скачать книгу бесплатно
Жена перестала пилить.
Петр Сергеевич все равно уволил.
Несмотря на то, что все желания исполнились, вдруг оказалось, что герою это не нравится. Потому что больше всего на свете он устал ждать Приговор: примут люди Федьку настоящего, без прикрытия, или нет. И так невыносимо, больно и страшно стало однажды, что не выдержал и побежал к злой фее. За маской.
– А-ХА-ХА, – большим ртом пробасила фея. – А вот и не дам!
Заплакал тогда Федька и пошел искать добрую фею.
Добрая фея прикрытие тоже не дала. Не со зла, конечно. Просто у добрых фей нет того, что есть у злых. Потому что если у добрых будет то же самое, что у злых, тогда станет непонятно, где добро, а где зло.
– Тогда что ты мне можешь дать? – спросил Федька у феи.
– Я могу ответить на любой вопрос, – сказала добрая фея.
Федька подумал и решил задать самые сложные на свете вопросы, на которые даже он не нашел ответа!
– А как мне от маски избавиться, но при этом быть одетым, а не голым? И как перестать бояться Приговора моего пожизненного?
– А если свершится твой Приговор, то что он будет значить для тебя?
– Ну… – Федька помялся. – Ну, он будет значить, что мне нужно надеть опять маску. Потому что без маски люди не хотят меня видеть.
– А ты и так пришел за маской. Тогда чего в этом страшного? Что так – лицо, что эдак – маска.
– Ну да, – согласился Федька. – Только у меня теперь нет маски-то этой.
– Значит, ты от нее уже избавился, – ответила фея, потом хихикнула и хитрым образом исчезла.
И тогда Федька очень испугался. Он опять остался с этим Приговором. А так как ждать Приговора было очень страшно, Федька решил придумать его и объявить себе сам.
– Объявляю себе Приговор, – сказал громко Федька. – И будешь жить ты теперь без маски, независимо от мнения людского, независимо от их приговора, и без всякого добра и восхищения, обходиться тебе отныне и во веки веков своим собственным видом, и телом, и сущностью!
Вздохнул тогда Федька и исчез.
Отдай меня!
Странное дело сегодня приключилось. Видел я на улице мужчину одного. Он подходил к незнакомым людям и спрашивал: «Вы меня не видели? Вы меня не брали?»
Заметил, что я смотрю на него, и близко оказался:
– Отдай меня! Сейчас же!
Главное, с наездом так. Как будто я ему чего-то должен!
Отвечаю:
– На, возьми, подавись! Только отстань!
А он:
– Разве можно так поступать? Это нехорошо! Отдавать человека такими словами? Просто неуважительно! Извинись!
Ну, я-то, конечно, извиняться не стал. В кои это веки должен отчитываться за свои поступки? Я вообще личность отдельная. И не нуждаюсь в поправках и комментариях. Да и надоел он мне, правда. Однако, вместо того, чтобы забрать, что просил, да уйти по-быстрому, тот еще больше мучить начал!
Кричит:
– Сволочь, ты какая! Человек перед тобой стоит, умоляет, а ты забрал то, что тебе не принадлежит, и не отдаешь!
Уже и сам в ответ бешусь:
– Ничегошеньки я у тебя не забирал!
И, главное, звереть прямо на глазах начинаю:
– Я без спроса чужое не беру! Меня не так воспитывали!
– Да? Что-то я не помню, чтобы ты у меня спрашивал!
– Так я тебя совсем не знаю! Как спрашивать-то!
– А если не знаешь, то тем более без спроса не бери!
Главное, понять не могу – когда успел его взять. Чего он вообще мне сдался. Чувствую, дело непростое.
И пока я с ним спорил, он меня к себе в сумку захапал, и не отдает. И стоим мы вдвоем, совершенно незнакомые люди. Пытаемся себя друг у друга отобрать.
Но отдавать никак нельзя. Потому что если лишиться, то совсем потеряешь. Он ведь уйдет, не вернет. А ты не будешь иметь. И поэтому надо достать, но так, чтобы он не заметил. А это невозможно. Не приучен я без спроса использовать. Мне обязательно на то надо разрешение получить.
А он тоже боится. Сидит в сумке и опасается, что потеряется совсем. Унесу я его в дальние страны – и не найдет никто. Был человек – и нет человека!
Страшное дело. Поняли мы это и очень злиться начали. За то, что просто так друг другу себя не отдаем. Даже подраться успели. Никто не победил, правда, только одежду зря испортили.
Поняли тогда, что в этом деле договариваться придется. Баш на баш, так сказать. Противно, конечно, очень. Ведь неприятный он человек! А с ним разговаривать приходится! Слова ему вежливые посылать да улыбаться. Но что делать? Выручать-то себя надо! Сели мы на лавку, закурили. Познакомились, совсем освоились. Оказалось, Петькой его зовут.
– Ну, говорю, Петька, давай по-хорошему. Я тебе – ты мне. И без фокусов, пожалуйста!
И мы обменялись. Все чинно, благородно. Главное еще где-нибудь себя не потерять. А то придется выпрашивать потом. Не могу я без спросу-то… забрать себя. Я только отдать могу.
А Петька побежал. Быстро-быстро. Видимо, чтобы не успеть потеряться снова. Смотрю, опять в чужой сумке сидит. Не успел убежать, видимо. Осматривается по сторонам удивленно. Словно сам не понял, как так получилось. И спрашивает у всех: «Вы меня не видели? Вы меня не брали?»
Чудак человек!
Невыросшие дети
На некоторых детях наложено проклятье. Они перестают расти. Застревают в своем возрасте и никак не могут выбраться. Остаются маленькими, но выглядят при этом как взрослые! Работают в банках, водят обыкновенные или престижные машины. Женятся или выходят замуж. И все вокруг думают, что имеют дело со взрослым человеком. А это только оболочка. Потому что внутри маленький ребенок.
Это страшное проклятье. И у каждого свое. Разные они, малыши-то. Некоторым два года. Иным пять. Другим пятнадцать. Это не важно, сколько ребенку лет. Важно, что он не взрослый. Ребенок не умеет выбрасывать боль! Это доступно только зрелому человеку. Так взрослые дети оказываются в параллельной реальности. Здесь правит боль. Ранняя, неуемная, незабытая, сильная боль. А еще можно за себя не отвечать. Дети не могут за себя отвечать – они слишком маленькие. Они остаются в волне сказок и грез, где все происходит автоматически. Не задумываясь проходит детство – как сам растет организм. Само приходит счастье. Запрограммирована беззаботность.
Невыросший взрослый попадает в грустную сказку. Вместе с ним там оказываются остальные невыросшие дети. И они живут в игрушечной вселенной. Они мыслят понарошку, радуются и тоскуют, мечтают не по правде. Все находятся не в одном измерении, а в двух или даже трех. Иногда увидят себя со стороны и удивляются.
Первая обитель – взрослых. В ней господствуют мудрость и снисхождение, человечность и доброта. Пристанище зрелости – это очень сложный мир. Но в нем ждут всех вчерашних детей. И невыросшие дети тоже туда попадают. Чтобы у них был шанс вырасти.
Другая реальность – прошлая. О ней у взрослых остаются воспоминания. Все драгоценности закончившихся лет: легкость, непосредственность, радость – вручаются взрослым в особом чемоданчике. Их отправляют в путь. И двери закрываются.
Но проклятье малолетних жильцов заставляет их возвращаться в лабиринт с закрытыми дверьми. Растерянные путешественники наблюдают через решетку за настоящими детьми и злятся. Иногда даже на своих детей негодуют! Главных героев вытолкнули из детской обители и заставили жить самостоятельно. Но они не поняли, как это делать! Постояли у ворот. И побрели. Куда глаза глядят. Решили сходить во взрослый мир – ведь там их ждут.
Однажды Васька нашел работу. Но она ему не понравилась. На ней денег мало платили и работать заставляли. Тогда он пошел и напился.
У взрослых бывает очень даже интересно. Например, можно пить и курить. И дети радостно бросаются в океаны наслаждений. Но наслаждения почему-то не получается. Вместо океана – грязные лужицы.
«Мы так не договаривались!» – Когда Васька проснулся, он горько заплакал:
– Я не хочуууу быть взрослым!
– А ты и не стал взрослым. Тебя даже выгонять неоткуда. Потому что нельзя выгнать человека оттуда, где его нет.
Так Васька узнал свою параллельную реальность.
– Путь каждого – сначала быть ребенком, потом взрослым. Много хорошего в детстве. Много хорошего и в зрелой жизни. Но если изгнан из детства и не дошел до взрослого, то попадаешь в параллельную реальность. Ты не там и не здесь. И не ты.
– Ну и как мне стать взрослым?
– Вырасти. Оторваться от детства. Перестать ходить к решетке и наблюдать тоскливо за теми, кто еще не вырос. И забрать, наконец, все хорошее, отпустить свои горести.
– А я все так и делаю, – обиженно протянул Васька. – Я, между прочим, даже институты закончил. И в детском саду выпускной был. Не нужно мне никакое детство! И не вспоминаю я о нем! И не ходил к воротам! – Васька всхлипнул. – Целый месяц уже там не был! И не хочу туда ходить. Меня там, вообще-то, обижают.
– Некоторым, особенным взрослым детям, иногда открывают ворота в детский мир. Но лишь для того, чтобы они сами оттуда вышли. Говорят, в этом случае есть шанс вырасти и навсегда снять с себя проклятье.
Васька не собирался ничего менять. Его, конечно, все это не устраивало. Но менять – не его дело. А забота, например, государства. Да, вот почему они зарплату не платят!
Подрался.
Из-за того, что его обозвали хлюпиком. Раньше тоже из-за этого дрался. Но за это отвечала мама. А теперь заставили платить «за моральный ущерб».
– Говорите, мир взрослых – это хорошо? Говорите, стремиться в него надо? Да чего же в нем хорошего, если отвечать за себя самому приходится? И все с тебя что-то спрашивают и претензии предъявляют. А ты должен и должен! А я, может, не хочу отвечать! Слышите?! Почему я должен отвечать за то, в чем виноваты вы?!
Васька вышел из себя – и тут же пропал.
Одна реальность наехала на другую. Они сместились в чужие параллели, перемешались в спутанную массу.
– Ты дурак!
– Нет, ты!
Послышались возня и кряхтенье. Каждый пытался завоевать свои позиции. Но никак не получалось. Позиции не завоевываются. Они естественным образом выращиваются на грядках во взрослом мире.
Между дерущимися реальностями стоял Васька. Его выдавливали и толкали. Он махал руками, пытался поймать обеих. Но они не ловились. Они были прозрачными – их даже не видно. Из воздуха руками не взять. Лягались снаружи, а попадали изнутри. На самом деле вокруг Васьки ничего и не было. И поэтому со стороны казалось, что он дерется с самим собой.
Стоит человек посреди улицы и толкает себя, бьет кулаками, пытается поймать за ногу, подставить подножку. Как кошка забавляется с собственным хвостом! Но кошка – играет. А Ваське не до шуток. Он злится, у него ничего не получается. Он очень хочет победить.
С умиротворенным видом на заднем плане плыла одноклассница. Васька приметил ее краем глаза и удивился. Мария Ивановна постепенно растворялась в воздухе: переходила из одной реальности в другую. И странно даже: она не дралась. И никто не толкал. Она сама шла, но так легко, словно за руку ее вели. Она ступала ногами по земле и прокладывала свою тропинку. И оттого, что были и тропинка, и Мария Ивановна, и шаг, все происходило очень естественно.
Увидела Ваську и как будто даже узнала. Но не выразила ни одной эмоции. Она получала свое собственное удовольствие и не собиралась им ни с кем делиться!
Ловко всех обхитрила! Ей теперь открыты ворота даже в мир детей! Но не для того чтобы плакать! Она ходит туда радоваться! А когда перемещается в мир взрослых, то совершенно спокойно живет в нем, не испытывая горечи или тоски.
К Ваське приставили какого-то ребенка. Теперь тот мучает своими капризами. Требует маму, пожалеть и «Мерседес», как у дяди Саши. Все время задает провокационные вопросы: «Это он что сейчас сказал? Оскорбить хотел, да?» Недавно с бывшей женой делили телевизор. Вот уперся рогом: «Хочу такой же!» Ему новый купить хотели, еще лучше этого. А он: «Нет! Хочу, чтобы у нее отобрали! Хочу, чтобы ей было плохо!» Ваське пришлось подчиниться. А что делать – достанет же!
А Мария Ивановна стала доброй феей. У нее глубокий задумчивый взгляд и совершеннейшее наслаждение. Хотя никаких удовольствий вокруг не видно. Она ни с кем не дерется и не плачет о любви. Можно даже подумать, что любовь принадлежит ей самой.
Васька как-то решил поразмышлять, кто главный. Так-то, конечно, он. Но почему-то все время приходится уступать этому капризному ребенку. Но это, ясное дело, по своей доброй воле Васька делает. А так-то он главный.
Мария Ивановна и Васька никогда не увидятся. Ведь они живут в совершенно разных мирах. Но даже если предположить, что встретятся, то давние знакомые вряд ли смогут друг друга понять. Хоть и разговаривают на одном языке, живут в одной стране. Но одни и те же слова имеют в каждом мире свое, часто противоположное значение. И поэтому Мария Ивановна не просто не поймет, что хочет сказать Васька, ей будут непонятны его поступки, мотивы и чувства.
Вот такие они разные – люди из параллельных миров. Взрослые и невыросшие дети.
Хрустальная ваза
Она стояла на вышитой гладкой скатерти и страдала.
Хрупкая хрустальная ваза. Переливалась всеми цветами радуги и боялась. Что ее разобьют.
Вокруг сновали веселые стаканчики-хулиганчики из сервиза. В их радуге, казалось, было больше цветов. Они дрались, и все время рисковали упасть. Каждый шаг отражался в вазе болезненным звоном. Она затыкала уши, пыталась завернуться в мягкую шаль. Но ничего не помогало.
Ужасный, непрочный, опасный звук.
Она пыталась устоять и продержаться. Она даже училась терпению, потому что рядом со стаканчиками возможно было находиться только терпеливым вазам. Тогда ставила в пример терпеливые вазы. «Вот они, – говорила себе, – настоящие. А я – как пластмассовая. Я даже не могу уделить стаканчикам внимание. Мне это стоит таких трудов. Приходится себя уговаривать, чтобы с ними играть. А так не должно быть! Сервиз – это мы. Одно целое, неделимое, очень важное».
Дзынь!
– Это ты рвала мою салфетку! – выдергивает из задумчивости.
Дзынь!
– Это я на ней стояла! – как будто вырывает из собственного мира.
Дзынь!
– Это мой цветок! – и появляется раздражение.
Как натягивается струна, растет напряжение. И уже невозможно терпеть – так гремит все внутри и вокруг.
Дзынь!
– Нет, мой!
– Я не могу! Я больше так не могу! Я люблю стаканчики, но я не могу больше с ними! Выпустите меня отсюда!
