скачать книгу бесплатно
«У кустаря я работал до 1904 года, а с этого времени поступил на спичечную фабрику фабриканта Волкова. Работая на фабрике, ходил учиться в воскресную школу, где окончил три класса», – сообщает отец в автобиографии.
Когда же и где встретились наш будущий отец с нашей будущей мамой?
В родительском доме под старым дубом Таня Панина прожила до своего замужества. Ее старшие сестры Вера и Федосья повыходили замуж и покинули отцовский дом. Умер отец и молоденькая девушка осталась жить с мачехой и двумя младшими сводными сестрой и братом. Мачеха облегченно вздохнула, когда последняя ее падчерица освободила ее от своего нежелательного присутствия. Замужество Тани Паниной и переезд ее к мужу в дом Василия Николаевича произошел в 1905 году. До этой поры говорить о знакомстве моих родителей не приходится. Действительно, чем и как мог заинтересовать барышню из торговой семьи рабочий паренек, да еще на целых пять лет моложе ее? По-видимому, встретиться они могли через порядочное время и не где-нибудь, а на усадьбе маминого свёкра. Скорее всего, это случилось, когда у нашей матери распалась ее первая семейная жизнь.
Работая на спичечной фабрике, отец регулярно ходил подрабатывать на прядильню деда Голованка, – никакая копейка не была лишней входящему в возраст молодому парню. Он уже не только колесо крутил, но и пеньку чесал и веревки прял. Василий Николаевич ценил его как мастера.
Вот здесь-то и началась пьеса в духе Островского. Девствующими лицами в ней оказались Василий Николаевич, хозяин и домовладелец, жена хозяйского сына и работник… Молодая невестка жила в доме свёкра на положении не то вдовы, не то брошенной жены… Не встретиться молодые люди не могли – ходили в одну калитку, по одним стежкам по одному двору и саду. Веселый и настойчивый, наш будущий отец начал оказывать знаки внимания нашей будущей матери: то поможет воды набрать из колодца, то предложит на скамеечке в саду посидеть, то лимон к чаю преподнесет, а то и в городской сад пригласит пройтись вечером.
В городской сад мама, конечно, не ходила и в саду на лавочке не сидела, а от лимона не отказывалась. Об этом иногда шутливо упоминалось в нашей семье, когда вспоминали ухаживания отца и долгую мамину сдержанность. Что же касается Василия Николаевича, то он против своей воли стал свидетелем и, в какой-то мере, участником истории знакомства наших будущих родителей. Мог ли он подумать, что поденный работник, паренек из бедной семьи будет когда-то претендовать на внимание и благосклонность его невестки. И пусть он никогда не считал жену своего сгинувшего сына особенно близким человеком, но все же… ему хотелось бы пристроить ее как-нибудь повыгодней, поосновательней. Но все в жизни обернулось совсем по-другому.
В автобиографии отец сообщает: «В 1913 году меня призвали в армию. Я служил рядовым во второй телеграфной роте второго саперного батальона. С 1914 года участвовал в Мировой войне, был ранен в ногу, Революция застала меня в Румынии. В 1917 году по ранению я возвратился домой и стал работать на той же спичечной фабрике. В 1917 году я женился на Татьяне Федоровне Паниной».
С того далекого времени сохранилось несколько фотографий. Вот одна из них: на траве под деревом позирует добрый молодец, повернувшись лицом и грудью к фотоаппарату. Солдатская форма сидит на нем ладно, бескозырка подчеркивает свежесть мужественного молодого лица. На обратной стороне полустертая, но все же прочитываемая надпись: «На добрую память Тане Паниной. 1913 год, Могилев». Отцу на этой фотографии 22 года и он только начинает свою службу в армии. Есть еще одна карточка, на которой снята наша мама. Надпись на ней говорит о том, что будущая наша мама посылает ее «незабываемому» нашему будущему отцу. Судя по всему этому, наши родители уже до призыва отца на службу были очень хорошо знакомы и даже дружны.
Немного странно и не совсем понятно, почему мама после нескольких лет замужества за Ефимом Кудрявцевым носила свою отцовскую фамилию? Живя в доме свёкра на положении невестки, покинутой мужем, молодая женщина, воспитанная в религиозной обстановке высоконравственного уклада отцовской семьи, понимала всю двойственность своего положения. Как она могла открыться родителям мужа о своей нарождающейся заинтересованности в отношениях с понравившимся ей молодым человеком, да еще приходящим работником свёкра? На что ей следовало решиться? Продолжать жизнь замужней женщины, храня верность человеку, от которого уже много лет не было никаких вестей, или считать себя свободной женщиной и всей душой откликнуться на привязанность другого мужчины? Не без колебаний и душевных потерь наша мама выбрала второе. Особенно это определилось к началу военной службы будущего нашего отца. Татьяна Панина, как и несколько лет до этого, продолжала жить в ожидании своего мужчины. Но ожидала она теперь будущего своего мужа Потапа Ефимовича Мосягина, ожидала его сначала с военной службы, а потом и с войны. Пройдут долгих пять лет, прежде, чем мои родители соединятся для совместной жизни. Это были трудные для них обоих годы. Таня Панина получала редкие письма от будущего нашего отца из действующей армии, жила надеждой на встречу с ним и Господь вознаградил ее – отец наш вернулся с войны. И они поженились.
Я думаю, что девять лет маминого ожидания покинувшего ее мужа, это вполне достаточный срок для того, чтобы и люди, и церковь посчитали возможным для нее второе замужество. Ведь брак с первым мужем остался не расторгнутым. С нашим отцом мама не венчалась.
А что же Василий Николаевич, мамин свёкор, как он отнесся к новому замужеству своей невестки? Наверное, с пониманием. Не в монастырь же ее направлять? К тому же новая власть уже громила монастыри и разгоняла их насельников. Мама уехала из дома свёкра и вместе с нашим отцом они сняли квартиру неподалеку на нашей улице. Таня временно осталась у деда.
Так начиналась наша семья.
У Василия Николаевича было два дома: один старый с тремя окнами на улицу, в котором он жил сам и моя мать со своей первой семьей, второй дом стоял рядом и был совсем новый, поменьше старого, но постройней, с высокой кровлей и двумя окошками на улицу. В этом доме квартировали какие-то евреи. Старый и старинный дом Василия Николаевича, очень серьезный и грузный, был, пожалуй, одним из самых древних на нашей улице. Все в этом доме говорило о почтенном возрасте: темные толстые, потрескавшиеся бревна сруба, темные доски ворот и калитки, простые тяжелые ставни на окнах и строгий, без излишеств и украшений, фронтон с чердачным окном. Дом состоял из двух больших комнат, разделенных просторными сенями. Одна комната была обращена на улицу, другая в сторону двора. В обеих комнатах были огромные русские печи, полы были настелены широченными досками, под низкими потолками обеих комнат в передних углах располагалось множество старинных темных икон старообрядческого письма. Несмотря на достаточное количество окон в комнатах старого дома было постоянно сумрачно.
Новый дом был веселее и как будто просторней старого, хотя и был значительно меньше. Сама судьба, казалось, предназначала этот небольшой домик для новой маминой семьи, Так оно впоследствии и получилось, но до этого произошли события, едва не закончившиеся трагически для отца с матерью и имевшие некоторое влияние даже на мою судьбу, тогда еще не родившегося и не предполагавшегося для рождения.
Трудно начиналась семейная жизнь моих родителей. В стране была разруха, неустроенность и беззаконие. Отец, чтобы как-то поправить материальные дела семьи, предпринимает отчаянную попытку заработать денег, попытку авантюристическую и безрассудную. Он вместе с мамой, Таней и маленьким Леней уезжает куда-то на юг Украины – точно не знаю куда – с целью поставить там прядильню на одно колесо и заработать средства для жизни изготовлением веревок.
Это было время, когда только что закончилась гражданская война. Россия десять лет погибала в революциях и войнах. Жить было трудно, а далекие переезды были не только трудными, но и опасными. Кто соблазнил отца на такой рискованный поступок? По какому адресу он ехал, какой информацией пользовался? Дома об этом говорили мало, поездка отца на Украину долгое время была мне известна только в общих чертах. Значительно позже обо всем этом мне рассказал сам отец. В деревне, где они с мамой определились на место, сначала у них все складывалось хорошо. Они сняли у одного хозяина пустую избу, отец подремонтировал ветхий сарай, купил у вдовы старого прядильщика передаточное колесо, привел его в порядок, наладил устройство для изготовления веревок и начал работать. Кстати, это отремонтированное отцом деревянное колесо через четверть века превратится в воображении службистов КГБ в прядильный завод, которым, якобы, владел мой отец на Украине, и станет одним из главных обвинений меня в моих антисоветских действиях. Так повернут этот факт биографии моих родителей бдительные офицеры КГБ, с подачи своего верного стукача, замполита батальона, подлого майора Шипулина, собиравшего на меня антисоветский компромат. Но это будет еще не скоро.
Первое время дело отца на новом месте пошло успешно, заказов было много. Мама крутила колесо, отец прял веревки. К осени дело стало ухудшаться. По причине неурожая и оскудения за работу платить стали меньше, заказы поступали все реже, стало трудно доставать пеньку. К зиме отец понял, что надежды на хорошие заработки не оправдались. Но продуктов на зиму отец с матерью заготовили: мука, крупа, сало, картошка и другие овощи были в достатке.
А в округе начинался голод.
Однажды вечером, когда дети уже спали и мать с отцом собирались ложиться, кто-то неожиданно и требовательно постучал в переплет окна, выходившего во двор. Мама испуганно посмотрела на отца. Вечер был поздний и никого не ждали. Отец насторожился, стук повторился и был еще более громким и настойчивым.
– Не пугайся, – сказал отец маме и пошел в сени. – Кто там стучит? – резко и громко спросил он.
– Открывай, москаль! – потребовали со двора.
– Кому открывать? Я вас не знаю. Кто вы такие?
– В гости к тебе пришли. Аль ты не ждал гостей?
– Не ждал, – ответил отец. – Завтра приходите. Днем.
– Ты вот что, москаль, открывай дверь, а не то вышибем! – угроза этих слов не оставляла сомнений в их исполнении.
– Ладно, – сказал отец. – Сейчас открою.
Он взял в сенях вилы и поставил их в кухне так, чтобы можно было их сразу схватить, если понадобится.
– Ну, чего ты там возишься? – крикнули со двора.
Отец тихонько снял крюк с двери, шагнул в кухонную дверь и крикнул:
– Заходите!
А сам стал так, чтобы видеть входную дверь и чтобы вилы были у него под рукой. На кухню ввалилось двое мужиков.
– Ну что, москаль, будешь гостей принимать? – спросил один из них, не снимая шапки.
– Садитесь, садитесь к столу, – засуетилась мама, – садитесь. Картошка есть тушеная, и сала сейчас нарежу.
Мама быстро собрала на стол. Отец подвинул к себе табурет и сел так, чтобы вилы были у него с правой руки. Лампа горела на столе, а где сидел отец, была тень.
– Как работаешь? – спросил один мужик.
– Только семью прокормить хватает, – ответил отец.
– Зря, значит приехал.
– Выходит зря.
– Ешьте, ешьте, – угощала мама незваных гостей. – Вот выпить у нас ничего нету.
– Чего ж так?
– Не держим. Пить у нас некому.
Отец размышлял, с какой целью к нему заявились незнакомые люди. Грабить в доме, кроме продуктов, было нечего. Но было не ясно, чего от них следовало ожидать.
– Детишки у вас есть? – спросил тот из гостей, что был постарше.
– Двое, – ответила мама, – спят в той комнате.
– Ну, пущай спят, – миролюбиво заметил гость и его товарищ согласно кивнул головой.
Они поели и, вставая из-за стола, старший сказал:
– Спасибо вам за хлеб-соль, – и добавил, обращаясь к отцу. – Хороший ты мужик, москаль. И хозяйка у тебя хорошая.
Накормили вот, приветили. Так что, бывай здоров, москаль. Извиняйте, если что не так. Надев шапки, они ушли.
– Господи, Царица небесная, Заступница, спаси и помилуй, – шептала мама, вглядываясь в темное окно.
– В тот вечер мы окончательно решили уезжать обратно домой, – рассказывал отец. – Надо было только дожить до тепла. А мужики эти больше не приходили. И не за хлеб-соль мою они ушли по-хорошему, а потому, что вилы у меня под рукой стояли.
Весной отец с матерью двинулись обратно в Новозыбков. Ехали сначала на лошадях потом на поезде. Бедствовали в пути страшно. Таня рассказывала, что ей приходилось даже милостыню просить. В дороге отец сильно болел. Кое-как, измученные, но живые добрались отец с матерью и двумя детьми до Новозыбкова.
Вскоре они поселились во втором доме Василия Николаевича. Это могло произойти только благодаря доверительности и участливому отношению бывшего маминого свёкра к новой семье его бывшей невестки. Сохранялось же в душе старого человека сочувствие к не родным, хотя и не совсем чужим людям. Поступок деда, надо отдать ему должное, имел неоценимое значение для жизнеустройства нашей семьи. Дело в том, что купчая на приобретение моим отцом второго дедовского дома и четырех соток земли, выделенных от дедовской усадьбы, была оформлена только в 1928 году. Владельцем же этой крошечной усадьбы на правах собственности отец стал на шесть лет раньше – в 1922 году. Не было у нашего отца в тот страшный год средств, чтобы полностью оплатить свое приобретение. Дед поверил отцу и сказал: «Живите».
Николай Васильевич в это время жил одиноко, Лукинична умерла, от сына по-прежнему не было никаких вестей, невестка завела другую семью. Таня подрастала и как единственная кровная внучка и наследница стала жить в доме деда. Это было правильно, да и уходить от матери ей никуда не надо было – жили соседями и в заборе, разделявшем впоследствии дворы, была устроена калитка. Дед, как уже говорилось, был хорошим хозяином. Двор его был застроен крепкими рублеными сараями, один из которых был приспособлен для хранения всякого ремесленного инвентаря и пеньки, для обработки которой была устроена специальная чесалка. В большом саду росло много немолодых, но хорошо плодоносящих деревьев. В начале сада были отведены дорожки для прядильщиков, начинавшиеся от задней стенки большого сарая и заканчивавшиеся у бани, стоявшей под старой грушей. Дедовский сал в раннем детстве был вожделенным местом для нас с Федей. Но дед нас не любил и в сад не пускал. Да и кто мы ему были? Невестка нарожала чужих детей и не мог он считать нас своими внуками. Я отрывочно помню сердитого мелкого старичка, одетого во что-то темное. Сейчас мне очень жалко его: в старости он был совершенно заброшен и одинок. С моими родителями он не хотел общения и не искал родственных отношений с ними.
Помню, был случай, когда мы с Федей по какой-то причине оказались в дедовском дворе. Это было, когда Таня вышла замуж и жила своей семьей. По требованию Таниного мужа внутренняя калитка была забита, и мы ходили друг к другу, когда это было надо, через улицу. Дед дал нам с Федей яблок и мы, придерживая яблоки у живота, чтоб не рассыпались, пошли на улицу. Дед провожал нас, а может, выпроваживал. Как воспитанные дети мы сказали деду «спасибо».
– Наплевать мне на ваше спасибо, – ответил дед.
Мы не поняли, почему он так нехорошо отреагировал на нашу благодарность, и рассказали про это маме. Она усмехнулась и объяснила нам:
– Надо было сказать не «спасибо», а «спаси, Христос»[2 - «Спасибо» – «спаси Бог», это выражение благодарности, принятое после Никоновской реформы Церкви; «спаси Христос», старообрядческая форма благодарности. Дед был истинным старообрядцем. – Прим. автора].
Забегая вперед, скажу, что умер Василий Николаевич в 1932 году от голода и старческой немощи.
А мы с Федей потом играли красивыми сотенными царскими деньгами с портретами Петра Первого и Екатерины Второй. Деньги эти нашлись в дедовских захоронках. Для чего он собирал и копил их? Для кого он намеревался их оставить? Единственный сын бесследно пропал. Невестку не посчитал родным человеком. Пусть революция свела ценность его накоплений к нулю, но ведь задолго до революции он уже был совершенно одиноким человеком. Неужели он не понимал, что все его накопления могут пойти прахом?
На большой, по городским меркам, усадьбе Василий Николаевич имел отлично устроенное хозяйство с ремесленным цехом, садом, огородом, имел два дома и все необходимое для обеспеченной жизни. И, как всякий обстоятельный человек, собирал деньги. Для кого и для чего он собирал деньги? А если б не собирал, то на что бы он их тратил? Нет ответа на эти вопросы.
Наш бесстрашный отец на откупленном – в долг – у Василия Николаевича крошечном пространстве земли начал создавать семью и строить свое хозяйство. Я помню, он кому-то рассказывал:
– Сначала в маленьком доме жили, а потом, когда начал разводить семейство, пристроил кухню.
Так и сказал: «разводить семейство».
Кухню отец пристроил большую, с двумя окнами во двор, построил небольшой коридор, чулан с замечательной лестницей на чердак. Коридор был похож на маленькую веранду с большим окном. Отец построил сарай, выкопал погреб, над погребом построил еще один небольшой уютный сарайчик. У нас он назывался «погребка». В ней жили куры, а иногда кролики. Двор отец обнес хорошим забором. Кроме того, он построил новые ворота и калитку. Желтые строганые доски, плотно пригнанные одна к другой, тёсаные мощные столбы ворот, замечательная калитка с высоким порогом, – все это было и соразмерно, и надежно. Ни у кого из соседей не было таких красивых ворот и калитки, а уж дедовские темные ворота казались совсем старыми и дряхлыми.
Я думаю, что время от 1923-го до 1931-го годов было лучшим, благополучнейшим временем жизни нашей семьи. Отец был молод, работа на спичечной фабрике его не изнуряла, и у него оставалось достаточно времени и сил на благоустройство своего хозяйства.
Вот как об этом сказано в отцовской автобиографии: «В 1918 году, когда немцы пришли в Новозыбков, я на фабрике не работал, а когда их прогнали, вернулся работать на свое место. В Красной Армии я не служил, так как меня признали непригодным по статье 24-й. На фабрике меня выбрали членом фабкома, хотя я был простым ящичником. Был премирован за выполнение первого экспорта спичек в Турцию двухмесячным жалованьем».
Где-то между строк этого фрагмента из автобиографии отца могло бы быть упоминание о злополучной поездке на заработки на Украину. Но отец об этом не упоминает и это совершенно понятно. Как-никак, это было поползновение, хоть и на кустарном уровне, но все-таки на частную инициативу. Во время НЭПа частничество не преследовалось, разрешалась торговля. Тем не менее нэпманы считались чуждыми элементами и относились к людям с запятнанными биографиями. В самом начале семейной жизни мои родители испытывали достаточно убедительные материальные затруднения. Отцовской зарплаты на многое не хватало, и мама старалась как-то помочь отцу. Она неплохо шила и зингеровская швейная машинка служила ей верой и правдой. Это была память ее покойной матушки. Мама не только обшивала семью, но и по-соседски кое-кому шила простые вещи: кофточки, юбки, платья, рубашки, детские вещички. Это приносило небольшое дополнение к отцовской зарплате. Но беда была в том, что не из чего было шить. Никаких тканей в продаже не появлялось уже несколько лет. Да и откуда им было взяться? В стране разруха, а НЭП еще только начинался. И вот тогда наш отец решился на небольшую коммерцию: прослышав, что в Новозыбкове на рынке сахар стоит намного дешевле, чем в Москве, он счел возможным подзаработать на этой разнице цен. Отец уломал маму согласиться с его затеей, соблазнив ее тем, что в Москве на вырученные деньги она сможет купить какой-нибудь материи, сатина там или ситца. Это определило участие мамы в этой поездке, ведь только она могла решить, какой товар надо будет приобрести. Вдвоем они направились в Москву. Приехали на Киевский вокзал. Народу – прорва, все куда-то спешат, знакомых – никого. Пока отец осматривался, к нему подошли двое мужчин.
– Привез чего, хозяин? – спросил один из них.
– А вам что? – в свою очередь, спросил отец, и в голосе его было достаточно агрессивности и настороженности.
– Да ты не шуми, – дружелюбно успокоил отца незнакомец. – Если что продать привез, говори. Может, столкуемся.
После некоторого сомнения отец сказал, что привез сахар. Сторговались. Покупатели предложили отцу поехать к ним на квартиру и там оформить покупку. Поехали на трамвае. Прошли каким-то грязным двором, застроенным косыми сараями и бараками. Провожатые постучались в обшарпанную дверь двухэтажного деревянного дома и мои будущие родители вошли в темный коридор, через который попали в небольшую в два окошка комнату. Взвесили на безмене сахар и один мужчина унес его в другую комнату, сказав, что сейчас вынесет деньги. Другой покупатель недолго посидел с родителями, поговорили о том, о сем, потом он озабоченно проговорил:
– Что это он там долго возится, деньги не несет. Пойду, потороплю его.
И тоже вышел в другую комнату. Отец с матерью ждали довольно долго. Чего только не передумали. Потом в комнату вошла немолодая тетка с веником, начала подметать пол и удивленно обратилась к родителям:
– А вы чего это здесь сидите?
– Да как же! – возмутился отец. – Двое мужиков у нас купили сахар, сказали, что деньги сейчас вынесут.
– Ничего не знаю! – повысила голос тетка, – Никакого сахара не знаю и знать не хочу. И никаких мужиков тут нету. Уходите отсюда!
– Погоди ты орать, – попробовал урезонить тетку отец. – Пойди позови тех, что сахар унесли.
– Никуда я не пойду! – отрезала тетка. – А если вы сейчас же не уйдете отсюда, милицию вызову. Спекулянты проклятые! Ходят тут!
– Ага! Так у вас тут целая шайка! – отец вскочил со стула, схватил табуретку и так ее грохнул об пол, что она вся разлетелась в щепки.
Тетка взвизгнула, мать в ужасе вцепилась в отца, а он поднял ножку сломанной табуретки, ударил ей по столу и гаркнул:
– Сейчас же зови мне этих жуликов или я всё здесь разнесу!
Мужики вышли сами.
– Ну, чего ты развоевался? – примирительно обратился к отцу один из них. – Сказали ж тебе, что сейчас вынесем деньги.
– А она что мне говорит? – возмутился отец. – Уходите, говорит. Как это, уходите!
– Она всё перепутала, – махнул рукой мужик. – Получай свои деньги и будь здоров.
Отец пересчитал деньги, потребовал, чтобы отдали мешок, и они с матерью благополучно выбрались на улицу.
Для нашего отца такие случаи были единичными, в основном же он во всем любил порядок. Отец уважительно относился к своей работе на фабрике, дорожил ей и достойно держался в своем звании и положении простого рабочего человека. Ни торговлей, ни частничеством он не занимался. Они вместе с мамой настойчиво и разумно, я бы сказал, благословенно и в традициях исконной русской порядочности строили свою семью.
Когда я думаю о жизни отца, я отдаю себе отчет в том, каким он был оптимистом, и самоотверженным человеком. Что он имел к тому времени, когда женился на нашей маме? В прошлом было бедное детство, потом война, закончившаяся для него инвалидностью, три класса воскресной школы, да специальность плотника. Ни собственного дома, ни денег, – ничего этого у него не было. Но имел он уверенность в своих силах, точно знал, что ему надо в этой жизни, и не устрашился никаких затруднений и сложностей. Мама родила ему четырех детей. Вполне понятно, что отец не мог в то время увязывать свои намерения о «разведении семейства» с грядущими планами руководства страны, ориентированными на полное обнищание народа, на жестокость дисциплинарной регламентации жизни общества и на государственный террор.
Время все расставило по своим местам.
Если б только знал отец, как глумилось над ним правительство его страны, как решали его судьбу и жизнь вожди победившей революции! Еще в 1920 году девятый съезд ВКП(б) принял военно-бюрократическую программу Троцкого, по которой страна должна была превратиться в нечто похожее на сплошной концентрационный лагерь. Рабочие и крестьяне по этой программе становились солдатами труда, мобилизованными для выполнения приказов руководства. Приговоренные к трудовой повинности, они не имели права располагать собой, самовольное оставление рабочего места считалось дезертирством, наказуемым, по требованию Дзержинского, без суда штрафной ротой или концлагерем. За невыполнение рабочего задания, за опоздание на работу, за нерадивость виноватые отдавались под суд и для них понижался и без того очень мизерный продуктовый паек.
Это было похуже аракчеевских военных поселений начала девятнадцатого века. Я не могу сказать, насколько была реализована эта программа, но сумрачны и темны стали перспективы человеческой жизни в революционной России. Через год, когда экономическая политика «военного коммунизма» обнажила всю свою несостоятельность, по решению десятого съезда партии с мая 1921 года в стране начала осуществляться новая экономическая политика – НЭП. В стране началось возрождение нормальной жизни. В промышленности и в сельском хозяйстве за несколько лет были достигнуты значительные успехи. Появились продукты и товары первой жизненной необходимости. В 1925 году советский червонец на лондонской бирже стоял выше фунта стерлингов. Н. Бухарин призывал крестьянство: «Обогащайтесь!». Это было лучшее время в истории нашего государства, это были лучшие годы существования нашей семьи. Я только одно могу сказать: благополучием моего раннего детства и младенчества, а так же моих братьев и сестер, мы обязаны только тому, что начальные годы нашего существования на земле совпали с Новой экономической политикой в нашей стране.
Мир и благополучие воцарялись в государстве.
Но вожди коммунистической партии не были заинтересованы в том, чтобы наша семья, и наши соседи и все население страны жило безбедно и достойно. Это же могло привести к капитализму. Для чего же тогда нужна была революция? Власти приступили к разгрому достижений в развитии экономики государства. НЭП был отменен. Началось уничтожение крестьянства, после чего страшный голод начала 1930-х годов охватил всю страну.
Тихий вечер на Шеломовской улице летом 1930 года
Улицы с таким названием давно уже нет. Но она была, такая улица, в нашем городе, и жизнью многих поколений отмечена добрая память о ней.
У Шеломовской улицы теперь другое название. После Октябрьской революции, когда разрушали, так называемый, старый мир, городские власти Новозыбкова в порядке своего участия в этом мероприятии, сокрушали божьи храмы, расхищали имущество состоятельных горожан, и заменяли старинные, исторически сложившиеся названия улиц нашего города на новые, отвечающие духу времени. Убожество фантазии переустроителей мира или жесткие требования идеологических установок правительства привели к тому, что в нашем городе, как и во всех без исключения городах Советской России, все главные улица стали называться совершенно одинаково. Куда бы ни заехал советский человек на своей родине, он всюду будет иметь возможность прогуляться по Коммунистическим, Советским, Комсомольским, Первомайским улицам или по улицам Ленина, по площадям Сталина, а также по Красным, Октябрьским и прочим городским территориям, имеющим названия, утверждающие поклонение великому «учению».
Удивительно, но отцы города оставили Шеломовской улице ее прежнее старорежимное название. Это произошло, видимо, потому, что не очень понятное название улицы не содержало в себе явных противоречий с марксистско-ленинской теорией.
Вроде бы пронесло! Но оказалось, что нет, не пронесло. Прошли годы и, после первого полета советского человека в космос, городские власти из чувства патриотизма и демонстрации своей сопричастности к великому событию не нашли ничего лучшего, как по этому поводу переименовать одну из улиц города. И перестала наша улица быть единственной во всем подлунном мире Шеломовской и превратилась в одну из многочисленных в стране улиц, получивших высокое имя космонавта Гагарина. Более чем двухсотлетнее название кануло в вечность. И пусть оно было не таким уж примечательным и ничего особенного не означало, и, скорее всего, произошло оно от названия деревни Шеломы, куда вела по ней дорога из города, но это – история. Много ли славы прибавилось памяти знаменитого человека от того, что скромная наша улица стала носить его широко известное имя?
С приобретением нового названия наша улица нисколько не изменилась, она осталась прежней, со своим давным-давно установившимся жизненным ритмом, с теми же домами и стежками, с теми же калитками и светом в вечерних окнах, с теми же деревьями, раскинувшими свои зеленые кроны над невысокими крышами деревянных домов. Здесь следует добавить, что в последнее десятилетие прошлого века улица наша стала перестраиваться, но это никак не связано с ее давним переименованием.
В пору моего раннего детства Шеломовская улица сохраняла свою старинную благопристойность и имела все признаки обычной улицы уездного русского города. Стежки вдоль домов, тележная колея на проезжей части, на газонах деревья, зеленая мурава, в окнах домов герани. Она небольшая, наша улица, – всего около сотни домов. В ее застройке нет ничего такого, что выделяло бы ее из числа других городских улиц. Начинается она от центра города и выходит в поля на его западной окраине.
