скачать книгу бесплатно
– Знаете, что напоминает мне рулетка?.. Треск рулетки… трик-трак… тик-так… У меня, кстати, новый крупье… Джон…
– Давно он?..
– Две недели… Время… Сегодня будут ставить только на черные… ха-ха… время ставить на черные…
Такие невозмутимые голоса – точно беседуют те три черепахи, на которых в глубокой древности покоилось все мироздание; до самой крайней степени убежденные в незыблемости человеческих представлений, они слишком поздно осознали свой распад на огромное количество религиозных конфессий – слишком поздно, но и немудрено было не заметить его раньше – разве могли они предположить, что когда нищий рыбак в отрепьях и соломенной шляпе – всего-то одна единственная земная песчинка! – вылавливает из морской пучины несколько мелких рыбешек – это и есть начало того самого распада-катастрофы.
Между тем, движения правой тени становились все более человеческими – то и дело взмывавшая вверх рука описывала в воздухе полукружные музыкальные четверти; и вот уже она точно ножом разрывается на запястье четырехконечным отблеском, рубиновым с топазом, – движущийся солнечный диск, невидимый отсюда и теперь, занял особое положение, так что преломленные лучи совпали с направлением взгляда. Свет вспыхнул… и никак не хотел увядать, а напротив, уплотняясь и набирая форму, превратился в пурпурный, словно бархатом подернутый циферблат с тонкими золочеными стрелками. Тень руки, опустившись вниз, легла на успевший уже выделиться и обрести твердую форму маленький вечерний столик, – но и на сей раз «не утратила» часов.
Что такое? Я слышу знакомую музыку – таинственные тональности тропического металлофона. Тун-тун-тун, тун-тан, тун-тун-тун-тун, тун-тан-тун… Midnight heat? Да, я почти уверен.
Полукружные музыкальные четверти? Нет, что-то не то…
Эй!!.. Откуда здесь эта музыка? Она иногда появляется перед заставкой фильма.
– Эй, Максим… проснись…
Откуда она здесь?
– Часы… взгляни на время… ВРЕМЯ…
Музыка уплотняется так же, как часы… часы…
– Время! Максим, ну вставай уже!.. Ты просил тебя разбудить. Потом сам будешь на меня злиться, что я…
Она нарастает, заглушая до боли знакомый голос, едва ли уже не кричит.
Фильм пошел. Я что-то пропустил?! Нет, я не хочу. Не хочу пропустить ни единого кадра…
…Своей жизни.
Я вскидываю голову…
II
…и чуть не ударяюсь о склоненную голову матери.
Мать и до этого часто будила меня, но никогда еще после сна передо мной не всплывало ее лицо именно так – чтобы я мог разглядеть каждую черточку.
Куда подевалась плетеная сумка? – шепчут мне остатки сновидческой логики.
– Эй… что такое?
– Осторожней!.. Говорю, твоя жара уже началась. Вставай.
– Где?.. Не может быть!
– Уже пять минут пятого.
Я вскочил и – как был в майке и трусах – побежал в другую комнату, где стоял телевизор, – едва только еще успел вдеть ноги в резиновые шлепанцы; отворил дверь, бросился на диван и…
То, что теперь происходило на экране, было в некотором роде продолжением моего сна… нет, пожалуй, лучше сказать в некоторой степени – подобно тому, как экранизация романа в некоторой степени является продолжением книжных иллюстраций к нему.
Балкончик, выходивший к морю, выступал из огромной залы, которую освещал яркий солнечный свет. (Видно, кто-то успел «зажечь» его, пока я бежал из одной комнаты в другую).
Все окна и двери в сад распахнуты настежь, и зеркальные серьги, которыми увешаны потолочные люстры, звенят от бриза, сохраняя на себе частички прохлады.
Моря по-прежнему не видно, только трехцветная верхушка паруса, выглядывающая из-за парапета, проплывает по небу, точно воздушный змей. По мере того, как «змей», наполняясь бризом, приобретает все более уплощенную форму, фрагменты пальмовых листьев, тут и там выглядывающие из дверных проемов, все точнее повторяют его непроизвольные всполохи. Еще минута-другая, и этот танец на ветру станет синхронным, а парус почти целиком покажется в одном из дверных проемов, слева от балкончика.
Армия белых пиджаков с гвоздиками и розами в петлицах – самое первое определение, приходящее на ум, стоит только увидеть людей за длинным игровым столом, которые, перестав быть зыбкими тенями, мнимостью, проявив цвет, – словом, выделившись из моего сновидения, – то и дело поднимаются с мест, чтобы безо всякой надежды на успех дотянуться своим бокалом хотя бы до бокалов доброй трети присутствующих – это некая странная смесь праздника и азартной игры…
Случайность каждого движения, расхожесть, – между тем, убери хоть одну составляющую, и общая целостность, в которой сосуществуют эти люди, навсегда окажется нарушенной.
Армия белых пиджаков – между тем, всего пятеро или шестеро из этих пышущих южным загаром и молодостью импозантов одеты в белые пиджаки; бриз, гуляющий по зале, притрагивается, щекочет бархатные вечерние платья и темные плечистые костюмы, которые тут и там теряют жесткость, изгибаясь в остекленном вине.
На шершавом темно-зеленом сукне стола расставляются столбики фишек – десятки рук будто бы воздвигают обширный город-государство на квадратах-фундаментах, которые вделаны в топкую тину-сукно, заболотившую «пруд». Здесь имеются небоскребы разнородных цветов и материалов (и достоинств): желто-голубой неон, белый пластик, весь испещренный вкраплениями и штрихами, корейская сосна, напитавшаяся розовым маслом, граненое золото с дрожащими пятнышками света, из-за которых невозможно прочитать цифр на наклейках…
– Делайте ставки, – то и дело произносит крупье.
Я уже знаю: его зовут Джон.
Рядом с ним стоит мужчина в белом пиджаке. Поначалу кажется, что движения игроков абсолютно непредугадываемы, однако, стоит только поглядеть на этого человека, и подобное впечатление начинает рассеиваться. У мужчины квадратная челюсть и зачесанные назад нагеленые волосы; в маленьких глазах сухой насмешливый огонек; тонкие губы, но скулы очень чувственные, пульсирующие; высокий рост, – в целом, внешность поначалу отталкивающая, чуть позже, напротив, вызывающая неподдельный интерес, впоследствии – становящаяся притягательной.
Это Хадсон.
Все события, происходящие на столе, находясь под неусыпным вниманием, являют отражение в его мимике и жестах: женщина, сидящая рядом с Хадсоном, протягивает руку в лайковой перчатке, чтобы передвинуть фишки с красной клетки на черную, – и тут же он ведет левой бровью; мужчина в середине стола, по правую руку от Хадсона, удваивает ставку, – Хадсон вскидывает голову; еще один мужчина, уже на другом конце (расстояние кажется гигантским), убирает солидный столбик, обнажая красный квадрат – Хадсон вздыхает и манерно выставляет руку, чтобы поглядеть на часы (пурпурный, словно бархатом подернутый циферблат и тонкие золоченые стрелки), – Хадсон разочарован…
И так далее…
Город-государство из фишек, манипуляции Хадсона – идеальная ли это система сдержек и противовесов?
Ставки сделаны. В одну секунду рулетка превращается в золотой водоворот – кладезь лиц и галактик, событий и отражений, слов, оброненных необдуманно или веско, – все это вихрь звездочек, позволяющий тикать часам в любом направлении, – и кажется, я готов осмыслить любой фрагмент истории. Я – пластмассовый шарик, подскакивающий на этом водовороте и ни за что не способный утонуть в нем, и кажется, я владею ситуацией, ибо в результате выберу число и цвет, от которых зависят радость и огорчение людей – всех, а не только сидящих за этим столом…
Однако же это бег сродни выхватыванию случайных кадров из фильма: бортик, углубление, потом снова бортик… я не в силах предугадать, что будет дальше: бортик или углубление, покуда не почувствую это на собственном опыте, – да и любая точка моего короткого приземления отдельно от всего барабана не имеет и толики смысла.
Не способен я также предсказать и числа и цвета, которые в результате выберу.
Кто же в таком случае контролирует ситуацию? Крупье?
Нет, хотя он и запустил рулетку.
Хадсон?..
Рулетка останавливается, дань проигрышей собрана (она пока что еще невелика), и в следующем кону мимика и жесты Хадсона не реагируют на ставки игроков, нет, – они происходят уже одновременно: мужчина делает ставку – в это же самое мгновение Хадсон понимающе вскидывает брови, перчатка на женской руке удваивает – тогда же и Хадсон насмешливо кривит губы и т. д.
Будто сама эта рулетка своим вращением нарушила цепочку, синхронизировав событие и отклик…
Становится ясно: в следующем кону уже мановение Хадсона будет предшествовать ставке, – стало быть, он полностью овладеет игрой.
Тотальное порабощение, неизбежность… Но откуда же, в таком случае, этот неуловимый оттенок утопической подлинности, которым проникнуто каждое движение на экране?.. И каждая деталь этой залы и всего, что виднеется за ее пределами, детали деталей?.. Откуда мне известно, что этот розовый куст, в который упирается одна из настежь распахнутых дверей, с приближением вечера подернувшись темно-фиолетовой дымкой, отразится в куполообразной крышке серебряного блюда, на котором официант принесет рыбную закуску?..
Рулетка вдохнула в меня способность предугадывать будущее.
Я готов бороться.
Крупье наклоняется к Хадсону и говорит так, чтобы только он мог его слышать, почти на ухо, но это, пожалуй, лишняя предосторожность, поскольку все слишком увлечены игрой.
– Мистер Хадсон, еще один человек вступил в игру. Вы заметили?
Зрителю, разумеется, слышно все.
– Да, – коротко отвечает Хадсон.
О ком идет речь? О Стиве Слейте? Нет.
Если бы Стив Слейт вот так вот запросто материализовался перед Хадсоном, тот сразу же забил общую тревогу, ибо Хадсон, конечно же, знает своего главного врага в лицо, и никакая конспирация, вроде грима, парика или накладных усов ни за что не уберегла бы Слейта от разоблачения.
На сей раз мне самому придется выкручиваться – без помощи Стива Слейта.
На экране мужчина лет тридцати пяти в черном смокинге; рыжая эспаньолка упирается в черную бабочку; губы красные, толстые, часто приоткрывающиеся; под серыми, близко посаженными глазами скопление веснушек.
На лице Хадсона ни тени беспокойства; ни одна черта не изменяет своему заранее выверенному плану. Только взгляд, став еще более значительным, чаще задерживается именно на рыжем мужчине, а не на ком бы то ни было еще.
Хадсон ждал его прихода; губы озаряются чуть заметной улыбкой – словно кто-то едва-едва потянул за их краешки с обеих сторон,
Должно быть, это очередной наркокурьер, – по сюжету «Midnight heat», многие миллионы долларов заработаны Хадсоном именно на наркобизнесе.
Хадсон не окликает его по одной-единственной причине – тот собирается сделать ставку, – значит, нет, нельзя окликать ни в коем случае; Хадсон слишком умен, чтобы позволить этакой случайности нарушить невидимый, тайный контроль, воцарившийся над игровым столом.
А мужчина: обнаружил ли он присутствие Хадсона? Этого я точно сказать не могу, но, как бы там ни было, своеобразная ситуация выжидания играет мне на руку: пока имя мужчины не озвучено (все остальное, к нему относящееся, особого значения не имеет), я могу постараться перетянуть его на свою сторону, взять под свой собственный контроль, – против контроля Хадсона.
Это психическая война.
Последние кадры, в которых я все еще вижу его лицо: он пододвигает к себе столбик только что разменянных неоновых фишек.
Я воображаю, будто по его щекам неторопливо стекают и ниже, по обе стороны от эспаньолки заворачиваются в вязи желто-синие неоновые отблески.
Далее: только его руки – крупным планом, – нетерпеливо сжимающие фишки, – куда ставить? Указательный палец правой руки постукивает по верхней фишке, как раз в то самое место, где выгравировано ее достоинство, – 100.
На неоне отсутствуют наклейки.
Войдя в фильм, я резко оглядываюсь по сторонам, – видимо, поддаваясь, внезапному осознанию: ага, мне же совершенно неизвестны правила игры, я должен только поставить на число и цвет – один раз, всего одна попытка; не угадал – и все пропало.
Стало быть, я искал помощи?
(У людей, которые находятся за столом? Какая от них польза, черт возьми, если они сами давно порабощены?)
Почему «искал»? Ты до сих пор ищешь…
Нет, нет, все, остановись, успокойся, стоп!..
Да, еще остается шанс к самоуспокоению: «Я просто принялся инстинктивно вертеть головой, войдя в чужое тело, в иную среду», – как ныряльщик. Самоуспокоение – как же без него! Мать любит повторять, что мысль материальна, а значит, если допустишь до себя хотя бы каплю неуверенности, это может обернуться полнейшим провалом, катастрофой…
(Моя мать, вот как! Даже теперь, в мире фильма нельзя спрятаться от себя!)
Выходит, я сам должен сконцентрироваться, чтобы определить выигрышную комбинацию, – комбинацию числа и цвета, – подобно тому, как концентрируешься на игральной карте, определенной, например: «Семерка пик». Затем подходишь к колоде, лежащей на маленьком стеклянном столике, под зеркалом, – карта все так же не изглаживается из твоего сознания, ты даже чувствуешь напряженные извилины, – поднимаешь вверх, на уровень шеи случайную часть стопки и видишь отражение в зеркале: вот она, семерка пик.
Ты вытащил то, что хотел!
На деле же ничего подобного никогда не выходит. («Нет, об этом ни в коем случае нельзя теперь думать», – снова подсказка моей матери).
Сейчас не время концентрироваться на том, чтобы вытащить определенную карту или, что то же самое, на выпадении числа на рулетке, – это ты будешь делать, когда крупье запустит ее.
Сейчас – твой выбор.
Неужели же никакой подсказки, и я должен просто ткнуть воображаемым пальцем – и все?
– Это ваше? – слышится вопрос. Женский голос слева от меня, вкрадчивый, – таким тоном говорят персонажи сновидений, когда стараются вытолкнуть сновидца на поверхность, к пробуждению.
Я послушно выныриваю.
– Что?
– Я спросила: это не ваше случайно?
Я оборачиваюсь и встречаюсь взглядом с молодой женщиной. «Красивая… чертовски похожа на Ольку… а скорее так: Олька Бердникова станет похожей на эту женщину, когда вырастет». (Да, и впрямь не избавиться от внешнего мира, но теперь я и не горю желанием – ведь речь идет об Ольке.
Ты стал думать, как тридцатипятилетний мужчина, заметил? В мире фильма… Как тебе?..
Взрослее Мишки)…
Я перевожу взгляд на карту, которую женщина держит в руке, поднятой до уровня шеи, – семерка пик.
Боже, нет, ни в коем случае не подавай вида, что тебе известно, хотя бы даже и приблизительно, откуда взялась эта карта; что это – твое материализовавшееся сознание – нет, вот здесь ты должен сохранить на себе обличье персонажа.
– Нет… где вы ее взяли?
– Лежала возле вашей руки.
– Странно. Когда подходил к столу, никакой карты тут и в помине не было…
Вот так, хорошо, молодец!
– Может, вы не заметили… Наверное, крупье оставил, – женщина замолкает в нерешительности…
Быть может, обдумывает, продолжать разговор или нет?
Я вижу, как мои руки пододвигают все фишки на семь-черное.
