скачать книгу бесплатно
Вот как священник это понял? Ее лица он видеть не мог. Надсмотрщики держали рабов в полной темноте, огни зажигались только во время работ. Даже своими специально тренированными глазами Гончая не видела вокруг себя ничего, кроме густой темноты. Присутствие рядом других пленников выдавали стоны больных и раненых, их тяжелое дыхание, запахи пота и человеческих испражнений. Однако по запахам и дыханию невозможно было узнать, чем окружающие в данный момент занимаются: спят, прислушиваются к чужим разговорам, бредят, мечтают об избавлении или проклинают свою загубленную жизнь.
– Слушаю, – соврала Гончая, чтобы сосед не задавался. Впрочем, ей было все равно, что он о себе думает. Да и о ней тоже. – Не успеем.
– Прости, что?
– Не успеем, говорю, урок вынести.
– Но почему? – поп, похоже, растерялся.
– Потому что сдохнем.
– Мы с тобой, скорее всего, действительно не доживем, – согласился он. – И многие другие, но дети…
Его речь оборвалась бессвязным хрипом – собеседница железными пальцами сдавила ему горло. Несмотря на разрушающую тело болезнь, у нее сохранилась молниеносная реакция, а руки еще не утратили былую силу.
– Мою дочь убили! Убили у меня на глазах! А знаешь, почему? Один самоуверенный идиот вообразил, что с ее помощью сможет справиться с чудовищем, одолеть которое никому не под силу. Теперь их очередь! Тех, кто попрятался в метро и думает, что спасся! Они называют себя выжившими, но они ошибаются. Они все умрут. Скоро. И их дети тоже. И мне их нисколько не жаль, потому что никто из них не стоит слезинки моей дочери! Ясно?
Поп ничего не ответил, только захрипел. Гончая опомнилась и разжала пальцы, но и после этого священник хрипел еще несколько секунд. Наконец он произнес:
– Ты… очень жестока.
В другой раз девушка рассмеялась бы ему в лицо. Но после смерти дочери она разучилась смеяться. Поэтому ответила просто и без затей:
– Это раньше я была жестокой. А сейчас мне все равно.
Он пытался спорить, взывая к чувствам, которых у нее не осталось. В конце концов, ей это надоело, и она остановила его:
– Хватит болтать, поп. Спи и набирайся сил. Не сможешь копать – тебя прикончат, а мне этого не хочется.
– Тебе будет меня жалко?
Что-то подсказало Гончей, что собеседник улыбается. Но щадить священника, как и обманывать, она не собиралась.
– Мне будет скучно.
Девушка так и не узнала, поверил он ей или нет, потому что до тех пор, как надсмотрщики выплеснули на спящих вповалку рабов несколько ведер холодной воды (именно так всегда происходила побудка), священник больше не произнес ни слова.
* * *
Гончая оказалась на ногах одной из первых. Пока остальные пленники кое-как продирали глаза и корчились под холодными струями, она ловила ртом и сложенными ковшом ладонями льющуюся сверху воду, которая позволяла утолить на время постоянную жажду, смягчить израненное горло и хоть немного смыть с тела въевшийся пот и налипшую грязь.
Судя по рывкам и звону сковывающей их железной цепи, Поп еще только поднимался с земли, но Гончая знала, что через секунду-другую он так же, как и она, подставит рот и ладони под льющуюся сверху живительную влагу. Вода здесь была не так плоха. Во всяком случае, лучше той, какую девушке порой приходилось пить.
В отличие от Гончей, большинство пленников ни умыться, ни напиться не успевали. «Они не умеют распределять и экономить силы, не умеют восстанавливаться в короткие моменты отдыха и не могут защитить свою скудную пайку, за которую здесь идет настоящая война, – с презрением думала она. – Поэтому и дохнут как мухи». Надсмотрщиков не очень-то заботила смерть рабов. Раз в несколько дней в шахте (яме!) появлялись новые пленники. И все повторялось.
Если бы кто-нибудь год, месяц или хотя бы две недели назад сказал Гончей, что ее посадят на цепь и она с дюжиной таких же закованных в кандалы бедолаг будет изо дня в день, от побудки до отбоя рыть землю, углубляя какую-то яму, она бы просто рассмеялась тому в лицо. А могла и язык отрезать – в зависимости от настроения.
Как же могло случиться, что та, кого в разных концах московского метро считали безжалостной охотницей за головами, неуловимой шпионкой, фавориткой Рейха и любовницей фюрера, превратилась в измученную, умирающую рабыню без будущего и надежды? Те, кто знали ее, сочли бы такое превращение невозможным. Но для самой Гончей ответ на этот вопрос был очевиден – она перестала бороться.
Глава 2
На цепи
Десятью днями ранее…
Никакого заградительного поста на подходе к станции обосновавшиеся на «волгоградке» сталкеры выставить не удосужились. Никто даже не окликнул Гончую и ее закутанного в плащ проводника, пока они не поднялись с путей на станционную платформу. Несколько суровых мужских лиц тут же повернулись в их сторону, но вопрос задал только один – крепко поддатый мужик, сидящий у ярко горящего костра.
– Рыжий, ты, что ли?
– Я, – ответил тощий проводник.
Он откинул капюшон, стянул с головы противогаз, и Гончая увидела, что его неровно остриженные волосы действительно рыжего цвета.
Поддатый зажмурил один глаз, а другим уставился на измазанную сажей незнакомую молодую женщину с опаленными волосами.
– А это кто?
– Она со мной, – рыжий сначала протянул к огню озябшие ладони и только потом ответил. У него дрожал голос и зубы выбивали дробь, но, как поняла Гончая, не столько от страха перед ней, сколько от холода.
Новых вопросов не последовало. Гончая решила, что знакомство состоялось.
Кроме любопытного мужика возле костра сидели еще четверо: плотные фигуры, грубые грязные руки, хмурые лица, оружие, прочная, хотя и изрядно поношенная одежда. Присмотревшись к незнакомцам более внимательно, Гончая изменила мнение об их лицах. Для людей, которые не привыкли улыбаться, у этих физиономии скорее можно было назвать веселыми. Рыжий проводник понял это даже раньше спутницы.
– А че празднуем? – спросил он, подсаживаясь к костру.
– Скелет проставляется, – объявил его недавний собеседник и ткнул пальцем в соседа слева, потом взглянул на помятую алюминиевую кружку, которую держал в руке, и уточнил: – А по какому поводу, кстати?
– Тебе не все ли равно? – ответил тот. – Пей давай.
Он действительно напоминал оживший скелет – если не телосложением, то своим очень бледным лицом, на котором контрастно выделялись темные глаза с неестественно расширенными зрачками.
В руках Скелета тут же появилась металлическая фляга, из которой он принялся щедро наполнять подставляемые сталкерами кружки. Хватило и на долю Рыжего, и даже Гончей кто-то протянул полную до краев посудину.
– За удачу, – предложил Скелет и поднял вверх свою внушительную флягу.
– За удачу, – отозвался кто-то. Остальные выпили молча.
Гончая тоже поднесла кружку ко рту.
– Прости меня, Майка. Прости, любимая, – прошептали ее сухие растрескавшиеся губы. – Пусть там, где ты сейчас, тебе станет легче.
Она знала, что это невыполнимое желание, – не станет ее мертвой дочери легче, нигде (никогда!) не станет, потому что повсюду: и в этом мире, и в том, другом, – одна и та же бездна.
Гончая зажмурилась и, не отрываясь, выцедила до дна предложенное угощение. Сивушное пойло не принесло облегчения, но она на это и не рассчитывала. К боли в сердце прибавилась горечь во рту. «Хоть что-то новое», – подумала девушка и открыла глаза.
Мужик, недавно расспрашивавший Рыжего, лежал на полу, рядом валялась его пустая кружка. Сам проводник раскачивался из стороны в сторону и очумело тряс головой. Еще трое сталкеров тоже распластались возле костра, и только Скелет сидел прямо и неподвижно. Потом он повернулся к Рыжему и ударил его своей железной флягой в лоб. Тот на мгновение замер, словно о чем-то задумался, и с протяжным «ох-х-х» опрокинулся на спину. Скелет удовлетворенно кивнул и начал подниматься на ноги.
Он вставал очень медленно. За это время Гончая могла, наверное, раз десять проломить ему череп пружинной раскладной дубинкой, которую подобрала на месте гибели дочери, но почему-то этого не сделала. Возможно потому, что руки налились свинцом, а ноги будто приросли к полу. Когда-то с ней такое уже случалось, но она никак не могла вспомнить, когда и где.
Скелет все-таки поднялся на ноги, окинул застывшую перед ним девушку оценивающим взглядом и сказал:
– Падай, ты тю-тю.
«Что значит “тю-тю”?» – подумала Гончая и упала.
* * *
Ревущее пламя несется навстречу. С каждым мгновением огненный вал все ближе и ближе. От него нет и не может быть спасения. Гончая это знает, и ее висящая над пропастью дочь, которую она держит за руку, тоже знает.
«Мама».
«Майка».
«Люблю тебя!»
Они разговаривают без слов. На слова не осталось времени. Гончая смотрит в лицо дочери, в ее пронзительные зеленые глаза, яркие и нежные, как только что распустившиеся весенние листья. Смотрит, пока та не исчезает в вырвавшемся из бездны огненном вихре.
«Майка!»
Гончая пытается дотянуться до девочки, но огонь с яростью вгрызается женщине в лицо. Она пытается увернуться, отталкивает чьи-то руки, но это не Майкины нежные ручки. Ладони сильные и грубые – мужские! В одной из этих чужих рук Гончая замечает горящий факел. Это он обжег ей лицо. Но где же Майка?! Где пропасть? Где выползшее из бездны чудовище? Или это всего лишь сон, кошмар?
Вместо затянутого тучами хмурого неба она увидела над собой покатый каменный свод, а по бокам – такие же каменные стены. Камни были очень старые, грубо обтесанные и напоминали обычные булыжники. Стыки между ними заросли белесым мхом, но что-то подсказывало Гончей, что те, кто делал эту кладку, обходились без цементного раствора, потому что попросту не знали о нем.
«Майка, прости», – прошептала она и замерла, перестав сопротивляться шарящим по телу мужским рукам.
– А эта живая! Даже брыкается, – воскликнул обыскивающий ее незнакомец.
– Этот тоже, – раздалось в ответ. Второй голос Гончая уже слышала и знала, кому он принадлежит – Скелету, бледному пройдохе с Волгоградского проспекта, от дармовой выпивки которого и она, и рыжий проводник, и прочие сталкеры попадали в обморок.
– Еще первый, – подсказал незнакомец.
– Толку-то? – вздохнул где-то в темноте Скелет. – У него же ноги отнялись. Проводникам такой раб не нужен.
Он отошел в сторону. Гончая слышала его удаляющиеся шаги, звяканье перебираемого железа, потом – вязкий удар (с таким звуком плохо заточенный металл входит в человеческую плоть), за которым последовал чей-то предсмертный хрип.
– Ты свяжи ее, а то еще сбежит.
Скелет был совершенно спокоен, словно не он только что убил человека.
– Да куда ей бежать? – ответил ему незнакомец и потянулся за мотком толстой веревки, которой собирался связать пленницу.
«Поздно», – подумала Гончая. Но сокрушительный удар, которым она собиралась встретить повернувшегося к ней незнакомца, на деле обернулся жалким, бессильным толчком, и противник без труда отпихнул ее руку. Возможно, отрава, которой ее опоил Скелет, еще действовала. Но скорее всего, у нее просто больше не было сил, чтобы оставаться настороже, следить за обстановкой и поддерживать в себе постоянную готовность к схватке. Все потому, что после смерти дочери ей стало некого защищать и не за кого бороться, а собственная жизнь за два дня одиночества и невыносимой тоски полностью утратила ценность.
Через несколько секунд на запястьях Гончей затянулась веревочная петля, после чего незнакомец принялся обматывать веревкой сведенные локти пленницы. Та женщина-кошка, которую знала Майка, ему бы этого не позволила. Молодая женщина умела сражаться и со связанными руками. Даже если враги связали бы ей руки и ноги, это не избавило бы их от опасности, потому что еще оставались зубы. И уж конечно, та, другая Гончая никогда не стала бы пить из предложенной незнакомцами кружки. Так как знала, что в рухнувшем мире никто просто так, на халяву, не угощает чужака, и помнила однажды услышанную старую поговорку про бесплатный сыр и мышеловку.
Но нынешняя Гончая лишь равнодушно наблюдала, как толстая веревка виток за витком обхватывает ее локти. После смерти Майки в бывшей охотнице за головами что-то оборвалось – то, что в минуты опасности заставляло ее сердце учащенно биться, разгоняя по жилам кровь, и подпитывало тело жизненными силами. Так лопнувшая тетива превращает лук из смертоносного оружия в бесполезную кривую палку.
Закончив свое дело, незнакомец дернул за веревку, заставив пленницу встать. Гончая встала. В нескольких шагах от нее Скелет поднял другого связанного человека на ноги, и она увидела перед собой рыжего сталкера, показавшего ей путь к Волгоградскому проспекту. Рыжий тоже узнал ее, и его глаза налились лютой злобой.
* * *
Повороты сменяли друг друга, а ход все не кончался. Гончая прошла сотни тысяч шагов по туннелям московского метро, побывала во многих перегонах и на большинстве станций, но в этом потайном ходу оказалась впервые. Скорее всего, он вообще не имел отношения к метро. Судя по массивным булыжникам, из которых были сложены стены и свод, этот туннель прорыли еще в те времена, когда жители Москвы не пользовались автоматами, пистолетами и многозарядными дробовиками, а убивали друг друга с помощью сабель, бердышей и пищалей и носили не химзу и противогазы, а кафтаны и кольчуги.
Несмотря на заросшие мхом вековые камни, здесь было на удивление сухо. На голову не капала просачивающаяся вода, под ногами не хлюпали лужи. Даже факелы, которыми освещали путь Скелет и его безымянный подручный, горели ровным и ярким пламенем, что могло быть только при постоянном притоке свежего воздуха. А это означало, что подземный ход вентилируется.
Он был довольно узким, поэтому шагать приходилось по цепочке, друг за другом. Первым шел безымянный незнакомец. Гончая так и не узнала, как его зовут, потому что, переговариваясь между собой, Скелет и этот человек никак не называли друг друга. В одной руке незнакомец держал факел, в другой – конец веревки, связывающей руки Рыжего. От него веревка тянулась к запястьям девушки, а конец находился в руках Скелета, который и замыкал цепочку.
Гончая шагала спокойно, а рыжий пленник нервничал и постоянно оглядывался на нее, из-за чего несколько раз упал. Ему повезло, что это случилось на мягкой земле, а не на камнях, и он себе ничего не сломал, иначе похитители, скорее всего, прикончили бы его так же, как прикончили бедолагу, у которого отнялись ноги.
Не то чтобы Гончая жалела парня, но и наблюдать за тем, как он гробит себя, не доставляло ей удовольствия.
– Под ноги гляди, если еще пожить хочешь.
– Учить меня еще будет, – прошипел Рыжий и внезапно заорал во все горло: – Чтоб ты сдохла, гадина! Из-за тебя все!
У парня явно поехала крыша, но Гончую это не удивило. Она не раз наблюдала такое. Он еще довольно долго что-то бормотал себе под нос, периодически посылая в ее адрес различные проклятия, а потом замолчал.
В какой-то момент девушка поняла, что подземный ход стал шире. Она заметила это, когда специально шагнула в сторону и увидела перед собой не каменную кладку, а слой утрамбованной плотной земли. Тяга здесь была хуже, факелы сразу начали чадить. И еще появился запах. Вонь выгребной ямы и множества немытых человеческих тел. А потом… Потом похитители и их пленники оказались в круглой норе или пещере, которая уж точно не имела отношения к метро.
* * *
Электрического освещения здесь не было и в помине. Пещера освещалась только горящими факелами и развешанными по стенам кустарными масляными светильниками. В самом центре располагалась высокая, примерно в два человеческих роста, конструкция с вращающимся воротом, от которого куда-то вниз уходил стальной трос. Точнее определить было нельзя, потому что этот странный механизм был окружен настоящим частоколом из обтесанных шпал, кусков рельсов, труб, арматурных прутьев и каких-то жердей.
Еще более странно выглядели обитатели норы-пещеры, расхаживающие вокруг. С виду это были обычные люди, только очень грязные и неряшливо одетые. Некоторые вообще разгуливали с голым торсом. Но всех этих чумазых оборванцев объединяла одна деталь – их обнаженные руки и голые тела были покрыты одинаковыми татуировками, изображающими существо с телом человека, крысиной головой и длинным, узким хвостом, но не крысиным, а больше напоминающим змеиный.
Пока Гончая разглядывала обитателей пещеры, те тоже повернули головы к новоприбывшим, потом откуда-то появилась целая процессия, возглавляемая рослым длинноволосым человеком в черном плаще. Вообще длинные волосы сами по себе были редкостью в метро, так как требовали регулярного ухода. По этой причине и мужчины и женщины стриглись одинаково коротко, и Гончая не составляла исключения. Но этому типу явно не было дела до общих правил. В одной руке у него был толстый и длинный заточенный с одного конца арматурный прут, на который он опирался как на посох. Еще большее сходство с посохом придавал оскаленный крысиный череп, насаженный на противоположный, тупой конец прута.
Следом за длинноволосым предводителем семенил невысокий человек с крючковатым носом и что-то настойчиво втолковывал главарю, а позади них шагали четверо молчаливых громил, вооруженные свернутыми кнутами и короткими самодельными дубинками. Верзилы эти, скорее всего, являлись личными охранниками предводителя, а его неумолкающий спутник напоминал писаря или счетовода.
– …смертность высокая, приходится постоянно землекопов пополнять. Нам бы торговлю на постоянной основе наладить, будет чем с поставщиками расплачиваться, – услышала Гончая его слова.
Главарь молча отстранил своего советника, даже не взглянув на него, и обратился к Скелету, который при его приближении смиренно наклонил голову.
– Кого ты привел нам, хитроумный Скелет?
Гончая хмыкнула, но сам Скелет, похоже, не считал обращенный к нему эпитет смешным.
– Сталкеров: парня и девку, о великий Проводник.
Длинноволосый поморщился.
– Только Бафомет и его хозяин достойны титула «великий»! – воскликнул он и ударил посохом в землю. Но вместо того чтобы вонзиться в мягкий грунт, заточенное острие выбило целый сноп искр из камня, хотя Гончая могла поклясться, что еще секунду назад никаких камней под ногами у обладателя посоха не было.
– А меня зовут Харон, – закончил длинноволосый и, обернувшись к пленникам, объявил: – Сталкеры, властью, данной мне Бафометом, я освобождаю вас от прежних обязательств! Отныне и навсегда вы слуги Сатаны!
– А ты сам-то кто, патлатый? – спросила Гончая. Ей было все равно, кем он себя считает. Мало ли в метро сумасшедших? Но уж слишком самоуверенно он держался – даже Стратег бы позавидовал. Надо было сбить с него спесь.
– Я Харон, проводник в обитель Сатаны, в его царство тьмы! – последовал незамедлительный ответ.
