Цвет: жёлтый

Все персонажи являются вымышленными,

и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно

29 сентября

Я судорожно вдохнула, словно выныривая из воды после глубоко погружения, и проснулась, вздрогнув всем телом.

Сегодня всё было по-другому, что-то было иначе, чем всегда, что-то изменилось и это важно! Надо взять себя в руки и припомнить все детали.

Сев на одно из трёх стульев, служивших мне кроватью, я провела мелко трясущимися руками по голым плечам: пот липкий и холодный покрывал моё иссохшее тело. Подняв глаза, я увидела Машу. Она протягивала мне полотенце – поистрепавшуюся ветошь – и её глаза спокойно улыбались мне.

– С добрым утром! Как спалось?

– Ужасно, – призналась я и взяла из её рук тряпку, забыв пожелать ей доброго утра в ответ. – Что-то не так. Сегодня было что-то не так…

Стоило мне закрыть ладонью глаза, как я покрылась крупными мурашками, вспомнив, как ОН ударил меня ножом в живот.

– Вот твой апельсиновый сок. Подкрепись. Мы выйдем.

Конечно. Как можно было забыть о хвостике Маши – Сашке – мальчугане 5 лет, которого она где-то подобрала на просторах этой дикой войны. Он зовёт её только по имени, хотя слепо доверяет ей во всём и относится как к матери, по крайней мере, я их знаю года 1,5, и столько же дела обстоят именно так. Она не против. Таких вынужденных семей пруд пруди.

Апельсиновый сок, впрочем, и любая еда с мирных времён – прерогатива избранных. А на этой базе – только моя. Маша уводит Сашку, чтобы тот не ныл, видя, как я жадно, на одном вдохе выпиваю содержимое 200-граммового пакетика. Пакетиков осталось мало, но это не страшно. Скоро всё закончится.

Я каждый раз хочу отдать сок мальчишке, но каждый раз вспоминаю, что если у меня не будет сил, то и надежды у этих людей не будет. Именно поэтому я выпиваю сок так резко, чтобы не сомневаться.

Мой блуждающий взгляд остановился на потрёпанном чемодане под шкафом: сокровище. Всему своё время.

Мысли вернулись ко сну.

Опять погоня. Он снова настиг меня. Прижал к стене. Но в этот раз вместо того, чтобы без промедления убить, вперив пустой взгляд мне в глаза, впервые посмотрел на меня с интересом, словно по-настоящему увидел именно меня, а не бездушную цель. Ироничное сравнение, но точнее я не выражу. Наши лица были так близки, что мы почти касались носами. Но потом он вонзил кинжал (или всё же столовый нож? Ах, какая разница!) в живот, ещё удар и ещё. И смотрел на меня. Если бы я не знала, что происходит, то решила бы, что сон носит сексуальный характер. А ещё благовония… Они там были: дымились на обшарпанном, с потрескавшейся зелёной краской столике. Значит это этот Ганди. Но зачем он подал знак? Что происходит?

Когда началась эта война – последняя для человечества – в каждой стране стали появляться мы – провидцы. По одному провидцу на каждую страну. Учитывая, что мы сами не сразу осознали свои силы и поняли, как ими пользоваться, то времени прошло слишком много, чтобы мы, объединившись, смогли что-то предпринять для установления мира.

Провидцы видят, сколько осталось жить людям, могут проникать в сознание, навязывать свою волю.

Поэтому мы были опасны. Даже для своих. Нас стали истреблять: где свои же, где – чужие. Но оказалось, что провидцы просто так не умирают. После утраты физической оболочки, они перебирались, словно крысы с тонущего корабля, в сознание другого провидца. Бог знает, чем они руководствовались при этом. У меня в голове их уже шестнадцать. И порой заставить «гостей» вести себя тихо бывает мне невмоготу. Поначалу мне казалось, что в моей голове на полную громкость включили 16 радиоприёмников. Это было невыносимо. Сейчас же это радио одно, тихое, приглушённое, просто переключается на разные передачи часто. Но к этому можно привыкнуть, с этим можно жить.

Сказать, что у меня была обычная среднестатистическая жизнь, не сказать ничего. Я даже в лотерею выиграла лишь раз в жизни, и то в университетской столовой, когда им надо было срочно «раздать» продукты, не вызывая паники из-за отключившегося электричества. Наивные, мы тогда полагали, что это временное явление и никак не связано с развернувшимися боевыми действиями на наших границах. Чтобы понять, насколько я была обычной, вспомните свои детство и юность, и вы получите ответ. Четвёртый курс художественного института: мне казалось, что вся моя жизнь подчинена только искусству, и самое страшное в ней – не сданная вовремя курсовая работа по нео-рафаэлистам.

А потом всё изменилось. В одночасье.

Я проснулась одним обычным утром в своей квартире и ощутила не просто связь с материей этого мира, нет. Мир вокруг стал сродни пластилину, который при желании я смогла бы изменить. Я просто знала это: могу. Первой моей мыслью было: я сошла с ума. И это было бы самым логичным решением, учитывая накаляющуюся международную обстановку, из-за которой в институте развесили списки призывников. Паника буквально парализовала меня, ощущение было такое, словно я балансирую на грани жизни и смерти, и это оказалось мучительней всего: неопределённость.

И вот в тот момент, когда мне показалось, будто я падаю в бездонную пропасть, образно выражаясь, кто-то схватил меня за руку и потянул назад. Это был тот самый индус. Я назвала его Ганди, хотя это явно было не его имя, но он не стал возражать. Невысокий, в носом-картошкой, чуть оттопыренными ушами он стоял передо мной в белых одеждах и кротко улыбался. Он был старше меня минимум лет на 15, по какой-то причине нем, хотя последующие провидцы любили устроить балаган в моей голове.

Живых провидцев осталось лишь двое: я и ОН – тот, что гоняется за мной как охотник.

Я зову его «Тот-кто-охотится-за-мной», потому что не знаю настоящего имени своего преследователя.

Его держат на каких-то психотропных средствах, чтобы контролировать его и тех других, что примкнули к нему: я это видела. И я знаю, что провидцы в нём – в такой же ловушке, им не выбраться никуда, пока он жив. Мне неведомо, как они выбирают себе новое «жильё» после смерти своего тела, однако контролирующие «охотника» люди смогли установить особое поле вокруг него, которое привлекает души провидцев. Однако даже с при наличии этого «мёда» не все позарились на Того-кто-охотится-за-мной.

Я сильнее, я знаю это, но и неопытнее, на поддержание порядка в своей собственной голове уходит огромное количество сил и времени. Поэтому сейчас я – мечта всех возрастов и поколений. Если бы молодость знала, если старость могла. Это про меня. Про то, что я – воплощение мечты: теперь знаю очень много и могу ощутить опыт всех тех, кто доверился мне. Это тяжко, хочу вам сказать. Особенно поначалу, ведь голоса то и дело пытались со мной разговориться в самый неподходящий момент. Спасибо Ганди за его огромную помощь!

Индус. Это точно он. Он выбрал меня первым и до сих пор вёл себя тихо и очень смиренно, однако я всегда чувствую его мягкое невысказанное наставление о том, что женщина должна служить мужчине, наша сила – в слабости, можно победить и без борьбы. Это чувство всегда теперь со мной. Избавиться от него поможет мне только смерть. А она, если верить моим видениям, уже близко.

Когда я шла по тоннелю, то вдруг поняла, как почти спал стыд, испытанный мною, когда мы впервые нашли это место: получив неплохое образование и обладая всеми возможностями Интернета, я не знала фактически ничего о городах, находящихся дальше нескольких часов пути от своего города. Я и представить не могла, что метро оказывается строили в даже столь отдалённых на мой взгляд городах. Слава Богу, я ошибалась.

Собственно, где мы сейчас тоже сказать затруднительно. Кто-то сказал, что Екатеринбург, опираясь на уцелевшую рекламную вывеску. Было решено этим и довольствоваться.

Мы ютимся на станциях метро, под землёй, чудом уцелевшего и вместившего всех нас: грязных, голодных, оборванных чужаков на своей же земле. Каждый из нас сначала был вместе с большой группой людей, метавшихся из города в город. А потом словно чудом уцелевшие крысы, бегущие с тонущего корабля, словно брызги волн, разбившихся о высокие скалы, рассыпались в разные стороны, бродили, скитались, скрывались, спасались, пока не нашлись и не сплотились в новую, маленькую, слабую «рябь на воде».

Каждая такая группа людей на моих глазах словно песчинки ускользали между пальцами, и ни разу никого не смогла спасти. Никого. Только Маша и её «хвостик» пока со мной. И как бы я хотела не видеть над их головами эти дамокловы мечи!

Над каждым из уцелевших я вижу часы жизни: словно невидимый электронный циферблат. Идёт неумолимый обратный отсчёт дней. Над собой ничего не вижу, как не пыталась. Мне всё время кажется, что часы – это насмешка. Будто кто-то говорит: а теперь прячьтесь, если сможете!

Чеканным шагом я шла по тоннелю, по обе стороны которого ютились, приспосабливались к выживанию люди. Отовсюду мне подмигивают беспощадные «часы». Привыкнуть бы за всё это время, но не получается окончательно. Страшно.

Маша говорит, что это хорошо, значит, я не очерствела душой, а мне кажется, что я просто боюсь.

Наш штаб – маленькая комнатка управления поездами.

Меня встретил Генерал. Так странно, но даже имена – то, что было когда-то так важно! – стали заменяться на звания, которые сразу могут сказать, кого надо слушаться. Это был 50-летний мужчина с обезображенной правой половиной лица. Впрочем, его уже никто не боялся. Даже дети привыкли и не пугались. Хотя признаться, его правая стороны была похожа на результат ужасного эксперимента на людях: как если бы эту часть вывернули наизнанку, а потом пришили обратно. Естественно, видел у него только один глаз.

Мы коротко поздоровались.

– Ну, что слышно? – без дальнейших церемоний спросил он.

Я пожала плечами. Половина нашей страны стала необитаема из-за серии ядерных взрывов. Ответными взрывами была уничтожена или заражена почти вся Земля. Другая половина была смята остатками врага. Хотя кто теперь враг? Только голод. Страх. И приближающаяся зима, которая обещает быть по-настоящему непредсказуемой и ужасной. Лучше смерть. Желательно быстрая.

Хотя уверена, что все мы облучены, и может вообще не доживём даже до декабря.

– Пока не получается. Я стараюсь. Но всё как-то сбивчиво. – Ответила я, имея в виду попытки переманить последнего живого провидца на нашу сторону.

– Сколько у нас времени?

– Дней пять. Не больше.

– Часы у наших по-прежнему убывают?

– Да.

Если бы он знал, как долго я готовлюсь к этому «да»! И оно короткое именно потому, что мне тяжело даже об этом ему говорить. И он знает. Понимает. Мы оба не любим общество друг друга, потому что он не герой, а я не хочу им быть.

И мы до сих пор помним ту ночь. Мне не хотелось спать, не хотелось снова играть в эти «кошки-мышки», где наградой будут провидцы. Я же знаю, почему он так пристально смотрит мне в глаза: пытается призвать к себе тех, кто выбрал меня. И я трачу последние силы, чтобы удержать их, оставить этих неугомонных дикторов невидимого многоканального радио себе.

Той ночью я поднялась наружу, скользнув понимающим взглядом по дремлющему часовому. Холодно. Луна в форме бейсбольного мяча где-то высоко в неспокойном небе швыряется кусками туч вокруг себя: разгоняет дождь.

Если бы не мои обретённые способности, секрет Генерала так и остался бы нераскрытым. Впрочем, для остальных так и было, а вот для меня это стало шоком. Я так хотела верить в его могущество! В то, что он возьмёт ответственность на себя за всё! Что он спасёт нас всех!

Но вот я отчётливо вижу светящиеся цифры в почти полной темноте, а дальше невольно обращаюсь в слух: физический и внутренний, считывая состояние человека.

Генералу страшно. Он, закусив ребро ладони, беззвучно рыдает, и крупная дрожь идёт, кажется, откуда-то из самого сердца, гулко отдаваясь уже в теле. Он слабый. Он растерян и не знает, что делать. Людей мало, оружия тоже. Время каждого здесь истекает. Смерть неизбежна! Нет никакой надежды! Он играет свою роль, им это нужно! Кто бы успокоил его?! Вселил в него уверенность и дал хоть проблеск веры в будущее! В то, что может оно вообще быть – будущее… Единственное, что ещё удерживает его от пули в лоб – приближающихся врагов, которые будут тут со дня на день, тоже мало, и может они также боятся не меньше его самого. Однако он даже благодарен им в какой-то мере: у него есть маленькая цель для того, чтобы жить дальше. Зачем они вообще идут? Зачем? Из-за провидицы? Она им нужна? Может если они заберут её, то оставят остальных в живых? Пусть в рабстве, но живыми! Люди надеются на него, он не может их подвести: всех этих напуганных, как и он сам, женщин, детей, подростков, стариков, слабых мужчин. Им надо чем-то питаться зимой, как-то выжить, но зачем? Что им делать дальше? Какой вообще во всём этом смысл?..

Эта его последняя его мысль, прежде, чем он ощутил моё присутствие, была для меня самой страшной. Она раскрошила мои тонкие стеклянные стены, которые я возвела для того, чтобы жить ещё один день, на мелкие осколки, впившиеся в самое сердце.

Молча, не различая лиц друг друга, мы пялились в пространство между нами.

– Подойди к нему, – я буквально чувствовала мягкие подталкивания в спину Ганди, когда пожилая литовка наставляла меня: она очень хорошая, я чувствую её сочувствие ко всему живому с той самой минуты, как она выбрала меня. – Поддержи его.

Но я не могла и шагу ступить.

– Слабый, – крутилось у меня в голове, паря над всем разразившимся многоголосьем. – Он такой слабый…

– Можно подумать, ты этого не знала, – весомо фыркнула молодая женщина – итальянка, и почему-то вмиг все смолкли, оставив меня один-на-один с выпрямившимся в полный рост Генералом.

Знала. Конечно, знала. Чувствовала его страх, намеренно старалась не замечать. Мне нужно было верить в героя. Мне нужен был герой, как и всем этим людям! Нужна была слепая вера в чудо, в конкретного человека, что спасёт нас всех! Это ведь так по-человечески: надеяться на кого-то. На президента, премьера, министра, полицейского… Мне просто было нужно, чтобы всё решилось без меня…

Мы с Генералом не обсуждали это: ни тогда, ни после. Молчаливым уговором отныне были скреплены все совместные обсуждения предстоящей обороны и жизни общины.

Ради других, ради их веры в будущее мы продолжали молчать и играть отведённые нам людьми роли.

Вот и сейчас. Этот мой доклад ни о чём был больше нужен тем, кто ютится в тоннеле: они видят, что «руководство» обсуждает, принимает решения, даёт указания и предпринимает хоть какие-то действия для их спасения. Людям этого достаточно.

Именно поэтому Генерал сдержанно кивнул. Я могла идти. Ему предстояло обсудить план обороны с уцелевшими мужчинами и подростками.

Холодает. Под землёй это чувствуется острее.

1 октября

– Открытое ранение, – тихо, извиняясь, пояснил врач молодой бесцветной женщине с огромными карими глазами. – Кровотечение… Я могу его остановить на время. Мне очень жаль. У нас просто нет ни лекарств, ни средств…

Два подростка нашли несколько гранат, несли их Генералу, но что-то пошло не так. Один из них умер на месте – я его помню, время у него было на исходе, я предупредила об этом Генерала, и он даже не стал поэтому того брать в расчёт для предстоящей обороны. А вот второй…

Я отошла в сторону, но эта несчастная успела схватить меня за руку. Я обернулась. Её сумасшедшие глаза смотрели на меня почти как на Бога.

– Я знаю, что Вы можете помочь ему! Помогите ему, прошу Вас! Спасите!

Отрешённо, оцепенев, я перевела взгляд с лица женщины на её руку: такую же грязную, как и у меня. Всё моё внимание привлекли к себе блохи, которые стали прыгать на меня. У меня не было ни брезгливости. Ни отвращения. Тупая констатация факта: блохи. Их везде полно. Но именно само их существование в настоящий момент заботило меня больше, чем эта женщина. Мерзкие существа! А будут жить даже после нас…

Врач схватил женщину за плечи и стал оттягивать от меня, что-то говоря про сына.

Я стряхнула её кисть и, молча, поспешила выйти вон.

Что я могла ей сказать? Что сделать? Я и сама не знала. Вопреки знакам над его головой у меня почему-то зрело стойкое ощущение, что он проживёт долгую и счастливую жизнь. Ерунда какая-то.

Я вышла на самый верх «башни» – чудом уцелевшей части какого-то здания, видимо, торгового центра, и увидела там Сашу. Дети есть дети. Несмотря на то, что от всей нашей страны осталась эта малюсенькая частичка, и через несколько дней мы все умрём, ребёнок продолжал познавать мир с тем же интересом, как если бы мы жили в мирное время. Маша сидела неподалёку, увлечённо читая первый том сборника Джека Лондона: мне кажется, что она её уже должна знать наизусть, так как эта потрёпанная книга с ней столько, сколько я знаю эту молодую женщину. Наверно, это тоже бегство от реальности.

Саша сидел прямо на бетонной плите, поджав под себя ноги, и ловил руками солнечные зайчики от своих очков. Над его головой словно злые вороны неумолимо мигали числа.

В другое время, когда-то очень давно, я бы непременно нарисовала бы его: запечатлела эти тонкие ручки, огромные глаза за очками с треснувшими стёклами, выражением счастья на бледном личике.

Я подошла ближе и прижала его к себе: малыш, как хочется помочь тебе выжить! Если бы я могла остановить часы его времени! Подарить ему долгую жизнь! Маленький, ни в чём не повинный котёнок!

Хорошо забытые за своей бесполезностью слёзы, вдруг защипали глаза, ещё немного и я готова была расплакаться.

– Это тебе! – выпутавшись из моих объятий, сказал Саша и вытащил из единственного целого кармана ветхих штанишек одуванчик. Жёлтый, с помятыми лепестками и робким маслянистым запахом.

– Одуванчик? – с усилием я прокашлялась и резким движением тыльной стороной ладони прошлась по своим глазам. – Но откуда? Сейчас же осень!

– А он вот вылез! – подытожил Саша и тут же потерял всякий интерес к этому вопросу. Ребёнок.

Я крутила упругий стебелёк в своих руках с чёрной грязью под неровными ногтями и надежда, робкая, еле слышная тронула моё сердце: если есть ещё вот такое чудо, то может мне удастся их всех спасти?

3 октября

Сегодня я весь день не выхожу из своего закутка. Никого не хочу видеть. И плевать, что подумают окружающие!

Я пыталась осознать, что произошло во сне.

Я победила! Победила его! Мне неимоверным образом удалось перекачать к себе двадцать провидцев. Двадцать! И забрала бы остальных (а там – кто знает?!), но сон прервался с его стороны: очевидно, что те, у кого он в химическом плену, засекли утечку и разбудили его.

Я уверена, что мой успех отчасти проспонсирован тем, что и у них подходит к концу топливо, электрогенератор даёт сбои, лекарства заканчиваются. Они тоже бегут, спасаются, только уже не от конкретного врага, а от той же смерти, что ожидает всех нас.

Во сне я снова бежала. От него. Я слышала топот его ног и когтей, когда он вдруг превращался в огромного зверя, похожего на тень тигра. Бесконечные коридоры и запертые двери. Вдруг мои ноги стали вязнуть в деревянном полу старого дома…

Почему опять дом? Почему он всегда ловит меня в доме, но никогда не в парке или лесу? На улице или в горах? Скорей всего он возвращается мысленно туда, где он чувствует себя уверенно, может, где ему было хорошо.

– Дом его родителей? Его дом? – пыталась разобраться я, проснувшись.

…Я упала навзничь, не сдержав крик. Вот тут-то он настиг меня, прижал меня к полу и стал душить. Его горячие крепкие ладони – большие, сильные, моя шея для него – как тростинка. Здесь он не мог меня убить, физически не мог, однако ему нужны были мои провидцы. Именно поэтому он фиксирует мне шею и жмёт так, чтобы я не смогла закрыть веки.

Глаза Того-кто-охотится-за-мной смотрели прямо в мои.

И тут до меня снова донёсся тонкий аромат роз. Ганди? Почему ты никогда просто не скажешь, что хочешь?! Хотя нет, не он, потом пойму – кто, если выберусь из этого. Но эта деталь придала мне сил, и я стала рассматривать эти глаза напротив – последнее, что должно было быть перед тем, как я проснусь.

Они тёмно-карие. Цвета шоколада. На верхнем правом веке – маленькая родинка, застенчиво притаившаяся у веера коротких прямых ресниц.

– Шоколад. Это так сладко, – подумалось мне тогда, – и интимно.

И вот тут. Именно в этот момент произошло невероятное.

Хватка на моём горле ослабла. Уже можно было ударить его в грудь и убежать, но я продолжала с интересом разглядывать его глаза, широкие брови, нос с горбинкой, впалые щёки, прямой подбородок.

У него была красивая линия шеи и широкие плечи. На левой ключице, ближе к груди небольшой зарубцевавшийся шрам. Это так по-человечески. Он – тоже человек. И я же вижу, чувствую: хороший. Всё это время я думала о нём, как о сосуде для провидцев, которых нужно спасти, а сам он отходил на второй план.

– Почему я всё это вижу? Как я раньше этого не замечала? Я так боялась его, так отчаянно хотела убежать, скрыться, что не могла увидеть его. Даже когда он раз за разом настигал меня, я хотела только одного – спрятаться, проснуться, закрыть глаза, чтобы не отдать ему ни одного провидца.

Менялась и обстановка вокруг нас. Я осторожно посмотрела по сторонам и улыбнулась, хотя наверно это было не к месту. Но меня настигла такая нежность, такое сильное тепло, сострадание, что иначе я не смогла бы себя повести.

Обнажённые, мы лежали на большой кровати, укрытой движущимся подобно змее тёплым шоколадом. Я – на спине, «охотник» навис сверху, прочно удерживаемый сладкой лавой. Комната была светлая, с большим окном, откуда лился мягкий солнечный свет.

Руки Того-кто-охотится-за-мной были разведены в стороны и плотно обвиты шоколадом, который очевидно и не давал ему свободы действия. Моему противнику было не больше 30 лет, худощав, выше меня. Его лицо не было искажено злобой или ненавистью как прежде. Нет, он был удивлён не меньше моего: видимо, ему тоже впервые было интересно просто смотреть на меня, разглядывая и подмечая разные нюансы. В нашем пространстве прямых взглядов не было место смущению. Казалось бы: вот он – идеальный момент, когда мы оба можем воспользоваться своим положением, но ни один не делает этого.

Он пытался сопротивляться мягкому теплу шоколада, но тот по непонятным причинам оказался сильнее своего пленника. Шоколад обволакивал его спину и грудь, ненавязчиво погладил его щёку, не оставляя следов, сомкнулся на бёдрах. Шоколад тёк и по мне, обнимая руки, плечи, грудь, живот. Было так хорошо и спокойно, что я беспрестанно улыбалась.

Так хорошо. Так спокойно. Безопасно. Если бы можно было, я бы осталась в этом моменте навсегда.

Мы смотрели друг на друга впервые с интересом, без ненависти или страха. И я чувствовала невероятный прилив сил, который, как я поняла позже, был вызван тем, что души провидцев переходили ко мне. Этому мой визави не сопротивлялся, наоборот, я чувствовала облегчение, неверно принятое мною тогда за своё. Хотя и мне было легко тогда. В этом сне всё было хорошо. Впервые за все эти годы.

И тут Тот-кто-охотится-за-мной протянул к моему лицу руку и дотронулся до щеки: шоколад позволил ему это, не боясь, что мне причинят вред. Моё сердце бешено забилось, это было так нежно, так чувственно! Без тени угрозы. Он наклонился ко мне, чуть прикрыв глаза, я подалась вперёд и…

Нас прервали.

Невидимой волной его сшибло влево, а я провалилась вниз, визжа от страха.

Так кончился этот странный сон. Вкус победы оказался противоречивым. Весь день я успокаивала расшатанные нервы и усмиряла новые голоса в своей голове. Хорошо, что «старожилы» уже знали правила и обучали им других. Моё личное «внутреннее» радио пополнилось ещё 20-тью станциями.

Аромат роз. Розы… Милая японка приветливо кивнула мне откуда-то из глубины сознания: не стоит благодарности. Подросток-француз довольно нагло просил слово до тех пор, пока я не призналась самой себе, что в той комнате, полной шоколада, была любовь. Любовь, переполнявшая нас обоих. Любовь, которая началась с меня. Любовь, которую я стала ощущать к человеку. Именно человеку, а не Тому-кто-охотится-за-мной. Думаю, что впервые я вообще увидела и признала в нём личность. Порабощённую и нуждающуюся в тепле, как и все мы.

Я дотронулась до чемодана под шкафом: кажется, теперь я начинаю понимать, зачем мне нужно его содержимое. Коренная американка ласково улыбнулась мне, а индус одобрительно закивал головой. Банда, просто банда.

4 октября

Началось. Они уже тут. Снаряды взрываются прямо над нашими головами. Мне кажется, что те, кто пришли, просто швыряют всё, что у них осталось.

Я вместе с мужчинами стою на площадке «башни». У нас есть оружие, гранаты, пулемёт. Но достаточно ли этого?

Генерал собрал всё мужество, которое у него было, это его последний бой. Он не смотрит мне в глаза, мы никогда не обсуждали его часы: от него не было вопроса, от меня – ответа.