, когда с помощью джипа и полдесятка крепких миниатюрных лошадок мы извлекли «бьюик» из овчарни и отбуксировали на гребень, какие-то латентные остатки совести побудили меня честно объяснить Джеку положение вещей. Я сказал, что в самом лучшем случае оснастить шхуну для плавания раньше чем через две недели нам не удастся. И добавил, что и тогда выйти на ней в море будет очень и очень рискованно.

– Если решишь отказаться, Джек, я тебя пойму. После всего, что ты уже вытерпел, и – говорить так говорить! – всего, с чем тебе придется мириться в море. Скажи только слово – и мы бросим чертову посудину валяться тут и вернемся в Сент-Джонс. Оттуда еженедельно сухогрузы направляются в Карибское море, и ближайший отплывает как раз завтра. Мы можем быть на борту еще сегодня вечером.

Джек помолчал. Поглядел вдаль, за гавань, за помосты и рыбные склады, за угрюмые береговые обрывы, на серую пустоту надвигающегося тумана и темную воду – и тогда, к вечной своей славе, ответил:

– Как бы не так! Думаю, я заполучу такое несварение желудка, какого медицина еще не знает. После вчерашнего моей спине уже не излечиться. Возможно, Фарли, мы пойдем ко дну, едва выйдем в море на этой фантастической куче хлама, которую ты купил. Но, Фарли, мы отплывем на ней отсюда, даже если оба погибнем. А теперь – за работу!

Глава шестая

Пиратский налет

Джек приступил к руководству. Он пришел к выводу, что наша главная беда заключалась в отсутствии организованности, и первым делом устроил совещание на кухне Еноса. На совещании присутствовали Оби, Енос, я и неопознанный прохожий, который хранил молчание, направляя миниатюрные гейзеры табачной жвачки на горячую плиту, и они шипели, высыхая.

В самой лучшей своей председательской манере Джек объяснил, что мы слишком много времени теряли зря. Почти ежедневные поездки в Сент-Джонс совершенно не нужны, сказал он. Нет, мы составим исчерпывающий список всего, что необходимо для приведения шхуны в полный порядок, а тогда он отправится со мной в город, и, посвятив день интенсивным покупкам, мы запасемся всем, что может нам понадобиться.

А когда вернемся, мы вчетвером, работая по тщательно разработанному графику, хорошенько наляжем, и в самое короткое время шхуна будет готова к плаванью.

– Что же, господа, вы согласны? – Он бодро посмотрел на нас, ожидая одобрения.

Я поглядел на Еноса, а он поглядел на Оби, а он поглядел на свои резиновые сапоги. Никто ничего не сказал. Было бы бессердечно вылить ведро холодной воды на такой простодушный энтузиазм.

Мы с Джеком отправились в Сент-Джонс на следующий день – «Страстоцвет» тащил на буксире потрепанный «бьюик». В городе мы расстались – каждый со своим списком, – договорившись встретиться в шесть в баре на набережной. Джек отправился на джипе, а я, на опыте познавший сент-джонские невероятные заторы, предпочел пойти пешком.

В бар я вошел чуть раньше шести. Джек появился несколько минут спустя, и я узнал его лишь с трудом. Его золотистые, всегда безупречно причесанные волосы спутались в подобие швабры. Глаза кровожадно сверкали. Тик передергивал левую щеку, а дыхание вырывалось из груди со свистом.

Потребовались три двойные порции рома, чтобы он обрел силы рассказать мне, как провел день, но и тогда он коснулся лишь самых примечательных событий. Он поведал, как заходил в магазин за магазином, где редко видел покупателей, зато продавцы имелись в изобилии, и как у него на глазах все продавцы немедленно испарялись, будто он был разносчиком бубонной чумы.

– Дело в том, – сочувственно объяснил я, – что в Сент-Джонсе продавец считает себя униженным, если вынужден обслуживать покупателя. И при всякой возможности избегает этого, чтобы не уронить себя в глазах общества.

Джек мрачно кивнул.

– Это еще пустяки. В конце концов, в скобяной лавке я сумел загнать продавца в угол, прежде чем он улизнул в подвал. Прижал к стойке с вилами и попросил у него – очень вежливо, учти! – пять фунтов двухдюймовых гвоздей. И, Фарли, знаешь, что он сказал? Боже ты мой! – Голос Джека поднялся почти до фальцета. – Он сказал, чтобы я оставил заказ, и они постараются выполнить его на той неделе!

– Тебе еще повезло, – постарался я его успокоить. – Обычно они отвечают просто, что у них этого нет, но в будущем году, возможно, будет. Или через год. Или…

– Это еще не все, – перебил Джек, и щека у него задергалась сильнее. – Проискав два чертовых часа, я наконец нашел винный магазин, и продавец даже стоял за прилавком. Я попросил у него ящик рома. И знаешь, что он сделал? Заставил меня заполнить заявление с просьбой выдать мне специальное разрешение, а потом послал меня в управление по контролю над спиртными напитками за этим разрешением. Я битый час разыскивал эту контору, а когда нашел, все разошлись на обед, хотя была уже половина четвертого, а потом явился какой-то сморчок и сообщил мне, что проклятое управление выдает разрешения только по средам!

– То-то и оно, Джек. Видишь ли, в Сент-Джонсе все продавцы и служащие нуждаются в частом и долгом отдыхе. Потому что просто надрываются на работе. И еще: у торговцев тут столько денег, что больше им ну никак не требуется. Просто не знают, куда их девать. Деньги для них – камень на шее. И что, по-твоему, они чувствуют, когда вваливается тип вроде тебя и начинает совать им кучу денег? Если они тотчас не соберутся с мыслями, так могут и взять их! Но в любом случае – что ты все-таки сумел купить?

Джек заскрипел зубами, сунул руку в карман куртки, выудил какую-то бумажку и швырнул ее на стол.

Квитанция штрафа за стоянку в неположенном месте.

Что до меня, то я мог бы назвать мой день вполне успешным. Из восьмидесяти с лишним предметов в моем списке я сумел приобрести целых шесть. Они лежали в сумке у моих ног. Шесть бутылок рома. Я отыскал тайного торговца спиртным, который еще не успел разбогатеть и готов был унижаться до сделок с покупателями. Дельцов, подобных ему, в Сент-Джонсе сыщется не много.

Поскольку большая часть того, что нам требовалось для шхуны, в Сент-Джонсе отсутствовала или нам не удавалось вырвать желаемое из цепких рук торговцев, мы научились делать то, что делали жители ньюфаундлендских портов на протяжении веков: мы начали импровизировать. Енос был в этом непревзойденным мастером. Когда нам понадобились вант-путенсы – железные полосы для закрепления вант, он набрал железного лома со старого разбившегося парохода и колотил по холодному ржавому металлу, используя в качестве наковальни валун, пока не изготовил очень даже сносные вант-путенсы. Детали помельче он делал из того, что ему удавалось найти в бесчисленных, пропитанных тресковым жиром ящиках, которыми заставлены рыбные склады всех рыбаков, – ящиках, хранящих всякий хлам, копившийся из поколения в поколение на случай, если он вдруг понадобится.

Порой нам приходилось отправляться на поиски в дальние места. Полый саркофаг, который Енос воздвиг на палубе, символизировал каюту – но без единого отверстия, которое пропускало бы свет, так что внутри было черно, точно в бочке с патокой. После долгих розысков мне таки удалось обнаружить в Сент-Джонсе торговца, который сквозь зубы сознался, что мог бы продать мне иллюминаторы – семьдесят пять долларов штука, – если я не против подождать шесть месяцев, пока он выпишет их из Англии. Поскольку я был против, выручил нас Оби.

В дальнем конце Южного берега на полуострове Кейп-Пайн у Оби были родственники. Кейп-Пайн – мрачный каменный язык, который далеко вдается в океанские пути. Он окаймлен рифами, а от морских валов его защищают гранитные обрывы. Он хвастает двумя населенными пунктами – крохотными поселочками, которые чудом лепятся на этих обрывах. Как тамошние люди добывают свой хлеб насущный, на первый взгляд кажется тайной: ведь у них нет гаваней, а стаскивать свои лодки с крохотных пляжей они могут лишь изредка – такие гигантские волны обрушиваются на эти берега. Однако жители Сент-Шоттса и Сент-Шорса (изначально Сен-Жака и Сен-Жоржа) живут припеваючи. У них весьма доходное занятие, хотя с посторонними они его не обсуждают. Правду сказать, посторонние не встречают в их бухтах радушного приема и им даже может угрожать опасность.

Дело в том, что обитатели Сент-Шоттса и Сент-Шорса в течение многих поколений зарабатывали себе на жизнь, устраивая кораблекрушения. В более вольные времена они посвящали этому высокому искусству все свое время. Бесчисленные корабли гибли у их берегов из-за досадной промашки своих капитанов, не сумевших распознать, что огонь, по которому они держат курс, вовсе не маяк Кейп-Рейс (двадцать миль восточнее), а лишь его превосходная имитация.

«В смерти жизнь!» – как, бывало, возглашал священник с обрыва, откуда он указывал своим прихожанам, как способнее снять груз с судна, которое разбилось, потеряв всю команду, на коварном прибрежном рифе.

Теперь, разумеется, славному духу вольного предпринимательства, находившему выражение в использовании фальшивых маяков, положен предел. Тем не менее все еще находятся суда, совершающие роковую ошибку без помощи со стороны и садящиеся на рифы Кейп-Пайна. Такие суда и их груз по закону принадлежат тем, кто их застраховал, но обитатели Сент-Шоттса и Сент-Шорса не соблюдают этого закона, как, подозреваю, и все прочие.

Мы с Оби отправились туда на «Страстоцвете» и ни на каком другом судне никогда туда не добрались бы, ибо почти на всем пути дороги вообще отсутствовали. Наше прибытие вызвало сенсацию: не только люди следили за нами из-за занавесок каждого дома – их примеру следовали круглые черные глаза длинноствольных ружей, предназначенных для охоты на тюленей, но пригодных и для разных других целей.

Оби вылез первым, был тут же опознан, и нас сразу же окружили толпы могучих великанов, которые говорили на языке, абсолютно мне непонятном, хотя к этому времени я уже немножко разбирался в ньюфаундлендских диалектах.

Однако язык не всегда так уж важен. Когда мы выгрузили несколько бутылок рома, выяснилось, что мы говорим на вселенском языке. Ночь мы провели в Сент-Шоттсе после короткой экскурсии в Сент-Шорс, и все это было чудесным сном, волшебной переброской во времени в более суровую и буйную эпоху. Например, одна старуха показала мне шкатулку красного дерева, до краев полную золотых монет, в том числе старинных испанских. Как я узнал, почти у всех в обоих поселках имелись такие же сбережения, укрытые в тайниках среди голых скал, – подстраховка в ожидании того дня, когда современные навигационные приборы наконец лишат этих людей возможности честно зарабатывать на жизнь в традициях своей семьи.

Когда наутро мы отправились домой, «Страстоцвет» был нагружен по самую ватерлинию. Мы везли восемь иллюминаторов, один из которых, двадцати дюймов в диаметре, с бронзовой рамкой, весил, наверное, фунтов сто. Везли мы еще столько бронзовой и медной арматуры для палубы и каюты, что ее должно было хватить на все наши нужды.

Кое-кто обзывает обитателей Сент-Шоттса пиратами. Возможно, они и правда пираты. Однако, если мне придется выбирать между пиратами Сент-Шоттса и пиратами Сент-Джонса, я знаю, кого выберу.

Большинство обитателей Южного берега тоже не скупились на помощь. Они и их предки веками зависели от милости торговцев, так что им было известно, с чем нам пришлось столкнуться, и они сочувствовали нашей нужде во всем.

И первым – Монти Виндзор, участливый человек с мягкой речью, который жил в большом, с многочисленными пристройками доме на крохотном, почти обособленном полуострове в Аквафорт-Харбор. Дом был и внушительным, и красивым, когда Виндзоры построили его двести лет назад, но теперь выглядел серым и грустным. Монти Виндзор был чуть ли не последним в Аквафорте, носившим эту фамилию. Он показал мне семейную Библию, в которой записывались даты рождения и смерти всех Виндзоров, начиная с 1774 года. Из мужчин мало кто умер в своей постели. Большинство погибло в море: одни – как рыбаки, другие – как матросы, третьи – как китобои, а некоторые – как корсары. Фантастическая старинная книга, поля которой были покрыты записями отнюдь не религиозными, но равно полезными.

В заключении Книги Чисел кудрявые выцветшие строчки излагали рецепт излечения «душилки» (дифтерита). Пациент должен был выкурить глиняную трубку, набитую пенькой (растрепанными волокнами смоленой пеньковой веревки), предварительно вымоченной в сере. Выкурив это зелье, он (или она) должен был выпить пинту черного рома прямо из бочонка.

Современные светила медицины презрительно фыркнут, но, по-моему, вирус или бацилла, способные выдержать такое лечение, – это уже какие-то суперсупермикроорганизмы. С другой стороны, любой человек, будь то мужчина, женщина или ребенок, оставшийся в живых после такого лечения, в любом случае изначально мог не опасаться никакой заразы.

Поколения Виндзоров держали завод для переработки китового жира, фабричку, где засаливалась рыба, и много больших рыболовных шхун, но теперь все это ушло в прошлое и остался только лабиринт обветшавших зданий на берегу бухты. Здания эти хранили память о былых эпохах, но, кроме того, они хранили всяческие сокровища для таких, как мы. Там мы извлекли на свет божий огромный двухлопастный медный винт, сделанный явно полвека назад, но точно подошедший к нашему моторному отсеку. Мы нашли десятки блоков для трехмачтовых шхун и достаточно блоков поменьше для нашего бегучего такелажа. Скобы, кофель-нагели, гаки, храпцы – ну чуть ли не все, что нам требовалось, – только и ждали, чтобы их обнаружили в пыльных углах виндзоровских зданий.

Споткнулись мы только на одном. Нам требовались два новых штага, и вот их-то найти не удавалось. На пляжах было полно старых мачт, как и на гниющих корпусах брошенных шхун, но все они были либо слишком велики, либо слишком стары. После четырех веков кораблестроительства, дровяного отопления и лесных пожаров на Южном берегу не нашлось бы ни единой корабельной сосны. Остались только искривленные черные ели. За одним исключением.

Напротив дома Монти, за узкой гаванью устремлялись к небу стройные, почти первозданные ели. Своего рода священная роща. Она принадлежала семье со времен первого ньюфаундлендского Виндзора и ревниво оберегалась поколениями его потомков как поставщица штагов, гафелей и прочего рангоута для виндзоровских шхун. Хотя шхуны эти уже давно исчезли, ели оставались священными. Пока они стояли нетронутые, гордые, сохранялась в неприкосновенности какая-то часть виндзоровского наследия. Во всяком случае, такими их видел Монти. Однако, когда он прослышал, что мы не можем найти штаги, он прислал нам в Грязную Яму приглашение навестить его.

Мы навестили – Джек и я, Оби и Енос, – и Монти повел нас вниз, к видавшей виды плоскодонке, последнему суденышку из всех флотилий, какими когда-то владели Виндзоры. На дне плоскодонки лежали два топора и веревки.

– Гребите-ка, ребята, к роще, – сказал нам Монти своим тихим мягким голосом. – Вон туда. Влезете на обрыв там, где увидите большую белую скалу, и прямо за кормой от нее найдете ели, такие прямые и стройные, лучше каких на острове нет. Срубите, что вам требуется. Только уж выберите без промаха самое наилучшее.

Мы сделали, как он сказал. На крутом склоне, в тени благоухающих смолой деревьев Енос метил жертвы, а мы их рубили, очищали от сучьев, скатывали хлысты к воде и буксировали через бухту. Я поднялся к Монти, чтобы заплатить ему, но он отмахнулся от денег: