скачать книгу бесплатно
Тысячи раз Долли представляла свой первый поцелуй, но реальность превзошла ожидания. На экране, когда Кэтрин Хэпберн целовалась с Фредом Макмюрреем, это выглядело мило. После сеанса они с Кейтлин практиковались на сгибе локтя, но она и представить себе не могла, что ее ждет! Жар, сила, натиск. Долли ощущала вкус солнца, земляники, солоноватой мужской кожи. Но слаще всего было сознавать, как сильно Джимми ее хочет, чувствовать его прерывистое дыхание, его сильное мускулистое тело, выше, крупнее, чем ее, – тело, сражающееся с собственным желанием.
Долли отстранилась и открыла глаза. Джимми с облегчением рассмеялся, хрипловато и удивленно.
– Я люблю тебя, Дороти Смитэм, – промолвил он, прижавшись лбом к ее лбу, и осторожно оттянул пуговку на платье. – Я люблю тебя, и когда-нибудь мы поженимся.
* * *
Они молча спускались с поросшего травой холма, но внутри у Долли все пело. Джимми собирался просить ее руки: его приезд, поцелуй, сила его желания… что еще это могло означать, как не предложение руки и сердца? Больше всего на свете Долли хотелось, чтобы Джимми произнес эти слова вслух. Даже пальчики на ногах ломило от предвкушения.
Это было грандиозно. Именно то, о чем спрашивала мать, но тогда она не нашлась с ответом. Теперь она знала: больше всего на свете ей хотелось стать женой Джимми.
Долли скосила глаза, отмечая блаженное выражение на лице Джимми, его непривычную сдержанность, сознавая, что они думают об одном и что даже сейчас он ищет нужные слова. Долли была на седьмом небе от счастья, ей хотелось прыгать, кружиться, танцевать.
Они не впервые заговаривали о свадьбе, им уже случалось полушутя обсуждать свою будущую семейную жизнь в тихих пустых кафе в той части города, куда родители Долли не заглядывали. Этот предмет всегда невероятно волновал Долли, хотя, игриво описывая фермерский дом, где они будут жить, она ни разу не упомянула о закрытых дверях и общей постели, о том обещании свободы – физической и моральной, – что неудержимо влекло школьницу, мать которой до сих пор утюжила и крахмалила ее форменные юбки.
Долли хихикнула и сжала руку Джимми. Они миновали луг и теперь шли по тенистой аллее. Почувствовав ее прикосновение, Джимми остановился, потянул Долли за собой и прислонил спиной к стене дома. Его улыбка показалась Долли немного нервной.
– Долли.
– Да.
Сейчас или никогда. Долли едва дышала.
– Я хочу сказать тебе кое-что очень важное.
* * *
Долли улыбалась, и ее улыбка, такая открытая и зовущая, переполнила сердце Джимми. Ему не верилось, что наконец-то он отважился поцеловать ее, поцеловать так, как ему давно хотелось. Самое удивительное, что она ответила на его поцелуй. И пусть они родом из разных миров, теперь это не имело значения. Ее нежная рука лежала в его руке, и Джимми решился произнести вслух то, что весь день вертелось в голове:
– Вчера мне позвонили из Лондона, один человек, его фамилия Лорант[7 - Лорант Стивен (Иштван) (1901–1997) – выдающийся американский издатель и фотожурналист венгерского происхождения. Совершил революцию в искусстве фоторепортажа и помог становлению многих великих фотографов. С середины 1930-х до середины 1940-х жил в Англии, где издавал несколько фотожурналов.].
Долли кивнула.
– Он собирается издавать журнал, где будут печатать фотографии, за которыми стоит какая-то история. Этот Лорант увидел мой снимок в «Телеграф» и предложил мне работу.
Джимми ожидал, что Долли радостно взвизгнет и крепко сожмет его руку. Мечта, не покидавшая Джимми с тех пор, как он нашел на чердаке старый отцовский фотоаппарат и штатив, была близка к осуществлению. Однако Долли молчала. Улыбка сползла с ее лица.
– В Лондоне? – спросила она.
– Да.
– Ты собираешься в Лондон?
– Да. Туда, где много домов, часов и тумана.
Джимми пытался шутить, но Долли не рассмеялась. Недоуменно моргнув, она тихо спросила:
– Когда?
– В сентябре.
– Будешь там жить?
– И работать.
Джимми запнулся, что-то явно шло не так.
– Фотографический журнал, – произнес он неуверенно и нахмурился. – Долл?
Ее верхняя губа задрожала, и Джимми испугался, что сейчас она разревется.
– Долл? Что случилось?
Она не плакала, нет. Джимми отпустил руки Долли и сжал в ладонях ее лицо.
– Мы собирались пожениться, – пробормотала Долли.
– Что?
– Ты сам сказал, и я подумала…
К удивлению Джимми, Долли была в ярости. Бешено жестикулируя обеими руками, с горящими щеками, Долли бормотала что-то бессвязное. Джимми уловил лишь «ферма», «отец» и, как ни странно, «велосипедная фабрика».
Джимми пытался что-то сказать, она не слушала, и ему осталось лишь стоять и молча смотреть на нее. Завершив свой взволнованный и сбивчивый монолог, Долли глубоко вздохнула и возмущенно уставилась на него. Недолго думая, Джимми заключил ее в объятия и принялся гладить по волосам, словно расшалившегося ребенка. Это возымело действие, и Джимми улыбнулся про себя. Сдержанного и уравновешенного Джимми порой заставали врасплох бурные эскапады Долли, но ему нравилась ее горячность: она никогда не бывала просто довольной, а прыгала от радости, никогда не дулась, а сразу вскипала.
– Я-то думала, ты хочешь на мне жениться, а вместо этого ты уезжаешь в Лондон!
Джимми расхохотался:
– Не вместо, Долли! Я собираюсь откладывать деньги. Больше всего на свете я хочу на тебе жениться, просто я должен знать, что все делаю правильно.
– Но все и так правильно, Джимми! Мы любим друг друга, мы хотим быть вместе. Наша ферма, толстые куры, гамак, и мы танцуем босиком на веранде…
Джимми улыбнулся. Он рассказывал Долли о детстве своего отца, проведенном на ферме, незамысловатые истории, которые сам слышал когда-то, а Долли, как всегда, присвоила их себе, сильно приукрасив. Джимми изумляла способность Долли расцвечивать любую заурядную историю блестками своей фантазии.
Джимми сжал ее лицо в ладонях.
– У меня нет денег, чтобы купить ферму, Долл.
– Тогда давай купим цыганскую кибитку. С занавеской в маргаритках. И одну курицу… или двух, чтобы не скучали.
Не выдержав, Джимми прижался губами к ее губам. Долли была так молода, так романтична, Долли была его девушкой.
– Подожди, Долл, когда-нибудь мы сможем позволить себе все, о чем мечтаем. Я обещаю работать как вол, ты только потерпи.
Чайки чертили небо над ними. Джимми нашел ее руку, крепко сжал и повел Долли обратно к морю. Он любил ее фантазии, восхищался ее мятежным духом. Никогда он не чувствовал себя таким живым, как рядом с Долли. Однако Джимми приходилось думать об их совместном будущем. Они не могут позволить себе предаваться мечтам, ничего хорошего из этого не выйдет. Джимми был умен, об этом твердили все учителя, до того, как из-за болезни отца ему пришлось оставить школу. Он схватывал на лету, прочел почти все книги из публичной библиотеки. Единственное, чего ему не хватало, это везения, но, кажется, теперь все налаживалось.
Остаток пути они проделали молча. Когда вдали показался променад, кишащий отпускниками, которые дожевывали бутерброды с креветочной пастой, Джимми остановился, продел ее пальцы в свои и произнес:
– Пора.
– Пора.
– Увидимся через десять дней.
– Если я не примчусь раньше.
Джимми улыбнулся, потянулся к губам Долли, но какой-то малыш, преследующий мячик, который закатился в аллею, неожиданно подскочил сбоку. Момент был упущен, и Джимми неловко отстранился.
Долли махнула рукой в сторону променада.
– Мне нужно возвращаться.
– Держись подальше от всяких подозрительных типов.
Долли рассмеялась и неожиданно чмокнула Джимми прямо в губы. С улыбкой, от которой у Джимми заныло все тело, она шагнула навстречу заходящему солнцу, подол ее летнего платья бился по голым ногам.
– Долл! – крикнул он ей вслед. Она обернулась, солнце позолотило ее темные волосы. – Тебе ни к чему модное платье, Долл, ты в тысячу раз прекраснее той девушки.
Она улыбнулась (по крайней мере, Джимми так показалось, потому что лицо Долли было в тени), махнула рукой и убежала.
* * *
Солнце, земляника или то, что ему пришлось нестись сломя голову к поезду, были тому виной, но Джимми проспал почти всю обратную дорогу. Ему приснилась мать, старый привычный сон, повторявшийся годами. Они были на ярмарке, смотрели выступление иллюзиониста. Иллюзионист захлопнул за своей хорошенькой помощницей крышку ящика (ящик сильно смахивал на гробы, которые отец мастерил в подвале «У. Г. Меткаф и сыновья. Гробовщики и игрушечных дел мастера»), а мать наклонилась к нему и сказала:
– Он пытается отвлечь твое внимание, Джим. Ни в коем случае не смотри в сторону.
Восьмилетний Джимми кивнул, расширил глаза и честно не мигал, хотя совсем скоро в глазах появилась нестерпимая резь. И все-таки он проморгал: крышка ящика распахнулась – опля! – но женщины там не было. Мать расхохоталась, и Джимми стало не по себе, однако, когда он поднял глаза, матери рядом не было. Она сидела внутри ящика, уговаривая Джимми не спать на ходу, а ее духи благоухали так сильно, что…
– Ваш билет, пожалуйста.
Джимми встрепенулся и первым делом нащупал кофр на сиденье рядом с собой. Слава богу. Глупо так отключаться, особенно если при тебе фотоаппарат, твой пропуск в будущее. А если бы его украли?
– Ваш билет, сэр.
Глаза кондуктора стали как щелочки.
– Да-да, извините. Минутку.
Джимми начал рыться в карманах.
– Едете в Ковентри?
– Да, сэр.
Явно досадуя, что не удалось поймать нарушителя, кондуктор вернул Джимми билет и приложил руку к козырьку.
Джимми вытащил из рюкзака книгу, но чтение не шло на ум. Воспоминания о Долли, мысли о предстоящей поездке в Лондон мешали сосредоточиться на повести «О мышах и людях»[8 - «О мышах и людях» – повесть Джона Стейнбека, опубликованная в 1937 году и рассказывающая трагическую историю двух работяг во время Великой депрессии в Америке.]. Из головы не выходил сегодняшний разговор с Долли. Он хотел обрадовать ее новостями и вовсе не собирался обижать – настоящее кощунство расстраивать такую страстную и светлую натуру. Однако Джимми знал, что все сделал правильно.
Она не захочет связать свою жизнь с мужчиной, у которого нет ничего за душой. Долли любит безделушки и красивые вещи. Он наблюдал, как она глазела на ту компанию и на девушку в серебристом платье. И пусть Долли мечтает о ферме, ей не чужды обольщения богатой жизни. Ничего удивительного. Долли умна и очаровательна, и ей всего лишь семнадцать! Она не привыкла ни в чем себе отказывать, да и незачем ей привыкать. Долли нужен муж, который даст ей самое лучшее, а не мясные обрезки и каплю сгущенки в чай, когда нет денег на сахар. Джимми готов работать не покладая рук, и тогда, Бог свидетель, он женится на Долли.
Но это случится не сейчас.
Джимми не понаслышке знал, что бывает с бедняками, женившимися по любви. Его мать оставила богатых родителей ради отца Джимми, и первое время они были на седьмом небе от счастья. Но долго это не продлилось. Джимми до сих пор помнил тот день, когда, проснувшись утром, обнаружил, что мать ушла.
Вышла из дому и была такова, шептались соседи, а Джимми вспоминал волшебную сказку, которую они с матерью смотрели в театре за неделю до ее бегства. Он воображал, как мать растворяется в воздухе. Если кто и способен на такое волшебство, так это она, решил Джимми.
Как случается со всеми великими детскими тайнами, глаза ему раскрыли сверстники задолго до того, как этим озаботились взрослые доброхоты. «Мама у Джимми сбежала с богачом, маленький Джимми остался ни при чем; сидит Джимми без гроша, не получит ни шиша».
Джимми принес дразнилку со двора, но особого толка от отца не добился. С каждым днем тот грустнел, худел и почти не отходил от окна, притворяясь, будто ждет почтальона с важным письмом. Отец похлопал сына по руке, сказав, что все образуется, что вдвоем они не пропадут. Маленькому Джимми не понравился его тон: отец словно пытался убедить в этом себя.
Джимми прижался лбом к стеклу, глядя на пролетающие мимо рельсы. Отец. Единственное слабое звено в его лондонских планах. Отца нельзя оставлять в Ковентри, но он так привязан к дому. Разум отца по-прежнему блуждал в потемках, и Джимми не раз заставал его за приготовлением ужина для жены или, того хуже, у окна, в ожидании ее прихода.
Поезд втащился на вокзал Ватерлоо, и Джимми закинул рюкзак за плечи. Ничего, он что-нибудь придумает. Его ждет великое будущее, и Джимми не подкачает. Крепко сжимая кофр с фотоаппаратом, он выпрыгнул из вагона и заспешил к метро.
* * *
Долли стояла перед зеркалом в своей комнате, облаченная в сверкающий серебристый атлас. Она непременно вернет платье хозяйке, но разве это преступление – примерить его хотя бы раз? Приосанившись, Долли разглядывала себя в зеркале. От дыхания холмики грудей то поднимались, то опускались, атлас нежно льнул к коже. Долли никогда не доводилось носить таких великолепных вещей. Платья, подобного этому, не было ни в скучном гардеробе ее матери, ни даже у матери Кейтлин.
Платье совершенно преобразило Долли.
Если бы Джимми мог видеть ее сейчас! Долли провела пальцами по губам, и при воспоминании о поцелуе, о том, как он смотрел на нее, когда щелкал затвором, соски напряглись. Это был ее первый настоящий поцелуй, и отныне она уже не та, что была утром. Интересно, заметят ли родители то, что буквально бросается в глаза? Взрослый мужчина с руками, загрубевшими от тяжелой работы, мужчина, который скоро уедет в Лондон, где ему предложили настоящую работу, смотрел на нее с такой жаждой во взоре, целовал ее с такой страстью!
Долли пригладила платье на бедрах, кивнула невидимому собеседнику, рассмеялась воображаемой шутке и, широко раскинув руки, рухнула поперек узкой девичьей кровати.
– Лондон, – сказала она лепнине на потолке.
Долли приняла решение. Она поедет в Лондон. Признается родителям перед отъездом в Ковентри. Они будут вне себя, но это ее жизнь, и она не намерена подчиняться глупым условностям. Ей нет дела до велосипедной фабрики, она будет заниматься тем, к чему лежит душа. В большом мире ее ждут увлекательные приключения, надо лишь шагнуть им навстречу.
9
Лондон, 2011 год
Снаружи было серо и пасмурно, и Лорел порадовалась, что надела пальто. Продюсеры хотели прислать за ней машину, но она отказалась, до отеля было рукой подать. Лорел всегда любила пешие прогулки, да и доктора в последнее время советовали больше гулять. В глубине души Лорел надеялась, что прогулка прояснит голову. Предстоящее интервью заставляло ее волноваться: от мысли о слепящих прожекторах, немигающем оке камеры, почтительных и дружелюбных вопросах молодого журналиста рука сама тянулась к сумочке за сигаретой. Вот и правильно, хватит ублажать докторов.
На углу Кенсингтон-Черч-стрит она остановилась, чтобы зажечь спичку, и посмотрела на часы. Репетиции завершились раньше срока, интервью начнется в три. Если она поторопится, времени как раз хватит. Лорел посмотрела в сторону Ноттинг-Хилл: не так уж далеко, успеет. И все-таки она колебалась. За простым на вид решением клубился ворох смутных перспектив. Нет, долой сомнения. Глупо, оказавшись так близко, не воспользоваться случаем. Прижав сумочку локтем, она уверенно зашагала в противоположную сторону от Хай-стрит. («Только вперед, детка», – как говорила их мать.)
Лорел поймала себя на том, что во время вечеринки по случаю дня рождения Дороти не сводит взгляда с материнского лица, словно пытаясь разгадать загадку («Откуда ты знаешь Генри Дженкинса, мам? Как я понимаю, вы друг друга недолюбливали?»). В четверг они устроили прием в больничном саду. День выдался на славу, и, как заметила Айрис, грех было не воспользоваться такой погодой.
Какое правильное у Дороти лицо. В молодости мать слыла красавицей, куда красивее Лорел, да и остальных дочерей, за исключением, возможно, Дафны. Уж Дороти режиссеры не стали бы предлагать характерные роли. Но красота и молодость не вечны, время шло, и мать старела. Кожа повисла, покрылась морщинами и пятнами, кости словно просели, волосы истончились. И все же в лице осталось прежнее озорство. В усталых глазах светился огонек, уголки губ изгибались, словно Дороти только что вспомнила отличную шутку. Такие лица очаровывают людей незнакомых. В присутствии Дороти казалось, что, несмотря на страдания, о которых она знала не понаслышке, рядом с ней все пойдет хорошо. В этом проявлялась подлинная мамина красота, ее веселость, ее магнетизм. А еще неутомимое желание притворяться, воображать себя кем-то другим.
– Мой нос слишком велик для лица, – сказала она однажды маленькой Лорел. – Я не использую Богом данный талант. Мне следовало стать парфюмером.
Отвернувшись от зеркала, Дороти лукаво улыбнулась. От ее улыбки сердце Лорел замерло в предвкушении.
– Хочешь узнать секрет?
Лорел, сидевшая на краю родительской кровати, кивнула. Мать склонилась над ней, кончиком носа коснувшись пуговки детского носика.
