скачать книгу бесплатно
– Да-да.
– Вот об этом я и хотел рассказать. О замерах, которые я здесь проводил. Видите ли… – старик чуть наклонился, чтобы сделать из чашки пару глотков, и его лысина снова сверкнула; во время глотка кустистые брови напряглись, – я же совсем недавно поставил эту изгородь. Недели три назад. И прежде всего, чтобы никто больше не оттяпывал моей территории.
– А так делали?
– О-о-о!.. Еще как! В прошлом году Кирилловы совсем обнаглели – насажали на моем участке смородиновых кустов. Но я им за это сказал пару ласковых… Да, сказал, еще как сказал. Но они все не желали их выкорчевывать, вот я и решил, что с этого года приму меры… Ха, как точно это у меня с языка сорвалось – меры. Я знаете, что сделал? Специально купил большой сантиметр. Большой и очень точный. И очень современный. Чтобы вымерить длину участка. Кирилловы оттяпали у меня здоровенный кусок, и оставить это просто так я никак не мог – ну вы же понимаете меня?
– Прекрасно понимаю.
– И знаете, что выяснилось? – снова в голосе Лукаева послышались ворчливые нотки, – они украли у меня двадцать сантиметров. Представляете?
– Да уж…
– Я замерял со стороны дороги. Вот и пожалуйста – двадцать сантиметров. Целых двадцать! А посчитайте, сколько это будет в площади. Это же ужас какой-то!
– Да, и правда. Ужас.
– Мне, естественно, пришлось обратиться к председателю. Ну а извините, что еще прикажете мне делать? – Лукаев развел руками, словно оправдываясь на уже прозвучавшее осуждение, – если бы это было десять или пятнадцать сантиметров, я еще бы стерпел (вот здесь Лукаев был, конечно, неискренен), – но двадцать – нет, это перебор. Это слишком! Ну и я настоял председателю, чтобы он вызвал всех этих… ну как их… забыл… словом, чтобы узаконили…
– Бы не о юристах говорите?
– Ну да, вроде того. И все же, по-моему, это были не совсем юристы. Я в этих делах худо разбираюсь, но да ладно. Председатель вызвал, и они заставили выкорчевать и даже проследили за всем скрупулезно – я на этом настоял. Правда, они сначала тоже начали замерять, их было двое, парни, такие деловитые, основательные на вид… ну а потом выпрямляются и говорят: «Все верно, двадцати сантиметров не хватает». Ну а эта стерва, Дарья Кириллова, тоже уже вышла с участка и поджидала, что они скажут, и все только готовилась заорать по любому поводу. Вы же знаете, она такая… Еще говорит: «вы, Лукаев, решили, видно, начать новое лето со старой песни. Ну это уж верно – горбатого могила исправит». Стерва, одним словом, стерва. Ну а я на сей раз отвечать ей грубо не стал, сказал только, чтобы помолчала и следила получше за тем, что происходит, а то скажет потом, будто я что-то подстроил… Мы с ней, знаете ли, все время цапаемся. Но как только эти двое замерили и свое слово сказали, она сразу пыл поубавила, фыркнула презрительно и в дом. Ну и черт с ней! Главное, что кусты выкорчевала в следующие два дня – и все. Большего мне не надо.
Перфильев сказал, что теперь припоминает: он тоже слышал что-то об этой истории.
– Ну вот видите, – у Лукаева был такой кисло-довольный вид, что сторожу даже горло сдавило, – так вот, чем вся эта история кончилась. С замерами, я имею в виду… Я ведь и после них еще знаете как много понаслушался – подумать только! От братца Кирилловой, на сей раз уже, от братца. Вы ведь его знаете – такой, спивающийся потихоньку.
– Да. Знаю.
– Ну а потом я и решил этот забор поставить, чтобы больше у нас земли не крали и никаких споров не было. Илья денег дал, я нанял ребят. Они все за три дня сделали. Дело того стоило. А вы как считаете? – осведомился Лукаев у сторожа, словно старика действительно заботило его мнение.
– Да-да, стоило… Безусловно стоило.
– Ну а теперь вы видите, что творится. Опять началось – камнем в крышу засветили. Если не Кириллова с братцем, то теперь их пастеныши доводить будут. Ну я им знаете, что сделаю… Запихну их в эту банку с грибом – он как раз жаловался мне, что ему одной заваркой надоело питаться, – Лукаев подмигнул грозно; в глазах светилось озорство, – никто мне и слова за это не скажет – никто не поверит просто… разве кто-нибудь поверит, что два человека могут поместиться в двухлитровой банке?.. Ха-ха-ха… Ну а если серьезно, я просто не хочу опять с их родителями в полемику вступать – я лучше по-другому поступлю… ах, постойте, неужто один из них!
Перфильев невольно проследовал за взглядом Лукаева – а тот смотрел теперь в незанавешенное окно, через которое можно было видеть окна соседского дома. В одном из них в этот момент как раз и появился восьмилетний Максим Кириллов – в их сторону он поначалу не смотрел, а зачем-то вертел в руках ржавую жестянку «Nescafe», взятую им с подоконника, всю испещренную царапинами и гвоздяными дырочками, в одной из которых как раз таки и застряла «сотка», – да, поначалу мальчик не смотрел в их сторону, однако, видимо, некое ощущение постороннего присутствия все же заставило его в результате поднять глаза.
Тотчас же Лукаев постучал кулаком по стеклу и принялся внушительно грозить; его губы превратились в тонкую нитку с побелевшими от ярости впадинками с обеих сторон.
Максим удивленно пялился на Лукаева, – глаза мальчика превратились едва ли не в блюдца, – а потом произошло то, что и должно было произойти – он мигом опустил штору и скрылся из виду. (Жестянку он бросил на подоконник; несколько секунд она удерживалась, подпираемая гвоздем, но после все же не выдержала и бесшумно свалилась вниз).
– Вот пастеныш! – Лукаев сел, – Видели, да, как испугался?
– Да.
– Это точно они – у меня теперь в этом никаких сомнений нет.
– У вас вроде бы и раньше не было.
– Да… ну, я им покажу. Вчера было знаете сколько времени? Полвторого ночи – когда они кинули. Да-да, полвторого. Им уже недостаточно просто поколобродить – они же все с фонариками играются в прятки, в пугалки, слыхали об этом?
– Нет, не слыхал… – Перфильев старался изобразить на лице заинтересованность… как вдруг и правда заинтересовался, – в прятки, вы сказали? Они играют в прятки по ночам?
– Да-да… Ну а теперь им, видите ли, мало, решили вот еще, значит, что сотворить. Но я знаете, как разберусь с ними?..
Тут послышался стук во входную дверь.
– Ага, это, наверное, Любовь Алексеевна идет – она всегда в это время приходит…
От этого известия Перфильев едва сумел сохранить на лице непроницаемость; сам же про себя подумал, что «влип по полной», – уходить было поздно, да и Родионова, конечно, давно уже прознала, что он здесь. «Вероятно, придется еще часа два проторчать, не меньше…» – он вздохнул, всеми силами стараясь настроить себя на благодушный лад.
Эпизод 2. «Верхотура» (Рассказывает Максим Кириллов)
I
…Все дождевые бочки того лета в коричневой клинописи; дождевая вода обновляется в них только в тот день, когда мы не играли в «Море волнуется раз» или же, метая городки, разбили фигуру «Корабль» – интимная связь, которую дано истолковать только в ретроспективе себя.
…В просветы между неплотно сложенными кирпичами возле дома (там целая груда красных кирпичей, она в два раза больше меня по высоте) можно заезжать машинками, а если в какой-нибудь верхний просвет налить струйку воды, она обязательно, пройдя по случайным хитросплетениям-коридорчикам, выльется наружу, через какой-то другой, нижний просвет – но никогда нельзя предугадать, через какой именно.
…Рваная, колеблемая листва, деревьев в саду – она словно под чувствительнейшими лесками: стоит только повысить голос и на том самом месте, где был один-единственный лист, тотчас рождается три новых…
– Макс, ты не уснул там?.. Ворон считаешь?
– Эй, Мишка! Лукаев все знает!
– Чего?.. Чего ты говоришь?
Мой брат сидел в другой комнате, возле самого окна, на полу, и копался в небольшом продолговатом тазике бежевого цвета, доверху наполненном гвоздями, подшипниками и исцарапанными часовыми циферблатами. Форточка была открыта, и раздуваемые от ветра занавески то и дело поддевали его подбородок.
– Лукаев! Он все знает!
Мишка вытаращил на меня глаза, но прежде, чем успел что-то сказать, я услышал звон кофейной жестянки, упавшей на пол, под опущенной шторой, – той самой истыканной жестянки, которую я совсем недавно вертел в руках, а затем от неожиданности бросил на подоконник.
– О чем?
– О вчерашнем! Ты что, не понял? – двинувшись к нему, я чуть было не споткнулся о картонный ящик со старым бельем, который стоял посреди комнаты, но все же вовремя успел застыть.
– Тс-с-с… говори тише. Или ты хочешь, чтобы наши услышали?..
– Нет… – я все продолжал глядеть на него в страхе и изумлении.
Мишка перешел почти на шепот; рука его сжимала циферблат от наручных часов – сильнее, сильнее, очень сильно, – подушечки пальцев покраснели от напряжения; я понял – он взволнован не меньше моего, но… о Боже, какое же у него самообладание!
– Ладно, ладно… что случилось? Кого ты там увидел? Лукаева?
– Да. Он погрозил мне кулаком!
– Тише… я же сказал тебе не кричать… где он? На улице?
– Нет, в доме… по стеклу постучал… – готовый уже расплакаться, я покраснел – у меня было так тесно в груди, что я едва мог дышать.
– Ах, в доме, говоришь? Ну тогда ничего! – на лице Мишки появился характерный прищур; какие только эмоциональные оттенки не были перемешаны в этом прищуре, который и до и после мне доводилось видеть еще сотни раз! – озорная насмешка, даже издевка и грусть, оперный трагизм; шутовская мина – в особенности возле растянутых губ – и «маска драмы» (как в той серии «Полночной жары» – «Midnight heat» – когда главному герою, сыщику Стиву Слейту, расследующему убийство в «Тропическом театре», приходится перевоплотиться в арлекина, чтобы разгадать, как именно было совершено преступление, – кто это сделал, сыщик уже знает, однако у его подозреваемого пока что стопроцентное алиби) – «маска драмы» у бровей, изогнутых молниеносным напряжением…
– Значит, он нас боится… боитца… хе-хе…
Сколько бы я не был расстроен, а все равно не сумел сдержать улыбки, хотя на сей раз и вымученной; еще бы, вчера я втихую запустил булыжником по соседскому дому и не думал, что меня могут уличить – но не тут-то было!
– Боится?.. Ерунда, не может этого быть!
– Ну тогда, раз он в доме, значит, покойника оживляет! Снова… Он так соскучился по своему моргу, что решил устроить его у себя дома. А что там с его головой, а? Ты видел лысину Лукаева? Она у него вся исцарапана. И знаешь, почему? Он когда вставал вверх ногами… ну из-за того, что приезжал на лифте не на тот этаж в своем доме-то в Москве – вот тогда и исцарапал.
Тут я уже, разумеется, не имел никаких сил совладать с собой и взвизгнул от хохота. У меня даже слезы потекли по щекам.
– Исцара-а-апал… исцара-а-апал… – все повторял Мишка нараспев.
– Ну что, ты собираешься? – осведомился у него вдруг не пойми откуда взявшийся дядя Вадик.
Смех у меня моментально иссяк; я снова чувствовал испуг и настороженность.
Как всегда дядя Вадик делал вид, что меня будто бы вообще не существует, – обращался он исключительно к своему любимому сыну, которым очень гордился; мне, впрочем, было все равно, только бы побыстрей дядя снова скрылся из виду и у него не возникла бы потребность, больно потрепав меня за ухо, выместить какую-нибудь свою досаду.
– Да, сегодня последний день.
– Ага, так все уже готово?
– Почти. Осталось пару досточек прибить.
– А покрышка пригодилась?
– Да, я ее на один из столбов привесил и сверху доской забил.
– Надо бы поглядеть, что у вас там делается.
– Ого, ты будешь изумлен, когда увидишь, что мы с Максом смастерили! Целый дом!
– Дерзай…
– Эта «верхотура» будет символом всего поселка! – от предвкушения Мишка воздел руки к потолку, – хе-хе!.. Приходи вечером посмотреть. Придешь, обещаешь?
– Приду, приду. Если занят не буду. А если буду – тоже приду, – дядя Вадик подмигнул.
– Только еще надо не забыть номер к ней присобачить. Номер нашего дома, я имею в виду. Макс, ты так и не нашел его?
– Нет, пойду искать.
Я испытал невыразимое облегчение от того, что Мишка обеспечил меня предлогом как можно быстрее смыться, – сделав это, впрочем, ненамеренно; он был настоящий молодец, колоссальный брательник!
II
Найти табличку с номером участка оказалось, однако, не такой простой задачей, – насколько же в самый первый момент оказались далеки мои поиски от ее настоящего местонахождения – это был вовсе не подоконник, на котором я не обнаружил тогда ничего, кроме этой изрешеченной, как из пулемета кофейной банки. Более того, это была не только не та самая комната, но даже и не первый этаж: железную табличку с номером 27 и фамилией внизу: «Левин И. В.» – что соответствовало фамилии и инициалам моего деда, – я обнаружил, забравшись наверх – и то мне еще повезло, что я додумался заглянуть под старую телогрейку, лежавшую на полу в качестве коврика, дыры на которой были столь многочисленны и разнообразны, что таким количеством нанесенных «ран» не могла бы похвастаться ни одна колючая проволока.
Теперь, я думаю, пришло время рассказать, что такое была эта «верхотура», к которой мы с братом отправились по окончании моих поисков.
На самом деле это название – «верхотура» – которое благополучно прижилось, не имело первоначально никакой другой эмоции, помимо презрительного негодования, и исходило оно от моей матери: к подавляющему числу Мишкиных затей она относилась весьма скептически. Ну а на сей раз это переросло едва ли не во враждебность: Мишке, охотнику до всякого рода «безумных затей», «взбрело вдруг в голову что-нибудь соорудить, построить», – именно что-нибудь, а не что-то конкретное. Разумеется, я нисколько не перечил своему брату – напротив, загорелся желанием «что-нибудь построить» в пример ему и не меньше его, и во всем ему помогал.
Поскольку дядя Вадик по природе своей был человеком чрезвычайно хозяйственным, он в мгновение ока снабдил сына всевозможными материалами и молотком и целиком и полностью предоставил Мишку его «инженерному гению». В то же время дядя вполне осознавал полусерьезность всей этой затеи, ибо он и словом не обмолвился о том, чтобы его сын взялся помогать ему в воздвижении парника – оно тогда неслось на всех парах.
Моя мать, напротив, отреагировала на это вполне серьезно.
– Если он хочет строить, так пусть помогает тебе, – сказала она как-то дяде Вадику. Они стояли возле дома, на улице. Тон матери при этом был настоятельным.
– Чем он мне там может помочь? Только испортить. А хочет что построить – пускай, побалуется. Сам и без ущерба. Пусть. Он и хочет – сам – потому как и вдохновился на это дело моим парником… пусть, пусть поколотит, поразвлекается.
– Не знаю, что это может быть за развлечение. Так, пустота, – фыркнула мать; повернулась и направилась в дом.
Позже она не раз старалась завести тот же самый разговор и с Мишкой, однако дядя Вадик, лучше, конечно, знавший своего отпрыска, не ошибся: тот всячески уклонялся от помощи в «серьезном строительстве», – так это именовала моя мать, – сам же Мишка гораздо более полезным считал построить «символ всего нашего поселка».
– Но это будет не общественная собственность, а наша, «собственность компании со второго пролета». Мы же здесь бал правим, точно, Макс?.. – он подмигнул мне, – и в знак этого повесим на «верхотуру» номер нашего участка… тетя Даша, дадите нам номер?
– Не дам, – отвечала ему моя мать, – нечего вам пустотой всякой заниматься.
Я, разумеется, тотчас же принимался ныть и упрашивать ее.
– Ничего, ничего, все нам дадут, все дадут… – шептал мне позже Мишка; на ухо, – мы приколотим номер на «верхотуру», а все только будут ходить мимо и всплескивать руками от восхищения.
Однако планам моего брата суждено было осуществиться только наполовину – мать категорически запретила строить «верхотуру» возле дома, так что пришлось выбирать место аж за пределами поселка, рядом с лесом
В первый день мы, выполов траву и очистив от нее подходящее место, вырыли по углам четыре внушительных углубления и забили в них сплошь изъеденные муравьями старые бревна.
– Это фундамент. Фундамент – самое главное, и это мы сделали. Все, что дальше осталось, – оно значительно проще. Значительно, – взяв тонкую палочку и покручивая ею перед лицом, со своей улыбкой-прищуром Мишка бегал между столбов, точно паук – вокруг сотканной паутины; его, похоже, забирал редкостный экстаз.
Действительно Мишка оказался прав: нам понадобилось еще всего-навсего два дня, чтобы достроить его гениальное творение, – я таскал с нашего участка гвозди и старые балки, даже толь, каждый раз выпрашивая это у матери едва ли не по десять минут, – и то удача мне, в конце концов, улыбалась лишь по той причине, что в наши пререкания вмешивался дядя Вадик, – так что и правда «верхотура» получилась весьма ценным произведением искусства – во всяком случае, ценным с точки зрения тех усилий, которых стоила мне добыча материалов.
Что в результате она представляла собой? Грубо говоря, куб, стоящий на четырех бревнах, каркасный, безо всяких стен, но зато с небольшим козырьком наверху, «чтобы тому, кто залезет на „верхотуру“, солнце не слепило глаза, и он не свалился бы вниз», – так пошутил Мишка.
Однако на этом мытарства не кончились – мой брательник решил, что ее надо обязательно покрасить, и притом непременно в рыжий цвет – как раз под цвет нашего автомобиля.
– Можно будет устроить в ней штаб. Что скажешь?
– Отлично! Штаб! – подхватил я в восторге.
– Сядем на балки, здесь всем места хватит… а вообще говоря, это строительство меня кое-чему научило.
– Ты о чем?
– Ну как же? Разве ты не видишь мои сбитые ногти? Если я захочу теперь снова разыграть свою смерть, я достану из-под них кровь и измажу ею себе рубашку. Вот так-то! Хе-хе… Кто-то скажет, что это не слишком эффективно, но все же не так банально, как если бы я взялся использовать для этого дела остатки рыжей краски…
Будучи уже на крыльце, мы с Мишкой, как часто у нас бывало перед каким-либо предстоящим мероприятием, завязали спор – я предлагал ему отправиться к «верхотуре» на велосипедах, а он наотрез отказывался.