скачать книгу бесплатно
а потом и вовсе пропала, а тем временем наймодателю звонил председатель ТСЖ с угрозой подать в суд за уже полгода неоплачиваемые квитанции, и наймодатель уже всерьез задумался, как быть, квартиросъемщик не платит по счетам и не выходит на связь, ломать дверь? Вызывать милицию? Может быть, ее уже давно убил проживающее лицо муж Такой-то, и сквозняк от входной двери шевелит мертвые волосы? Но тут Анна все же вынырнула из глубин, где-то в Псковской области:
«Евгений, я под Псковом – разговаривать дорого. Я Вам писала, что мне в прошлом месяце сильно задержали Зп (поэтому и Вам так длинно платила) и далее я Вам писала, что к 15 июня мы с мужем решим, сможем ли снимать дальше, но квитанции в любом случае оплатим, пожалуйста, не переживайте. Я понимаю, что Вас не сильно интересует, что у нас на фирме такие трудности с выплатами, но я Вам обещаю, что с долгом по квартплате я Вас не оставлю – в конце концов, мы подписывали с Вами договор, где все указано. Я вернусь в город 20-го числа, завтра-послезавтра выяснится с Зп (у нас 50 преподов и всем не выплатили за 3 месяца), если Вы настаиваете, чтобы я Вам позвонила – я завтра попрошу мужа включить мне роуминг из СПб».
А почему не может перевести деньги ваш муж, ну или хотя бы позвонить, хотя бы в Питере ответить на звонок, вопрошал растерянный наймодатель в черноземные ягодные просторы Псковской области, и сначала из густого малинника привычно махнули иероглифом «на сутках», но тут уже наймодатель, которого, видимо, разбередили неоплаченные счета, поставил вопрос ребром, мол, когда-то он же вернется с суток, и вот тут-то внезапно и был обнародован факт мужниной обиды. Что когда-то, конечно, муж вернется с суток, но и тогда он не станет с вами разговаривать! Потому что он принципиально не будет с вами разговаривать, никогда, потому что он очень обижен на вас за то, что тогда, в ноябре прошлого года, он оббил дверь поролоном и попросил за поролон точную сумму по чеку четыреста двадцать рублей, а вы даже спасибо не сказали, а наоборот, сделали такое лицо. Какое лицо, недоумевал ошалевший наймодатель в малинник, какой ноябрь, какой поролон, какое лицо?! Ведь его же тогда там даже НЕ БЫЛО, вашего мужа, при чем тут мое лицо?! Что вообще происходит? А ну и что, победоносно вынырнула Анна из малинника в ту же секунду, а не через двое суток, как обычно, а ну и что, я же ему все подробно РАССКАЗАЛА!! И все это, вся эта перепись населения, напомним, в эсэмэсках.
И тут-то бы, по всем законам божеским и человеческим, этой истории и закончиться бы вполне логичным и единственно возможным образом, а именно разрывом контракта и изгнанием Анны, удалившейся бы гордо, несломленно, со скандалом, волоча за собой оторванный поролон и невидимку мужа, но нет. Почему-то нет. Почему-то все стало развиваться совсем иначе: Анне был дан последний срок в две недели, и за эти две недели она вернулась из Псковской области, оплатила всю кипу квитанций и заплатила за проживание. И осталась проживать. Причем проживать все в той же искрометной манере, с долгами и простынями текста, стремясь, наверное, как-то связать все эти простыни и спуститься по ним к сердцу наймодателя из своей невыносимой ситуации. Сделав ситуацию невыносимой и для наймодателя тоже. Но тот держался стойко. Не совсем ясно, что же им двигало: кризис на рынке аренды, когда предложение начало превышать спрос и стало уже гораздо сложнее с поиском квартирантов? Или жалость к Анне, которая к тому же недавно родила, и нежелание лишать ее крыши над головой? Или просто сила инерции и вечная питерская интеллигентская мягкотелость. А может быть, как начинала подозревать Анна в свои самые горькие, самые черные вечера, может быть, наоборот, не инерция и никакая не жалость, а дьявольская проницательность и желание вдоволь поиздеваться? А черные вечера случались у Анны все чаще. В эти черные вечера Анна оставалась дома одна, а муж Такой-то уходил кататься на машине или на мотоцикле с большой скоростью. Его гнала обида. Прошел ровно год после эпохального случая с поролоном, но обида так никуда и не делась, более того – продолжала расти. Анна никогда не питала иллюзий относительно этого своего мужа (и того тоже, но сейчас речь про этого), точней, этих иллюзий она, разумеется, питала множество и самых различных, но одно она всегда способна была разглядеть ясно и трезво – что ее муж хороший человек, добрый человек, человек обаятельный, но, что называется, простой. Простой и пустой. Иногда, в начале их знакомства, когда он катал ее на мотоцикле, в момент резкого поворота она даже слышала свист ветра в его голове, стремительно влетающего в одно ухо и тут же вылетающего из другого, не встретив в голове ни единого препятствия. Потом, кстати, это прошло, потому что, по совершенно верному расчету Анны, вскоре эта пустота заполнилась любовью к ней, чаровнице. Вот сколько было пустого пространства, ровно столько туда и вместилось любви. А если бы, думала Анна, если бы муж не был изначально так пленительно пуст, если бы он был не пустым, не простым, а так называемым сложным человеком, в которого уже понапихано черт-те чего, разве влезла бы в него еще и любовь? Может, конечно, и влезла бы, но с какими нефотогеничными усилиями пришлось бы ее туда запихивать, сопя от натуги и отдуваясь, засучив рукава и упершись коленом в поясницу. А все эти усилия могут не испортить разве что юную нимфу, а когда тебе хорошо за тридцать и куда ближе к центнеру, чем к половине центнера, уже как никогда начинаешь ценить легкость и полетность, балетность и спонтанность. Что можно, допустим, утром восстать ото сна всей своей весомостью, помассировать варикоз, намазать кремом птоз, припудрить невусы, шмыгнуть куперозом и зевнуть рыбьими челюстями, а потом плюхнуться за монитор и постить вконтактике цитатки вроде: «Верны мужьям шалуньи и насмешницы, а в маске благочестия обычно ходят грешницы». И вот это прекрасное ощущение себя шалуньей и насмешницей обеспечивал Анне именно муж Такой-то, и именно благодаря его наполненной любовью пустоте и было возможно это блаженное кружение. Но что-то вдруг этот вальсок стал у них спотыкаться. И не вдруг, конечно, а как раз после переломного вечера с четырьмястами двадцатью рублями за поролон. Именно о рулон поролона споткнулись тогда вальсирующие, и Анна перестала ощущать на своей куперозной щеке страстное дыхание мужа Такого-то, муж отвернулся и пристально уставился в совершенно другую сторону. В сторону наймодателя смотрел теперь муж Такой-то, смотрел с горькой обидой, минуя взглядом Аннины прелести и убегая этим самым взглядом туда, прочь, за перекресток, за следующий перекресток и далее за самый маленький игрушечный перекресточек на холке закругляющейся земли. А насмотревшись, уходил кататься на мотоцикле на большой скорости. И снова ветер подсвистывал в месте произрастания его ушей, но там уже не было пустоты, но и, о ужас, не было и любви, а одной только черной обидой был теперь наполнен муж Такой-то, и ветер, всхрюкнув в ухе и взбулькнув обидой, пролетал мимо. И если муж надеялся, как надеялась Анна, выдуть из себя обиду посредством больших скоростей, то тщетно. И с каждым месяцем, с каждой следующей необходимостью вносить арендную плату муж только усугублялся. Уже не только безнадежно умолк вальсок, но и треугольник, в один из особо черных вечеров вдруг в панике отчетливо осознанный Анной, дикий треугольник «Муж Такой-то – Анна – Наймодатель» перестал быть треугольником. А просто вектор муж Такой-то – наймодатель, и стремящиеся по этому вектору горькие думы мужа Такого-то. Ну или не думы, а что там бывает у подобных простых, пустых людей – инстинкты? Педагог-психолог, коллега Анны, которой та стыдливо сформулировала свою абсурдную беду, сказала, что у мужа незакрытый гештальт. Но что она еще могла сказать, у вас незакрытый гештальт или у вас травма детства, психологи говорят это всем и никому не говорят ничего иного, выбор невелик. А больше Анна ни одной живой душе не признавалась в своем горе, уж больно это горе было неприличным и глупым. Давай съедем из этой квартиры, каждый месяц умоляла она мужа Такого-то, но тот отказывался наотрез. Нет, говорил он, не съедем. Будем жить дальше. Но в таком исполнении, понятно, это была, как говорится, не жизнь. Хотя Анна, сильная женщина, бодрилась и боролась. Меняла аватарки. Подписалась на паблик «Психология секса». Репостила оттуда самоидентификационное кокетливое «Ты такая порочная фея, будто в детстве смотрела порно вместо Диснея». Всячески поддерживала мужа Такого-то, когда его уволили с работы, после того как он разбил казенную машину, разъезжая на большой скорости. Родила ребенка. Подала на предыдущего мужа в суд на алименты, чтоб были деньги каждый месяц оплачивать ненавистную квартиру. Поставила на аватарку фото: стройный до пояса голый мужчина в узких джинсах держит в руках цепь, на цепи сидит голая дева с большой грудью, смотрит на застежку джинсов с большим энтузиазмом, не обижаясь на терзающие нежную шею шипы ошейника. Дождалась лайка от двух подружек, старшего сына – китайскоязычного школьника и, уже ближе к вечеру, от мужа Такого-то. А ночью утешала мужа Такого-то, плачущего и растерянного, опять попавшего в аварию на большой скорости и разбившего машину, на этот раз свою, и сама тоже плакала, и муж ее утешал. У нас – просто – еще живы – бабушки, твердила Анна, не сбиваясь с ритма, а муж Такой-то, ухвативши ее за развесистые бедра, привычно подхватывал: Потому что – мы хорошие – люди, а они своих – бабушек – специально – уморили, вот у них – и есть лишняя – квартира! Почему-то именно в этом вопросе, в этом деле мерзавец-наймодатель их невероятно сближал и приближал, а во всех остальных аспектах, дневных, лишь сеял раздор и смуту. Особенно когда начинал свое традиционное ежемесячное нытье, Анна, сегодня вот такое число, а вы должны были заплатить вот этакого.
«И Вам добрый день. Мы все уже вторую неделю болеем „новым гриппом“, со всеми прелестями и осложнениями – я света не вижу с постоянными ингаляциями и соплеотсосами, но лично Вас это касается только в том, что лишь в понедельник муж сможет доехать до работы – донести обходной лист и получить расчет, и перевести Вам оплату. Спасибо»
Анна каждый раз старалась удержаться и не жаловаться мужу, и, разумеется, чем больше удерживалась, тем с большим пылом и размахом потом жаловалась. Тот выслушивал ее молча, не дрогнув густой бровью, и только сразу убегал голубоглазым взором из-под брови и даже обеих бровей туда, вдаль, за череду перекрестков и чехарду облетевших, замерших в зимнем страхе лысых кленов, туда, где закругляется все наше земное существование. Впрочем, теперь этот потусторонний взгляд за перекрестки был как бы оправдан и осмыслен, поскольку муж, уволенный со второй работы, после первой работы «на сутках» занимался частным извозом, таксовал. Чтобы прокормить семью, Анну и ее многочисленных детей. Таким образом, этот алгоритм был уже выверен и отработан, приближение даты икс, навязчивость наймодателя, Аннины жалобы, убегающий перекрестками взгляд мужа Такого-то и его уход на заработки таксовать. Точнее, уезд, на большой скорости. А Анна оставалась дома, одна с двумя детьми, одним погребенным под обрушившейся пагодой из иероглифов, а вторым молчащим, а иногда верещащим бессловесным полешком. Оставалась с беспокойством за мужа Такого-то и с ненавистью к нему, ошибочно принимаемой ею за ненависть к во всем виноватому наймодателю. Самым ужасным, как мнилось Анне, было то, что наймодатель даже отдаленно не представлял масштаба нанесенных им разрушений и бедствий. Ни отдаленно, ни приближенно. Никак. Что вот он жил, с натугою, но почти регулярно вытрясая из нее бабло, или, как она любила начертать поперек простыни эсэмэсок, $. И при этом, получая и пользуясь этими $, ни на секунду не задумывался об их цене. О принесенных им в жертву человеческих судьбах. Пролетая, как торнадо над побережьем, ведь не будешь же ожидать от торнадо, что оно, пролетев, внезапно спохватится и усядется на пепелище бывшего побережья подсчитывать и рефлексировать объем произведенных непоправимостей. Торнадо, а по-русски смерч. Смерч, смерть. Никогда же смерть не обещала обеспечить фидбэк, или вообще какую-то обратную связь, возможность диалога. Так напоминала себе Анна, ненавидя наймодателя, но желая быть к нему непредвзятой. Неизвестно зачем. При том, что с некоторых пор, неведомый для Анны, возник и диалог, и фидбэк, и что хотите. Но – в молчании. Так называемый диалог возник однажды утром в субботу, после даты икс, с традиционно выкаченным и неоплаченным счетом и воспоследовавшей простыней про то, как Анна шла в ближайшее отделение Сбербанка и каковые захватывающие приключения ожидали ее на этом непростом пути, что она до этого отделения не дошла, а может быть, наоборот прошла мимо, и как, возможно, она попытается довершить свой путь потом, когда муж вернется с суток. А ясным субботним утром жена наймодателя вдруг подскочила раньше всех, наверное с похмелья, припомнила вчерашнюю Аннину простыню, не поленилась отыскала договор, поинтересовалась Анниной фамилией, нашла Анну ВКонтакте, со всеми ее репостами «психологии секса», аватарками и порочной феей, а главное – не указанной, естественно, в договоре, зато сохраненной виртуально девичьей фамилией, и уже чуть ли не в девять утра выходного дня радостно расталкивала своего мужа наймодателя, крича: «А Анна-то, Анна-то наша оказалась еврей, ты знал?!» – прямо подпрыгивая от возбуждения. Даром что и сама она, и особенно муж ее наймодатель тоже были ощутимо евреи, и вообще весь тот район пленительных перекресточков носил негласное народное название «квартал еврейской бедноты». Нет, не знал, удивлялся наймодатель, моргая и водружая на подпухшее лицо очки, и, даже кофея не попив, шел изучать ВКонтактик, настойчиво влекомый резвой женой. И вот тут-то и случился диалог, когда наймодатель прочитал на Анниной страничке перепост «Сегодня всемирный день контрацепции. Если у вас есть знакомые гондоны, поздравьте их!», и застенчиво признался: «Наверное, это она мне!», и полез в телефон, чтобы уточнить-сличить время и дату последней Анниной простыни и репоста. И – точно, по всем признакам буквально до доли секунды обнаружилось, что это действительно ему, а еще аккурат после простыни обнаружилось сообщение от его приятеля, с веселой картинкой, представляющей фото в магазине расфасованной куриной ноги с ценником «филе иудейки». И это был фидбэк. Потому что теперь за Анной в семействе наймодателя прочно закрепилось прозвище «Филе Иудейки» (вместо прежнего неоригинального Анна-Мозгоклюй). Наверное, Анна была бы довольна, узнай она об этом. Не о филе, а о диалоге. Ведь ее угнетало, что наймодатель упорно видит в ней лишь голый функционал (ежемесячный приноситель $), а ей хотелось, чтобы разглядели ее самое, ее индивидуальность и уникальность, ее сущность хохотуньи и насмешницы, этот внутренний огонь, загнанный Судьбой (тоже той еще хохотуньей) в унылейшую куперозную толстоватую оболочку. Внутренний огонь, который вся окружающая объективная действительность ежедневно, ежеминутно норовила затоптать, закидать квитанциями, полотенцами, младенцами, грязными футболками мужа Такого-то со следами чего-то такого-то на вороте, подозрительно похожего на помаду (а все это уже хорошо известно из эпопеи с предыдущим мужем, вся эта дурная бесконечность и прочий бытовой Гегель), но огонь этот (фонарь удильщика?) все искрил, невзирая на агрессивную заедающую среду, все выкидывал протуберанцы то в виде опять аватарки ВКонтактике, связанной по рукам и ногам Белоснежки в разодранном на пикантных участках тела платьице с заткнутым кляпом-яблоком ртом, то устраивал короткое замыкание в эсэмэс-переписке с наймодателем, когда тот вдруг начинал в ответ на ее простыни вывешивать тоже, может, и не простыни, но как минимум наволочки с вышитой в уголке монограммой, уже не формальные, а вполне человеческие, и даже спрашивал, знает ли Анна анекдот про уточку. И Анна, хотя она прекрасно знала анекдот про уточку (анекдот про уточку моментально гуглится, от этого анекдота пошел широко известный термин «утизм» в русскоязычном Интернете, и кончается анекдот про уточку эпохальной фразой Лебедя: «Так. На хуй», которую Анна тоже знала и не могла не знать, как педагог и юзернейм), Анна на вопрос наймодателя кокетливо отвечала «Нет, не знаю. Расскажете?))», и таким образом переводила их отношения из сугубо товарно-денежных и формальных в неформально-человеческие. (Ну, она таки перетянула тебя играть на своем поле, как меланхолически заметила жена наймодателя, которой наймодатель отдавал на визирование все свои эсэмэски Анне перед отправкой.) И далее. Это была снова суббота, в которую субботу наймодатель и Анна сговорились встретиться подписать договор снова на следующий год. Там, где удобно Анне, гуляющей с новорожденной. Анне оказалось удобно в близлежащем парке «Сосновка». И они встретились, и там среди двух, так сказать, сосен и подписали договор. В новом договоре имелись ровно те же пункты, что и в предыдущем, которые Анна тут же принялась с той же энергией не исполнять. И не исполняла вплоть до июня восемнадцатого года включительно, с различными вариациями и обертонами.
«Евгений, здравствуйте! На сегодня денег пока, к сожалению, нет – нужно еще пару дней для решения вопроса. Спасибо. И еще – на кухне сегодня лопнул сифон под раковиной, потекло, мы заменили, высылаю фото нового /старого и чек».
«Кстати, раз уж заговорили, за спрос, как говорят, денег не берут: а у Вас случайно, вдруг, мало ли, нет возможности хоть как-то скинуть арендную плату? (а вдруг))».
«Давайте ближе к понедельнику: младший сегодня проснулся со штукатуркой в глазу (переворачиваться научился, где-то цепанул(((() – пришлось ехать в педиатрический, вытаскивать, естественно, все за $$, так что, может, и хорошо, что задержались, но точно, плохо, что инородное тело в глазу, в общем, к понедельнику ближе, пожалуйста».
«Евгений, здравствуйте! Сегодня никак не получается: старший звонил со школы – горло болит, муж едет с суток – тоже, говорит, плохо себя чувствует, буду на них сейчас смотреть, как прибудут, может быть, завтра, если никто не разболеется. В любом случае если что-то и изменится в вашей квартире, то только в лучшую сторону (что-то отремонтируем) По поводу $ за февраль: соцзащита сказала ждать – задержки из-за праздников, но я и мы изыскиваем другой способ оплаты, так что в ближайшие дни все оплачу Вам, квитки постараюсь сегодня в ящике посмотреть. Спасибо».
«Доброе утро, сегодня должны получить зп на работе у мужа, сразу $ переведу».
«Да, извините, $ не пришли перед праздниками, но завтра точно будут, и скорее всего уже и карта будет, чтобы вам не ездить».
«Муж приехал, с $, но заболевший, переведу завтра около 9 утра, когда пойду старшего провожать в шк».
А дальше было вот что: все то же самое. Немножко они поговорили про сифон, мол, а дайте денег за сифон, хотя я, конечно, не настаиваю, но вы дайте, но не буду настаивать, а потом Анна не смогла перевести арендную плату, оттого что старший сын сломал ногу. «Так! – резюмировала циничная жена наймодателя. – Уже было же. Анна наша пошла по второму кругу». А потом Анну бросил муж Такой-то:
«50 000 будут переведены до этих выходных, ку – на следующей неделе (посчитайте, пожалуйста). И, извините, но мне разговаривать сейчас некогда: дома только старший с переломанной ногой, мелкого не выписывают из-за плохих анализов, еще и муж ушел на прошлой неделе (это я объясняю, почему говорить некогда, всего лишь)».
И вот тут-то, на втором кругу, уже по абсолютно всем законам божеским и человеческим этой истории пришел логичный черед закончиться, и Анне удалиться гордо и несломленно, с двумя детьми и чеком за сифон, и легендой, что в ту квартиру все-таки ступала бывшая нога мужа, но снова нет! Но, как вновь высказалась циничная жена наймодателя, главное, чтоб она там не совершила от горя ритуальное самоубийство себя и малолетних детей. После ритуального самоубийства вообще же будет никому не сдать. Но – обошлось, и Анна во всех смыслах осталась. Поэтому снова дадим ей слово.
«Будет, только что получила долги по Зп со своей работы – сейчас закончу вопрос и отправлю Вам $».
«Здравствуйте! Заснула в гостях у коллеги (нужно было поплакаться). Ждите до 13.00 пожалуйста – сейчас в себя приду и дойду до банка. Извините»
«Далее последует фото, чтобы вы не сомневались в наличии необходимой суммы у меня» (последовало фото).
«Одеваюсь, выхожу, еду с парнаса (потеряла счет времени ((».
«Номер карты, пожалуйста, Не могу найти стою у банкомата».
И тут внезапно произошло удивительное. Не то удивительное, что Анна на нервной почве переспала с коллегой, это-то понятно и может случиться с каждым (кроме фрилансера). А то, что Анна действительно перевела $ наймодателю. Всю сумму. Каковую сумму наймодатель с женой оба друг другу проспорили (она ставила на то, что Анну ограбят, пока она стоит у банкомата, а он – что Анна потеряет деньги). И, неловко об этом говорить, но Анна опять осталась жить. Уже официально без мужа, хотя почему-то взяв ВКонтактике его фамилию. Постя цитатки уже не из «Психологии секса», а из «Интеллектуального юмора», но и юмор тот, несмотря на интеллектуальность, был все о том же, все о тех же, о мужчине и женщине, как им непросто, и трудности перевода, и хочется уже навеки пасть друг другу на грудь, и запахнуться коконом щемящей нежности, но вечно «Мужики!!! Пускай бабы на вас орут. Непрооратая баба склонна к депрессии. Зашел домой, видишь, твоя сидит молчком, не поленись, высморкайся в занавеску». Таким образом, тема явно не отпускала Анну, и Анна тоже не собиралась отпускать тему, и наличие или отсутствие мужа не играло решающей роли. Все равно все песни были только о любви. Любовь накрепко застряла в Анне, как та штукатурка в глазу. И с наймодателем она бы тоже хотела говорить о любви, об отношениях, о том, что она не даст денег вовремя, потому что муж снова ушел, а до этого пришел, но простуженный, и обещал дать денег, но не дал, а есть попросил, но ведь ждать вкусного ужина может лишь тот мужчина, который купил для его приготовления продукты, а раздевать женщину может лишь тот мужчина, который ее одевает, и жена не мама и пора взрослеть… Но зануда наймодатель не хотел говорить об этом, его интересовали только деньги, он все говорил «Анна, пожалуйста без подробностей!», и в конце концов они даже поссорились. Правда, тоже с подробностями.
«А про хамство – ситуации в жизни бывают разные,, И хорошее тоже быстро забывается… И я не из тех людей, которые обожают устраивать разбор полетов, но Вам лампа на кухне на голову не падала)) Единственное, что жалею, что не послушала бывшего мужа и не вызвала аварийку и не позвонила Вам в 2 часа ночи, когда проводка в маленькой комнате задымилась… Ладно, все это лирика, единственное чего не купить, это здоровья До 10 мая оплачу переводом на карту Хорошего дня)».
После этого Анну окончательно решили изгнать. Причем в жесткой форме, не давая ей слова. Но Анна растопырилась в дверях и не изгналась, изгоняться, видимо, и не собираясь, но все же на всякий случай решив напоследок взять по максимуму недаваемое слово:
«Здравствуйте! Я завтра утром отправляю старшего в лагерь и дальше у меня должно все решиться: я пока не понимаю, куда ехать – на дачу или на другую квартиру, и перевезти пока никто не может… Если мне понадобится остаться до 14(как вы тут недавно предлагали), при оплате месяца и последующим возвратом залога, это еще возможно?».
«Я задерживала, но не платила. Я вам 8го предложила в течение суток перевести оплату за ку (см смс), потом мы с вами ушли не совсем в ту степь и вы предложили, чтобы я ничего не переводила и расторгать отношения – я не против, и не хочу не спорить и навязываться, но такие предложения выдвигаются за месяц (это в договоре прописано, как и то, что вы в праве были гасить долг за ку из залога и я должна была в течение суток восстановить недостающую сумму – что и предложила сделать – но что было дальше, вы и сами знаете)».
«Евгений, здравствуйте! Я сегодня посмотрела 4 кВ в округе – одна меня устроила, но въехать в нее можно только в субботу днем… завтра буду еще смотреть, если будет что-то подходящее, постараюсь съехать в пятницу, переезжать с вещами и разборкой/сборкой мебели (особенно детской) – сначала, например, к бабушке, а потом в намеченную кв – у меня возможности нет…вот как-то так» (этого слова ей уже не давали, сама взяла).
А в субботу (опять), в восемь утра, чтоб наверняка спали и не успели очухаться и перебить, Анна, торопясь, взяла не одно слово, а все, до которых смогла дотянуться:
«Здравствуйте! Не знаю, спите, нет, но сообщаю, как сама узнала – звонила мне агент только что, предупредить, чтобы я не торопилась, потому что хозяйка ей отзвонилась, что у них там что-то случилось и не понятно, будет сделка или нет – сказала, перезвонит часа через два агенту. Я агенту объясняла всю остроту ситуации и сейчас напомнила, на что мне клятвенно пообещали за сутки что-то найти подходящее (якобы даже в ущерб комиссии)… Но я вот сижу, практически на пакетах и думаю: за последние 3 дня я посмотрела почти 20 квартир – столько же раз я таскала коляску с ребенком к лифту и обратно (моя спина посылает меня на,,), у ребенка сбился режим, что намного, по-моему, хуже – вчера вообще второго сна не было, а сегодня проснулся в 6 утра вместо 9-10, как обычно – и все это из-за того, что вам нужно уехать и кого-то сюда вселить, игнорируя то, что я имею право здесь быть до 8го числа и спокойно! переезжать,, Я в растерянности, в расстройстве и зла из-за ребенка».
Наймодатель с женой действительно еще спали и долго не могли встать, так основательно их завалило поверх одеял взятыми Анной словами. Наконец, полежав, как-то откопались и пошли смотреть, как она практически сидит на пакетах. И что там вообще с этой квартирой, во что она ее превратила. Но все было на месте. Играл ветер светлыми занавесками, полоскалась под окнами на перекрестке листва кленов, детей дома не было, посуда на столе была, мужа не было, но темные куртки в количествах висели на вешалке и имелась большая спортивная обувь, но все это вполне могло принадлежать и самой Анне. Анна накрепко стояла в бежевом коридоре рядом с какими-то действительно полутора демонстративными пакетами.
– Я съеду! – сказала она. – Но ребенок, но второй ребенок, но вот чек, а вот сифон, а вот поролон, а вот справка из больницы про штукатурку в глазу, а муж ушел, но не ушел, не дошел, попал в аварию, на мотоцикле вот на этом перекрестке, лежит в коме в больнице, вот справка, вот счета за газ, за свет, за воду, за моральный ущерб, но я не съеду! Мне некуда ехать. Вот вам даже деньги! Но я бы съехала, но я останусь! А вот он замазал окно герметиком, чтоб не дуло, а вот смотрите, на перекрестке до сих пор лежит колесо. Все что осталось. Нет, вы посмотрите, посмотрите, проходите в кухню, посмотрите, можно не разуваться, мне некогда было мыть пол.
Они прошли, не разуваясь, за окном, за перекрестком, за следующим перекрестком, и еще за перекрестком на самом последнем, исчезающем, тающем в сердце лета перекресточке действительно будто бы валялся какой-то микроскопический черный плевочек. Может быть, и колесо. Но на самом деле непонятно. Некоторое время они все трое напряженно щурились на может быть колесо, потом гуськом, не разуваясь, вернулись в коридор.
– Вот деньги, – напомнила Анна.
– Но впредь оплачивать вовремя, – напомнил наймодатель.
– И пожалуйста, без подробностей! – попросила жена наймодателя.
– Я постараюсь! – пообещала Анна – Спасибо! Извините.
– До свидания! – сказал наймодатель.
– До свидания! – сказала Анна.
– До свидания! – сказала жена наймодателя.
Потом они, взяв деньги и счета, вышли, не разуваясь, и долго шли перекресток за перекрестком в направлении того самого последнего перекресточка, того, где закругляется земля, но она все никак не закруглялась. Кое-где действительно валялось что-то черное, но при ближайшем рассмотрении это невозможно было идентифицировать как колесо.
– Я правильно понимаю, – наконец снова заговорила жена наймодателя. – Что мы с тобою люди, готовые на все ради денег? Ну то есть она дала нам денег, но, кажется, она нас при этом поимела, а мы такие: ок!
– Кажется, да, – кивнул наймодатель. – Но зато она обещала постараться вовремя и без подробностей.
– Соврет же?
– Соврет – изгоним!
И тут наконец земля закруглилась у них под ногами.
Мимо стремительно пролетел на мотоцикле смертельно обиженный пухлогубый муж Алексей Такой-то, и свистящий «дыр-дыр-дыр» двигателя растрепал счета. На балконе второго этажа толстая женщина развешивала простыни. Пойми меня, заметь меня, углубись в меня. Люди мира, на минуту встаньте. А теперь на минуту сядьте, сядьте и послушайте, теперь мы дадим слово Анне. Вот от нее снова что-то пришло, какое-то слово, читай это слово вслух.
Живое пиво
(городской романс)
Поздним утром (лучи солнца наотмашь хлестали в окно) в одной семье все проснулись поочередно и решили пойти купить старшему мальчику велосипед. Давно хотели купить старшему мальчику велосипед, а тут с утра наступил выходной, хорошая погода (свидетельством чему – лучи солнца, которые наотмашь хлещут в окно), и почему бы поэтому и не пойти купить велосипед. Собрались, пошли, выбрали, купили велосипед (старшему мальчику) и вернулись домой. Довольные. Да, еще зашли в магазин с продуктами (а старший мальчик на улице стерег свой велосипед) и купили там продуктов, в этом магазине. В том числе купили к обеду курицу на всех. А на сдачу отец их купил живого пива, шесть процентов алкоголя. А потом вернулись домой довольные, и пока то-се, руки там помыть и прочее, их отец семейства быстро напился этого живого пива (шесть процентов алкоголя) и эту курицу на всех один и съел. Семейство смотрит на него, глаза большие, голодные, тонущие в слезах, многократные, и спрашивает: Отец, отец, как же так? Как же ты съел нашу курицу?… А отец расхохотался и кричит: «Ха-ха-ха! Что курица, я жизнь вашу, жизнь вашу съел!» И взял все семейство разом и проглотил (и лучи солнца, до тех пор исправно хлеставшие наотмашь в окно, померкли для них). Сидит семейство у отца в животе, темно, и только курица без костей и живое пиво с ними разговаривают.
– Плохо-плохо мне без костей! – жалуется курица. – Мне мертво! Темно!
– Ну, не знаю, – отвечает живое пиво. – А я живое, мне везде светло и хорошо.
А семейство сидит, молчит, не знает, что бы такое сказать. Пиво живое наконец их пожалело и говорит их отцу, как заправский психоаналитик:
– Николай, загляни в себя!
Тот заглянул.
– Что ты видишь? – спрашивает живое пиво.
– Живое пиво! – отвечает отец Николай.
– А еще?
– А еще вижу свое семейство, чью жизнь я съел.
– А зачем, Николай, ты это сделал?
– А за тем, что не ты ли, живое пиво, мне подсказало, что иначе бы все вечером пошли гулять и мальчика старшего на новом велосипеде сбила бы машина.
А так, конечно, никто никуда не пошел, все обошлось, и семья в итоге выжила, и мальчик не остался инвалидом, и даже велосипед не пострадал. Но никто за это не сказал живому пиву спасибо, ни отцу. Не оценили, восприняли как должное. Так что будь ты хоть десять раз живой, это бесполезно, это семья, разве здесь от некоторых людей дождешься благодарности. Только лучи солнца будут хлестать в окно, только живое пиво поговорит с тобой по-человечески. Это семья.
А мы еще чего-то хотим от людей
(городской романс)
Из окна дома видна крыша какой-то служебной постройки, служебного здания во дворе, плоская такая черная крыша. И на ней рядком сидят голуби. И крайний в ряду голубь, видимо, болен, или еще по какой-то причине лишен сил, и к нему подходит ворона бочком, но развязно, и начинает его спокойно долбить клювом по башке. Т. е. убивать, добивать. И оттаскивать в сторону. А все остальные голуби, весь ряд, они как сидели, так и сидят, и никак не реагируют, и никто и не почесался вступиться.
Даже голубь, бессмысленная и лишенная морали и совести тварь, и та плевать хотела на своего товарища!
А мы еще чего-то хотим от людей.
Попробуйте печеночный тортик
Набережная, архитектура. Питер, весна, т. е. – ветер, дождь (временами со снегом). Подъезжает лимузин на 20 человек, черный и катафалкообразный, за ним подъезжает специальная машина фотографа. Вываливается фотограф (полоумный), из лимузина вываливаются по очереди гости (тем, кто сидел у двери, еще ничего, а сидящие возле водителя вынуждены, чтобы вывалиться, предварительно ползти несколько метров по салону, согнувшись буквой «гэ», лимузин во всей красе). В заключение вываливаются невеста в платье с голой спиной и жених в свитере и куртке.
Мама невесты бегает за невестой по всей набережной и кричит:
– Одень дубленку! Одень дубленку сверху!
Невеста отказывается, ей тепло, ей пока тепло. Плюс она, видимо, уже слегка надувшись шампанским.
– А этот в куртке! Сними куртку сейчас же, мерзавец! – начинает тогда гоняться мама невесты вместе с мамой жениха уже за женихом. – Сними ее и одень ее на нее! Сам в куртке, а она голая.
Жених, неуверенно глазея по сторонам, тянет куртку вниз, снимая. Невеста энергично тянет куртку обратно вверх, надевая. Из-за этой возни жених застревает локтями в куртке и временно лишается возможности двигать руками. Но руки ему нужны, т. к. помощник фотографа (еще и помощник есть, такой же!) уже, в свою очередь, закончил путаться локтями в какой-то коробке и достает оттуда двух белых голубков. Сейчас что хотите можно за деньги, только плати. Голубки нахохливаются под снегом, ветром и дождем. Гости тоже бродят по набережной нахохлившись, но бодрясь и не показывая виду. Зонта ни у кого нет.
Дочку невесты от первого брака заперли в машине, оттуда идет вой. Приходится высадить.
– Одень дубленку! – бегает за ней мама невесты – Одень сейчас же дубленку!
Задумка такая: жених с невестой стоят у кромки воды, на фоне великой архитектуры, и целуются. У каждого в руке по белому голубку. Руки соединены, и голубки тоже целуются, гули. Гули-гули.
Жених, целуясь, смотрит не на невесту, а в камеру.
– Ах ты мерзавец! – кричит мама жениха – Ты глянь, куда он смотрит! Не на нее, а в камеру. А ну-ка смотри на нее!
Опять целуются, опять не на нее.
– Уберите гулю! – ругается невеста. – Или давайте быстрее, у меня гуля улетает. Давайте уже быстрее!
Опять целуются. У фотографа что-то там не влезло. Он вообще какой-то дикий, на лестнице во Дворце всех два часа продержал, «мужчина, вы не влезаете», «женщина, вы вылезаете», мальчика отодвиньте, а девочку поднимите. Дурак, даже другие свадьбы оборачивались.
Целуются.
– А если она нагадит? – беспокоится кто-то из гостей.
– Давайте быстрее! – кричит невеста – У меня гуля улетает!
– Опять он в камеру смотрит, а не на нее, вот негодяй!
Дочку невесты, мокрую и замерзшую, засовывают обратно в лимузин. Мама невесты вздыхает облегченно, наполовину.
– Сними куртку! – кричит она. – Сними и надень ее на нее! Она же голая! Оно же не греет ни фига!
Невеста действительно уже вся пятнистая от холода, как леопард под голым платьем, пятно синее – пятно автозагорелое. Сходятся на газовом шарфике.
– Давайте быстрее! – кричит невеста. – У меня гуля улетает!
– Смотри на нее! На нее смотри, а не в камеру!
– А если она нагадит… – беспокоится жених.
Целуются.
Оказывается, есть еще гули, 4 шт., кто хочет, может их взять и сфотографироваться вместе с женихом и невестой. Никто не хочет. А если они нагадят? Приходится брать гулей родителям невесты и жениха.
Целуются.
– Все! – кричит жених – Нагадила!
Стоп, снято!
Теперь отпускаем все своих гулей в небо. Все, шикарный кадр.
Шикарный кадр, у жениха даже нет платка, нечем вытереться. Смысл куртки, если там даже платка в кармане нет. В лимузине вроде есть салфетки, рядом со стойкой для шампанского. Все, поехали.
А гули вернутся? Они же улетели. Наверное, вернутся, наверное, они дрессированные. Или совсем улетели, но это же дорого, наверное. Каждый раз ловить и отпускать. Короче, неизвестно. Улетели.
Едем дальше. Три часа ехали от Дворца до ихней Пролетарской, три часа! На метро было бы ровно в три с половиной раза быстрее. Все в трансе, все пьют это шампанское. Туалета нет, умные сходили еще во Дворце. Кто поумней – сходили два раза.
