скачать книгу бесплатно
– «Питер Пэн», книжку, в которой лежала фотография. Ее можно найти?
– Порой ты бываешь такой странной, – улыбнулась Роуз. – Ладно, так и быть, принесу я тебе твою книжку. – Она кивнула в сторону пирога. – Только с этим покончим.
– Не спешите, я буду у себя. Приятного аппетита. И еще, Рози…
– Что?
– Прости, что оставляю тебя на съедение этим двум.
* * *
Во всем была виновата Австралия. Стоило Роуз упомянуть о месте, где родилась Вивьен, как в мозгу Лорел что-то щелкнуло. Она вспомнила, где впервые услышала это имя и почему оно так важно.
Пока сестры ели пирог и охотились за ножом, который им никогда не найти, Лорел перерыла чердак в поисках своего чемодана. У каждого в семье был свой собственный чемодан, в этом отношении мама была непреклонна. Это все из-за войны, однажды объяснил им папа, все, что Дороти любила, уничтожила бомба, упавшая на ее дом в Ковентри. Ей хотелось верить, что ее дети избегнут такой участи. И пусть она не могла защитить их от сердечных ран, зато знала, каждый из них найдет свои школьные фотографии в целости и сохранности. Страсть их матери к вещам – предметам, которые можно взять в руки и наделить неким особым смыслом, – граничила с одержимостью, а перед ее любовью к собирательству было трудно устоять. Все сохранялось, ничего не выбрасывалось, традиции соблюдались почти с религиозным рвением. Взять, к примеру, тот самый нож.
Чемодан Лорел подпирал старый радиатор, который папе так и не удалось починить. На крышке по трафарету было выведено ее имя. Истертые кожаные ремни и сломанные застежки годились только на свалку. Сердце Лорел затрепетало. Странно, что предмет, о котором она не думала пятьдесят лет, так четко возник в ее мозгу. Она помнила, как он выглядит, представляла, как возьмет его в руки, какие чувства он всколыхнет. Бледный призрак юной Лорел опустился на колени рядом с ней.
Внутри пахло сыростью и старым одеколоном, название которого Лорел успела забыть, но запах заставил ее вновь ощутить себя шестнадцатилетней. Чемодан был забит бумагами: дневники, фотографии, письма, школьные аттестаты, выкройки.
Наконец в дальнем левом углу она нашла то, что искала. Тоненькую книжицу, полную воспоминаний.
Несколько лет назад ей предложили сыграть роль Мэг в «Дне рождения». Играть предстояло в театре Литтлтон. Лорел отказалась. Единственный раз она позволила личной жизни вмешаться в свою театральную карьеру. Лорел отговорилась плотным съемочным графиком, хотя причина была в другом: она не могла отрешиться от того летнего дня шестьдесят первого года, с которым была связана пьеса.
Юноша, в которого Лорел была влюблена, а теперь не помнила его имени, подарил ей эту книгу, и она читала и перечитывала ее постоянно, всякий раз заново испытывая гнев и отчаяние. А потом незнакомец вышел из-за угла дома, и все в ее жизни изменилось. Одна мысль о том, чтобы снова погрузиться в сюжетные перипетии старой драмы, причиняла Лорел физическую боль.
И теперь у нее на лбу выступил пот, а пульс участился. Они лежали там же, в целости и сохранности, края вырезок торчали между страниц. Две статьи: путаная заметка местного корреспондента и некролог в «Таймс», тайком выдранный из газеты, которую отец ее подруги привез из Лондона.
– Смотри, Лорел, – сказал он однажды, когда Лорел зашла навестить Ширли. – Статья про того несчастного, который умер рядом с вашим домом.
Из многословной статьи следовало, что незнакомец был человеком незаурядным. Задолго до того, как появиться на пороге их фермы, он познал уважение и славу. Детей он не оставил, но когда-то давным-давно был женат.
Света маленькой тусклой лампочки не хватало, чтобы разбирать строчки, поэтому Лорел захлопнула чемодан и, прихватив книжку, спустилась вниз.
Спать ей предстояло в их детской спальне (еще одно преимущество в сложной иерархии старшинства), и постель уже застелили свежим бельем. Кто-то – наверняка Роуз, больше некому – поднял наверх ее сумку, но Лорел не стала ее распаковывать, а открыла окно и уселась на подоконнике.
Вытащив из книги некролог, она всмотрелась в газетные строчки. Знакомое имя ждало ее в третьей снизу.
Вивьен.
Лорел вернулась назад и прочла предложение с начала: «В тысяча девятьсот тридцать восьмом году Генри Дженкинс женился на мисс Вивьен Лонгмейер, родившейся в Квинсленде, Австралия, но воспитанной дядей в Оксфордшире». Ниже значилось: «Вивьен Дженкинс погибла в Ноттинг-Хилле в тысяча девятьсот сорок первом году во время авианалета».
Лорел глубоко затянулась, пальцы дрожали.
Возможно, существовали две Вивьен, обе австралийки. Возможно, подруга ее матери времен войны не имеет отношения к той Вивьен, муж которой умер на пороге «Зеленого лога». Верилось с трудом.
Выходит, мама знала Вивьен Дженкинс, а значит, и Генри Дженкинса.
«Привет, Дороти. Давненько не виделись», – промолвил он, и в глазах матери вспыхнул ужас.
Дверь открылась, вошла Роуз.
– Как ты? – спросила сестра, поморщившись от запаха табака.
– Это в лечебных целях. Только маме не говори. Терпеть не могу оправдываться.
– Не бойся, я не подведу. – Роуз подошла ближе и протянула Лорел маленькую книжку. – Смотри, какая потрепанная.
«Потрепанная» было мягко сказано. Лицевая обложка держалась на честном слове, зеленая ткань под ней почернела и пахла горелым. Лорел аккуратно перевернула страницу. На титульном листе было написано черным: «Дороти. Истинный друг – свет в ночи. Вивьен».
– Наверное, эта книжка была для нее важна, – заметила Роуз. – Она не стояла на полке вместе с остальными, а лежала в чемодане. Мама хранила ее там все эти годы.
– Ты заглядывала в ее чемодан?
У мамы были очень строгие понятия относительно неприкосновенности личной жизни.
Роуз вспыхнула:
– И нечего так на меня смотреть, Лол. Я не взламывала замок пилкой для ногтей. Она попросила меня принести книжку месяца два назад, прямо перед тем, как ее забрали в больницу.
– Она дала тебе ключ?
– Неохотно. Только после того, как я застукала ее на лестнице. Собиралась сама влезть на чердак.
– Не может быть!
– И тем не менее.
– Мама неисправима.
– Ты такая же, Лол.
Роуз не имела в виду ничего плохого, но Лорел вздрогнула. Она вспомнила вечер, когда сказала родителям, что покидает родной дом. Их огорчило, что она втайне от всех ездила на прослушивание, они считали, что ей рано начинать самостоятельную жизнь, волновались, что Лорел не получит аттестат. Тогда за кухонным столом родители по очереди выдвигали возражения; Лорел слушала со скучающим видом, а когда они закончили, с пылом обиженного подростка выпалила:
– А я все равно уеду! Что бы вы ни говорили, я своего решения не изменю. Я этого хочу!
– Ты слишком молода, чтобы понимать, чего ты хочешь, – возразила мама. – Люди меняются, взрослеют, принимают более взвешенные решения. Я тебя знаю, Лорел…
– Нет, не знаешь!
– Я знаю твое упрямство. Знаю, что ты считаешь себя особенной, что тебя одолевают мечты. Ты так похожа на меня…
– Ничего подобного! Я ни капельки на тебя не похожа! – Слова Лорел больно ранили и без того расстроенную Дороти. – Я никогда не делала того, что сделала ты.
– Довольно! – Стивен Николсон обнял жену за плечи, давая понять дочери, что ей пора наверх, но разговор не окончен.
Ночью Лорел беспокойно металась в постели. Она понятия не имела, где сестры, – наверное, их специально держат от нее подальше. Лорел впервые открыто выступила против родительской воли, она гордилась собой и одновременно себя стыдилась. У нее было чувство, что прежней жизни уже не вернуть.
Неожиданно дверь отворилась, и в спальню кто-то вошел. Постель прогнулась под весом тела, и Лорел услышала мамин голос. Мама плакала. Лорел захотелось упасть ей на грудь и никуда не уезжать.
– Мне очень жалко, что мы поссорились, – сказала Дороти, и луч лунного света из окна упал на ее лицо. – Как мы дошли до такого! Могла ли я представить, что когда-нибудь буду ругаться с собственной дочерью. В юности я думала, что непохожа на родителей. Я любила их, но мне казалось, они меня не понимают. Считала, что я лучше их знаю, как мне жить, и не прислушивалась к советам.
Лорел улыбнулась, не догадываясь, куда клонит мама, но, по крайней мере, внутри у нее уже не бушевала огненная лава.
– Мы с тобой так похожи, – продолжила Дороти. – Я боюсь, что ты повторишь мои ошибки.
– Но это не ошибка! – Лорел села на кровати. – Неужели ты не понимаешь? Я хочу стать актрисой, и для этого нет лучшего места, чем Лондонская драматическая школа!
– Лорел…
– Вообрази, что тебе семнадцать, мам, и впереди у тебя целая жизнь. Неужели тебе не захотелось бы все бросить и укатить в Лондон?
Вопрос был явно не по адресу – Дороти никогда не выказывала ни малейшего желания съездить в Лондон.
В комнате стало тихо, черный дрозд за окном звал подругу.
– Нет, – промолвила Дороти мягко и печально, гладя дочь по волосам. – Нет, никогда.
Только сейчас Лорел пришло в голову, что в ту далекую ночь она была так поглощена собственной драмой, что не спросила маму, какой она была в семнадцать лет, чего хотела, от каких ошибок предостерегала дочь.
Лорел взяла книжку, которую принесла Роуз, и нетвердым голосом промолвила:
– Как странно держать в руках то, что принадлежало ей до всего.
– До чего?
– До нас. До этого дома. До того, как она стала нашей матерью. Только представь, когда ей подарили эту книгу, когда был сделан тот снимок с Вивьен, она не подозревала, что когда-нибудь мы появимся на свет.
– А на снимке она сияет.
Лорел не улыбнулась.
– Ты когда-нибудь думала о ней, Рози?
– О маме? Разумеется.
– Нет, о ней, когда она еще не стала нашей мамой. Мы ведь ничего не знаем о том, как она жила до нас. Ты когда-нибудь задумывалась, чего она хотела, как смотрела на мир, – тут Лорел украдкой посмотрела на сестру, – какие тайны хранила?
Роуз неуверенно улыбнулась, и Лорел покачала головой.
– Не обращай внимания. Что-то я расчувствовалась сегодня. Это все старый дом, старая спальня. – Ей хотелось сгладить впечатление от своих опрометчивых слов. – Помнишь, как Айрис храпела?
– Громче, чем папа! – рассмеялась Роуз. – Сомневаюсь, что с годами она стала храпеть тише.
– Скоро выясним. Ты уже ложишься?
– Хотела принять ванну, пока остальные сидят за столом. – Роуз понизила голос и пальцами оттянула кожу на висках. – Как думаешь, Дафна…
– Я бы не удивилась.
Роуз нахмурилась.
– Придет же такое в голову, – покачала головой сестра.
Когда за Роуз закрылась дверь, улыбка сползла с лица Лорел. Она отвернулась к окну и выглянула наружу. За стеной щелкнул замок, вода зашумела в трубах.
«Пятьдесят лет назад, – сказала Лорел далеким звездам, – моя мать убила человека. Она называла это самообороной, но я была там и все видела. Она подняла руку и ударила того человека ножом, и он упал на землю, на вытоптанную траву и цветущие фиалки. Моя мать знала его, она была напугана, и я до сих пор не знаю почему».
В голову пришла неожиданная мысль: возможно, причина всех ее горестей и потерь, всех ночных кошмаров и приступов меланхолии кроется в том летнем дне? В тайне ее матери, которая все эти пятьдесят лет оставалась нераскрытой?
– Кто ты, Дороти? – произнесла Лорел шепотом. – Кем ты была до того, как стала нашей мамой?
7
Поезд Ковентри–Лондон, 1938 год
В семнадцать Дороти Смитэм окончательно уверилась, что ребенком ее похитили. Это было ясно как день. Дороти озарило в субботу, около одиннадцати утра, при виде отца, когда тот, покрутив карандаш между пальцами и облизав верхнюю губу, аккуратно занес в карманный гроссбух цену поездки на такси до вокзала (три шиллинга пять пенсов за четверых плюс три шиллинга за багаж). Составлению списка расходов отец будет предаваться почти все время в Борнмуте, а по возвращении в Ковентри семью ждет увлекательный вечерок. Длиннющие фолианты, неизбежные сравнения с прошлыми поездками (хорошо, если дело ограничится последним десятилетием), призывы в следующий раз вести себя экономнее, прежде чем, взбодренный заслуженным отдыхом, отец вернется в кресло бухгалтера на фабрике по производству велосипедов Х. Д. Уолкера и, засучив рукава, примется за работу.
Мать Долли сидела в углу купе, украдкой прикладывая к ноздрям носовой платок и больше всего на свете боясь побеспокоить мужа с его подсчетами. И как только Дженис Смитэм всякий раз умудрялась простыть прямо перед ежегодной летней поездкой к морю! Такое постоянство порадовало бы Долли, если бы не робкие виноватые звуки, издаваемые матерью в платок, – засунуть бы в уши отцовский карандаш, лишь бы их не слышать! Следующие две недели Дженис будет хлопотать над мужем, как наседка, пилить Дороти за слишком откровенный вырез купальника и следить, чтобы Катберт водился только с мальчиками из хороших семей.
Бедный Катберт. Милый веселый малыш, всегда готовый расплыться в улыбке или, напротив, удариться в слезы, стоило Долли выйти из комнаты. Впрочем, с годами ему предстояло стать двойником мистера Артура Смитэма. А это означало, что, как бы ни были близки Катберт и Долли, едва ли они родные по крови, а следовательно, вопрос открыт: кто ее настоящие родители и как ее занесло в эту семейку?
Циркачи? Знаменитые канатоходцы? Почему бы нет. Долли посмотрела на свои длинные и стройные ноги. Она была весьма спортивной девушкой: учитель физкультуры мистер Энтони каждый год отбирал ее в первый состав школьной хоккейной команды. А когда они с Кейтлин откатывали ковер к стене и ставили в патефон пластинку Луи Армстронга, не приходилось сомневаться, кто из них двоих танцует лучше. Истинную грацию – Долли скрестила ноги и пригладила юбку – не скроешь.
– Папа, а мы купим конфет?
– Конфет?
– На станции, в том маленьком магазине.
– Вряд ли, Катберт.
– Ну папа…
– Нам следует помнить об экономии.
– Ну мама, ты же обещала…
– Ну-ну, Катберт, перестань. Папе лучше знать.
Долли отвернулась к окну, за которыми пролетали поля. Циркачи, как пить дать, циркачи.
Платье с блестками, ночи под куполом цирка, опустевшего, но еще помнящего крики восхищенной толпы. Блеск, волнение, романтика.
Возмущение родителей, когда Долли, по их мнению, привлекала внимание посторонних, также свидетельствовало в пользу гипотезы о циркачах.
– Что скажут люди, Дороти, – шипела мама, когда дочь надевала слишком короткую юбку, смеялась слишком громко или красила губы слишком ярко. – Ты привлекаешь внимание. Ты же знаешь, папа этого не одобряет.
Долли знала. Как любил повторять Артур Смитэм, яблоко от яблони недалеко падает. Должно быть, он вечно жил в страхе, что рано или поздно цыганская бродяжья кровь дочери даст о себе знать.
