скачать книгу бесплатно
Паром начал отчаливать от берега и со скрежетом железа об гравий медленно двинулся вперёд.
Непередаваемое чувство детского восторга помню я. Всё было таким новым, интересным. Енисей – глубокая река, по которой туда-сюда ходили гружёные баржи. Вода казалась чёрной и сразу вспомнилось море, его мы видели в четырехлетнем возрасте, а сейчас нам было по шесть.
Паром шёл очень медленно, так как направлялся наискосок против течения. Через минут пятнадцать мы уже были на середине реки, как вдруг подул сильный ветер и внезапно пошёл дождь, все стали прятаться по машинам, а мы побежали под козырёк – жалкое подобие укрытия от солнца и дождя.
Ветер на Енисее особенно холодный.
– Можно мы переждём дождь в рубке (место, где сидели работники и откуда шёл выход в кабину машиниста), – спросила бабушка и нас кто-то пропустил.
Грязное помещение с кабинками для переодевания работников, весь чёрный, будто в мазуте, стол и одна длинная лавка: это скромное неопрятное убранство наполняло маленькое пространство помещения. Сидели мы там минут пять или семь, дождь шёл, но уже не такой сильный.
В дверь вошёл мужчина, ругнулся матом, закрывая за собой дверь, не замечая нас. Подошёл к шкафчику, достал оттуда банку тушёнки и, когда развернулся, понял, что не один здесь.
– Драсьте, – растерянно поздоровался он, поставил банку на стол и вошёл в помещение машиниста.
Слышно стало, как кто-то там начал ругаться. Разобрать ничего было невозможно, потому что мотор парома работал громко.
– Кто разрешил войти посторонним? – чётко услышали мы среди гула и отдалённой перепалки работников. Нам с братом стало страшно, но бабушка никак не реагировала, и все продолжали сидеть.
Мужчина вышел весь красный, видно, что злой.
– Выйдите на палубу, мне нужно поесть, – коротко и ясно, как отрезал, буркнул нам. Бабушка молча взяла нас за руки и направилась к выходу, а мужчина принялся ножом открывать свою банку.
Почему-то мне стало обидно, и я надулась.
Вышли на палубу, дождь уже заканчивался, солнце проглядывало и разгоняло вокруг себя тучи. Люди стали выходить из своих машин, а мы подошли к перилам. Уже хорошо был виден берег, гравийная дорога уходила вверх в гору и на ней скопилось много машин, ожидавших парома.
До Момотово мы шли пешком. Далеко через лес и мимо небольшого болота. Бабушка собирала по пути грибы, а мы костянику себе в рот. Очень хотелось жареной картошки и молока, именно это и было на обед у Рыбниковых – наших родственников, к которым мы так долго добирались в тот день.
Художник
После первого класса родители отвезли нас на недельку в Момотово к бабе Ане.
Дед Слава, её муж, в моих воспоминаниях остался тихим, молчаливым человеком. С нами он был угрюм и много не говорил. Наверняка, потому что не знал, как общаться с детьми, так как у них с бабой Аней и детей своих никогда не было. С нами всегда говорил чётко, коротко и только по делу.
– И что ты ноешь? – спокойно спрашивал он у меня.
– Я хочу домой! – сквозь рёв говорила я и продолжала рыдать.
– Так догоняй отца, не думаю, что он далеко уехал.
Детский мозг начинал переваривать сказанное, и слёзы в этот момент переставали течь. А потом понимала, что нет смысла ныть, папа хоть и недалеко уехал, но мотоцикл я точно не догоню.
Дед, убедившись, что я перестала лить слезы, молча шёл в дом, а я следом. Шаркая домашними тапками по полу веранды, он оглядывался и, убедившись, что я иду следом, ухмылялся и издавал звук, напоминающий кряканье утки… Я повторяла за ним, дразня, но он не злился. От этого мне обычно становилось скучно, и я крякала ещё раз. Дед вздыхал и заваливался на кровать.
– Всё, сон-час, иди в зал, ложись на диван.
– Я не маленькая, чтобы спать днём, – обиженно протестовала я.
Дед опять крякал. А я от безысходности шла в зал, крякала там и глазела в стекло серванта, разглядывая коллекцию необычных пепельниц в виде лаптей, туфель, сапогов, ежиков и много ещё чего.
Но что самое интересное, дед был художником. На стенах висело не мало его работ. В основном это были пейзажи, портреты и репродукции картин знаменитых художников. Больше всего мне запомнилось две картины: «Три богатыря» – репродукция всеми известной картины Васнецова. И один пейзаж. Картина с этим пейзажем висела в зале над диваном. Я ложилась и часами перед сном её могла разглядывать. На ней изображалось поле, дорога, уходящая вдаль, и лес.
– Дорога от парома до Момотово, – выйдя из комнаты, сказал он.
– Это, по которой мы ехали, что ли?
– Что ли.
– М-м-м-м-м-м, красиво…
– Что бы ты там понимала, – приглушённо смеясь, сказал он.
Чувствуя, что дед в хорошем настроении, я опять начинала крякать, а он вертел головой и, махая на меня рукой, уходил курить на крыльцо.
Зрение уже было не то, и дед сложил все свои краски и кисти в сарае. Добравшись как-то до этого сарая, мы с братом пооткрывали все краски и изрисовали стены. Через пару дней баба Аня зачем-то пошла туда и ахнула.
– Дед, там кто-то красками все стены сарайки перепачкал, это не ты? – лукаво и преднамеренно громко, чтобы слышали мы, говорила она ему.
– Не я, не я… – уставшим голосом отвечал он.
А мы вжимались в стулья и опускали стыдливо глаза.
– И не вы? – обращалась она тогда к нам.
– Не-е-е-е, не мы, – в один голос рапортовали оба. Глаза начинали бегать и сразу как-то хотелось исчезнуть или переместиться в другое место, подальше от них и этого разговора.
А вечером дед открыл замок и зашёл в другой сарай, дверь которого была всегда закрыта от нас. Там стоял красный двухколёсный мотоцикл. Он выкатил его во двор и, пока что-то искал, мы успели понажимать на все кнопочки и рычажки на руле. Выйдя из сарая с пакетом, дед засунул в него руку и вытащил какой-то серый футляр. Это оказались масляные краски с кисточкой в выемке, которые очень вкусно пахли.
– Этими красками я и писал картину, что над диваном висит, – улыбаясь, произнёс он. В этот момент лицо его стало особенно морщинистым. Дед редко улыбался, не говоря уже о разговорах с нами и эти глубокие морщинки особенно мне запомнились.
– Вот вам подарок от меня!
Мы даже не ожидали этого и стояли с глупыми выражениями лиц.
– Что, не нравится подарок? Я и газет вам сейчас вынесу. Будете рисовать?
– Да-а-а-а-а, – обрадовались мы.
Дед занял нас тогда на весь вечер. Мы рисовали на газетах, а он курил и молчал.
Краски есть у нас до сих пор, в школе мы рисовали только акварельными, а эти, раритетные, хранят память о тех временах.
После смерти деда Славы и бабы Ани нам достался старинный комод, диван, шкатулка с пуговицами и коллекция пепельниц. Ни одной картины художника Аксёнова Вячеслава у нас нет…
Печковский
Печковский был нашим соседом и жил за стенкой. Этот человек собрал в себе те черты, которые в полной мере характеризуют русского человека: трудолюбие, отзывчивость, ну, и тяга к вину. Но, что он конкретно выпивал, мы не знали, только эта тяга, бывало, не исчезала по месяцу. Жил он один. Бобыль, как про него говорила мама. Сыновья почти не навещали его и жили в городе, а жена давно умерла. Просто Печковский. Так звали его старые и молодые. Я и имени, честно говоря, его не помню.
Жил он в своей холостяцкой берлоге, которая напоминала гараж. Подоконники, шкафы, пол, полки были завалены какими-то запчастями. Ночи напролёт он «катал моторы». Это значит – чинил их. Делал это исключительно по ночам. Сквозь стену доносился глухой звук, будто по комнате катают бревно, туда-сюда, туда-сюда. Мерно, словно ходики часов. Под этот звук мы и засыпали с братом.
У Печковского жила кошка Мурка. Худая, вечно голодная и очень ласковая. Она залезала в дырку в полу и переходила с его части дома в нашу. Мы её кормили чем придётся. Либо она доедала за нашим котом. Ласкалась, мурчала, но всё равно лезла в дырку обратно и возвращалась к своему старому хозяину.
Когда мы приехали, первое время ходили в баню к нашему соседу, за неимением пока своей. Ну и жарко было в ней! Непривычно и необычно для пятилетнего ребенка, никогда не видевшего до этого бань.
Печковский любил выпить, как выше уже было замечено. И так иногда прикладывался к этому делу, что принимался чудить. Пришёл он как-то к нам с дихлофосом в руках, сел на ступеньки в сенях и стал делиться своей проблемой маме.
– Посмотри, как эти твари нагрызли мне ноги, – задирая штанину, говорил он. Ноги были все в красных гнойных расчёсах. – Блохи! Кошка принесла. Вот дихлофосом только и спасаюсь.
И при нас начинал распылять его вдоль своих ног.
– Утопил бы Мурку, да жаль, рука не поднимается…
Он любил, когда ему сочувствуют, а мама всегда умела это делать, поэтому и ходил делиться к нам своими бедами.
– Николай, пошли ко мне быстрей, – напуганный, с топором в руках, прибежал он однажды и позвал папу.
– Что случилось?
– Да, там в мой дом кто-то залез.
К слову сказать, уходя из дома, он никогда не закрывал на замок свою дверь. Как оказалось, никто к нему не залез. Просто за шторкой, куда прятал свою верхнюю одежду сосед, стояла пара галош, его же галош, а он подумал, что кто-то залез к нему в дом и стоит там, за этой шторкой. Папа, конечно, посмеялся над ситуацией, но и Печковскому намекнул, что не доведёт до добра его эта любовь к вину.
А вообще, он был очень хорошим человеком. Очень любил нас с братом. Печковский, при наличии пагубного пристрастия, ещё и умудрялся строить дом. И не просто дом, а домину, как минимум сто квадратов. Купил участок земли и сам возводил эту махину. Вечерами мы прибегали по огороду к нему. Он всегда жёг костёр и пёк там картошку. Угощал и строил нам рожи. Мы смеялись. А потом называл нас «белоручками», так как мы чистили печёную картошку, а он ел её прямо так – с горелой кожурой. А ещё в его огороде росла белая морковь. Мы этому сильно удивлялись. Он выдёргивал её, обтирал какой-то засаленной тряпкой и давал нам. Мы даже не думали отказываться от угощения, так как прозвище «белоручки» носить дальше не хотелось. Хрумкали морковкой и дотемна сидели с ним у костра. Он травил нам всякие байки, смысл которых мы не всегда понимали, рассказывал о своём детстве и о том, что он, так же, как и мы, любил сидеть до ночи у костра.
В тот год Печковского не стало… Он так и не успел достроить свой дом. А нам с братом было по восемь и наша жизнь только начиналась…
Вкусняшки 90-х
Я помню свой первый «Сникерс». Попробовала его примерно в четыре года. Папа забрал нас с братом из садика, а на автобусной остановке вручил по батончику. Придя домой, мама очень удивилась заморской сладости и даже спросила папу, где он это купил.
Примерно в этом же возрасте я впервые попробовала жвачку, которой угостил Вадик – наш двоюродный брат из столицы. Он надувал огромные пузыри, а я проглотила, не пожевав и минуты.
«Чупа-чупсы» мы распробовали уже в Казачинском, когда переехали. В деревенских магазинах такое в 93-м году ещё не продавали, мы привезли их с собой из Москвы.
Еще привезли с собой какие-то интересные чипсы, которые я больше ни разу нигде не пробовала. Разноцветные круглые пластики нужно было кидать в кипящее масло, а когда они всплывут и обжарятся, достать и, конечно, употребить. По вкусу они напоминали картошку фри, очень нам понравились.
Когда уехали тётя Оля и Вадик, вкусняшки закончились. Не то чтобы мы вообще их не ели, продавались в «нашем» магазине пряники и вафли, конфеты, сгущёнка, но это было совсем не то для ребёнка, вкусившего вредные, напичканные химией и красителями вкусности.
Прошло несколько лет, жить стало туго. Полки магазинов ломились, а кошельки были пусты.
Как-то гуляла на улице с соседской подружкой Леной, мы разговорились и она поведала:
– Я сегодня купила очень вкусную вермишель. Ее мало, но когда кипятком заливаешь и ждёшь пять минут, становится много и даже варить её не надо.
Лена даже цену сказала. Сколько она стоила я не помню, но стоимость была такой незначительной, что можно было попытаться выпросить денег у мамы.
Конечно же я побежала домой, чтобы рассказать ей о новшестве. Маму очень порадовало то, что вермишели этой сперва мало, а потом много. И это чудо за сущие копейки.
Мы с Андреем отправились в центр. Шли быстро, боялись, что разберут. Напротив «Гастронома» стоял ларёк, в нем и купили мы четыре жёлтых пакетика этой заветной вермишели.
Всё сделали, следуя инструкции. Залили кипятком, накрыли и честно ждали пять минут. И нам с братом сильно понравилась лапша, пусть и вермишель мы её называли сперва.
Маме некогда было есть, и она сказала, что оставит её на обед, когда папа придёт с работы.
Очень мы расстроились, когда папа, отведав такого кушанья, сказал:
– ГовнА эта ваша вермишель, – прямо так и сказал и именно с буквой «а» на конце.
Маленький ребёнок очень подвержен мнению родителей и вообще взрослых. А это авторитетное заявление, что вермишель не пригодна для еды, заставила меня начать сомневаться всё ли так верно то, что говорят родители. Потом я попробовала ещё и ещё… Но с каждым разом всё больше и больше убеждалась в её вкусности! А папа ходил и морщился:
– А запах какой отвратительный, как тухлые носки, – или ещё что-то в этом роде выдавал он.
Мы уплетали за обе щеки эти кудряшки лапши, наматывая их на вилку.
Потом пошли в ход кубики «Магги», которые мы даже сыпали на хлеб и ели. Порошки «Инвайт», делавшие из обычной воды непонятный сладкий напиток кислотного цвета, тоже пришёлся тогда нам по душе. Позже мама научилась консервировать кабачки с добавлением этих порошков. И получались ананасовые, вишневые, апельсиновые кабачки. Сильно нам нравилось их есть зимой у телевизора.
Плохо ли было употреблять эту гадость, особенно нам – детям? Уверена, что да. Но ведь тогда не писали на упаковке обнадёживающее «без консервантов» или «без ГМО». А люди, радовавшиеся продуктовым новинкам, старались не отставать от всех и брать, брать, брать.
Сейчас мы все стали «умные». Читаем составы. Считаем калории. Хотя наверняка та же сгущенка, пряники и вафли уже давным-давно не те, что прежде. И единственный продукт, который не напичкан ничем, – это продукт, выращенный в собственном огороде и стайке. Всё то, что и было до появления «Сникерса».
Дети, кушать!
– Аня, Андрюша! Домой! Кушать! – кричала нам мама, выйдя за калитку.
Мы бежали сломя голову, оставив в покое соседские качели. Как же здорово было нестись через всю улицу и представлять, что же сегодня окажется на столе. Суп – это понятно, ведь он каждый день присутствовал в рационе и никогда не расценивался, как что-то существенное, а скорее аперитив перед чем-то более вкусным: жареной картошечкой, тефтельками с пюрешкой, голубцами или варениками, а если к чаю ещё и драники или сырники намечались, так это вообще был праздничный пир.
Зачастую кого-то из ребятни первыми звали домой:
– Максимка, Лена! Айда обедать, – говорила тётя Лида, их мама.
Они убегали и через десять минут возвращались, а от них пахло варёными макаронами и молоком.
– Что ели? – некоторые спрашивали их. Такой вопрос был не зазорным и вполне приемлемым в детском кругу.
– Рожки с кетчупом, – отвечал Максим и вытирал остатки красного соуса с губ, поглаживая еле выпуклый живот своего худющего тела.
Когда в июле на грядках созревали первые огурцы, многие выходили с ними прямо за ограду, хрумкали на улице, мол, посмотрите, у нас уже поспели, не то что у некоторых. Огурца сильно хотелось, ведь его свежий аромат разносился вокруг поедателя, а хруст дразнил так, что текли слюнки. Некоторые просили откусить, но большинство ребят всё же стеснялись и делали такой вид, будто у них этих огурцов уже у самих навалом, девать некуда.
Та же история потом повторялась с первым помидором, болгарским перцем, капустой, морковью и прочими дебютными дарами огорода.
Кто-то выходил с большой коркой хлеба, намазанной мёдом или вареньем. Мы любили макать горбушку в молоко, а потом в сахар и ходить потом с этим бутербродом по улице, хвастаться своим лакомством. Все желающие откусывали кусок от нашего «пирога» и непременно оставались в долгу, знали, что и они потом обязаны дать чего-нибудь своего вкусненького откусить. Так напрочь искоренялась жадность среди детворы, хотя бы даже в еде. Это был очень действенный метод: ты мне – я тебе. Никто ни на кого не в обиде, и все счастливы и даже почти сыты.
Мама очень не любила, когда мы выходили с едой за ограду. Сейчас я ее понимаю. Денег на сладости почти никогда не было и изредка купленное мороженое необходимо было съесть дома, чтобы не дразниться, да и чтоб не увели половину из-под носа, так считала она.
– Зачем таскать на улицу? Дома съели и пошли гулять, – резонно толковала мама.
Также она не любила, когда мы что-то жевали в огороде. Не сорванную ягодку или помидорку, конечно, а что-то приготовленное или из магазина. Даже покупные семечки нельзя было щелкать в этом священном месте – храме земледелия, возделывания и взращивания. Она полагала, что урожая не будет, гусеницы съедят всю капусту, помидоры «не примутся», огурцы «погорят» или картошка не уродится, и выгоняла нас с огорода. Но нам это было только в радость. Лучше уж во дворе полодырничать с бутербродом в руке, чем стоять раком и дергать сорняки. Но через пять минут перекус поглощался и мама, словно чувствуя это, звала нас.
