Светя другим – сгораю

– Пашка, – догадался Матвей.

Алика резко повернулась, посмотрела на него настороженно, отчего сильнее проявились тёмные круги под глазами – следы бессонницы.

– Ты уже и о нём слышал?

Матвей кивнул.

– Поверил?

Голос Алики – тревожный, даже испуганный – уколол в самое сердце.

– Нет, – ответил Матвей. – Не поверил.

Она расслабленно выдохнула и, казалось, из её лёгких вышел весь воздух.

– Прости, – прошептала она, зажмурившись. – Не знаю, как я могла подумать, что ты… прости.

– Прощаю. Но что произошло? До меня дошли какие-то ужасные сплетни про драку и изнасилование.

– Чего только ему теперь не приписывают, – сказала Алика, снова тронувшись с места. – А ведь всё было так хорошо! Он поступил в медицинский. Туда же, где учился ты. Ходил такой гордый, такой счастливый… Не скажу, что экзамены ему дались тяжело. Ты его здорово подтянул, задал направление, и всё шло замечательно. Он весь насквозь проникся этим делом. Может, любовь к медицине передаётся воздушно-капельным путём?

– Не знаю, – ответил Матвей. – У меня она явно наследственная.

– Тогда Пашка должен уметь рисовать или писать. Или хотя бы чуточку разбираться в искусстве. А тут – врач. И ведь в нём чувствовались способности, талант. Почти так же, как в тебе.

– Я видел это с самого начала. С его добротой и желанием всем помогать какая ещё профессия могла бы ему подойти?

– Желание помогать, – произнесла Алика чуть ли не по слогам. – Это его и погубило.

Она замолчала, глядя, как перед светофором выстраиваются машины.

– Расскажи, что с ним случилось, – попросил Матвей.

Алика, влекомая своими мыслями, и раньше часто ныряла в какую-то другую реальность. Но сейчас при таком нырке Матвей заметил что-то аутистическое, отрешённое в её взгляде. На миг показалось, что она больше не вернётся обратно.

Однако услышав его слова, Алика тряхнула головой и выбралась из туманной задумчивости.

– Пашка тогда учился на втором курсе, – сказала она. – Где-то задержался – у девушки, возможно, или с друзьями куда-то ходил, – не помню. Возвращался домой поздно вечером, почти ночью. Увидел, как двое пьяных парней заталкивают в машину девчонку. – Алика ненадолго замолчала, но потом продолжила как-то даже бодрее: – Одному сломал челюсть, другому рёбра, что-то ещё порвал, повредил… одним словом, хорошенько досталось обоим. Со злости он так или уже защищаясь – сложно сказать. А потом, ты же знаешь Пашку, он ещё и остался оказывать им первую помощь. И вроде всё хорошо: зло наказано, красавица спасена, Пашка герой. Но вдруг история вывернулась наизнанку. Родители этих двоих оказались отнюдь не рядовыми служащими. Через несколько часов их сыновей перевели из обычной больницы в частную клинику уже без конвоя. А испуганная, несостоявшаяся жертва получила приличную компенсацию. Настолько приличную, что не постеснялась переписать свои показания. Теперь получалось, что это Пашка пытался её изнасиловать, а два храбрых молодца – защитить, отчего сами пострадали. Опустим подробности – ведь если он их так отделал, что ему помешало бы воспользоваться этой девчонкой? – и примем за данность новую интерпретацию. Пашка негодяй, разбойник и не самый успешный, но всё-таки насильник. Его быстренько в кандалы и в темницу с решётками на окнах и с «волчками» в дверях. К матёрым головорезам, преступникам – в девятнадцать лет!

– Неужели ничего нельзя было сделать? – спросил Матвей. – Никак не доказать его невиновность?

– Доказать? – Алика усмехнулась. – Нет. Ни свидетелей, ни камер. Пашка выбрал слишком неудачное место для драки. Да и кто стал бы за него заступаться? Единственный выход был тот же, что и у этих двоих – за деньги переписать историю.

– И вы продали квартиру, чтобы?..

Алика кивнула.

– А что оставалось делать? Лены не стало. Я подрабатывала то там, то тут, но моей зарплаты едва хватало, чтобы заплатить за квартиру и поесть. А нам потребовалась колоссальная сумма – следователь оказался не из скромников. И ещё надо было оплатить труды адвоката и убедить эту дуру снова поменять показания. К двум другим героям маскарада соваться было бесполезно – чтобы их подкупить, мне нужно было ещё пятнадцать квартир продать.

– Ужас какой-то! – сказал Матвей и отвернулся, сжимая кулаки. – Слушаю тебя и… убил бы их всех.

– Мне тоже хотелось их убить.

Голос Алики звучал так серьёзно, что Матвей тут же повернул к ней голову. Глаза – зелёные, яркие, как листва перед грозой, – смотрели в пустоту перед собой жёстко и непреклонно. Если бы сейчас перед ней на коленях стояли эти парни, или глупая девочка, или жадно-продажный следователь, или все они вместе – Алика бы, не раздумывая, нажала на спусковой крючок.

Но она вдруг моргнула, чуть вздрогнула, хоть ветра совсем не было, и продолжила обычным тоном:

– К счастью, получилось добиться для Пашки условного срока. Жизнь, конечно, перебита, но хоть в настоящую тюрьму не попал. В СИЗО просидел пару месяцев, я уже чуть не поседела. Особенно в самую первую ночь. Так боялась за него. И не знаю, чего больше: что его там убьют или что он озлобится и станет таким же, как те ублюдки, что сидят вместе с ним.

– И как он? – спросил Матвей. – Очень изменился?

Алика снова усмехнулась.

– Да разве дураки меняются? Его Доброта – неизлечимая болезнь. Он уже всех простил и привыкает к жизни на социальном дне. Знаешь, я часто думаю, что если бы родители были живы, то всё было бы по-другому. Если бы только они не погибли в той аварии. До того дня у нас была семья, нас любили, а потом вдруг всё перевернулось, и мы с Пашкой навсегда остались двумя потерянными детьми. Никому не нужными сиротами. Нет, конечно, у нас была Лена, и мы до конца жизни будем ей благодарны. Но если бы родители выжили в той аварии, если бы вообще не сели в тот день в эту дурацкую машину, у нас с Пашкой была бы совсем другая жизнь.

– Многое в этом мире невозможно ни объяснить, ни изменить, – только и сказал Матвей.

– Да, – протянула Алика и опустила глаза на мощённую плиткой дорожку.

Матвею страшно захотелось обнять её. Сильнее, чем когда она говорила про Лену. Сильнее, чем когда-либо в жизни. Но теперь это было невозможно. Он вдруг почувствовал в себе зарождающуюся обиду. Словно мутная вяжущая жидкость натекла и мерзко захлюпала в невесомой, как дымка, душе.

– Не понимаю только, почему ты ничего не сообщила мне о Пашке? – спросил Матвей. – Неужели ты думала, я не помогу?

– К тому моменту наши жизни настолько отдалились одна от другой, что мне и в голову не пришло тебя побеспокоить. Да и чем бы ты помог?

– Всем! Пашка мне как родной, ты же знаешь. – Матвей на миг закрыл глаза, привычным способом подавляя злость и отчаяние. – Сейчас я могу для него что-нибудь сделать?

– Нет, – ответила Алика, что было предсказуемо. – Моей зарплаты хватает нам обоим. Он, конечно, пытается работать. В основном грузчиком или уборщиком, но нигде надолго не задерживается.

– Он живёт с вами?

– Нет, отдельно. Когда мы расплатились со всеми, кому не лень было подставить карман, осталось немного денег. На приличное жильё, конечно, не хватало, зато хватило на комнату в общежитии уже за пределами Москвы. Когда-то туда заселяли работников одного завода, которого уже и в помине нет. А сейчас все комнаты выкуплены и сданы-пересданы наркоманам, проституткам, мигрантам и тем, кто недавно грел спиной нары. Район не просто неблагополучный – какой-то оживший сериальный кошмар.

– Хорошенькое местечко! – отозвался Матвей. – И где находится это общежитие?

– Недалеко от Москвы, практически у границы с областью, но… – Алика критически посмотрела на Матвея. – Ты бы лучше туда не совался. Тем более в таком наряде.

Матвей улыбнулся.

– Говори адрес.

Алика пожала плечами – я предупредила — и сказала, где живёт Пашка.

– Там обитает отпетый народ, – добавила она. – У меня с машины однажды сняли колёса. Несколько раз били стёкла. Пашка вроде всё уладил, колёса даже вернули, правда, только два. Но всё равно, если я еду к нему надолго, то добираюсь общественным транспортом.

– Ты ездишь туда одна? – удивился Матвей.

– Никита ненавидит это общежитие. Пашка уже три дня не может собрать новый шкаф – ленится, поросёнок, а может, в самом деле одному тяжело, – но Никита ни за что не поедет ему помогать. Разве что привезти сборщиков и покомандовать.

– Любит командовать? – спросил Матвей.

Он никак не мог представить того мужчину, которому Алика вверила свою свободу. Обрывочные упоминания о нём, подхваченные из истории Алики и рассказа Оксаны, никак не складывались в единый образ.

– А кто не любит? – улыбнулась она и остановилась.

Матвей тоже остановился. Незаметно за разговором они подошли ко входу в метро.

– Мне пора, – сказала Алика. – Если честно, мы и так гуляли дольше, чем я рассчитывала.

– Ты куда сейчас? – спросил Матвей, немного растерявшись. – Давай провожу?

– Не надо, – ответила Алика. – Я пойду обратно, к машине. Нужно съездить по одному поручению. А тебе будет удобно сесть на метро здесь, до твоего дома как раз по прямой. Ты же у родителей остановился?

– Да, – сказал Матвей, хоть домой и не собирался. – Удобно. Та же ветка.

Алика кивнула, поджав губы.

– Сложно подобрать верные слова на прощание, – призналась она. – Спасибо, что нашёл меня. Это было неожиданно, но приятно. Я никогда не сомневалась, что ты станешь прекрасным хирургом. Теперь осталось лишь встретить своё счастье, чего я тебе искренне желаю.

– Спасибо.

Матвей чувствовал, что Алика обрывает последние нити, паутинкой протянувшиеся между ними. Он не знал, как схитрить, что сказать или сделать, чтобы остановить её.

– А может, встретимся завтра? – предложил он, надеясь, что привычка изображать спокойствие его не подведёт.

Алика закусила губу, обдумывая вежливый отказ.

– Это лишнее.

– Да брось, – не сдавался Матвей. – Послушай, я понимаю, что за эти пять лет мы оба изменились. Вообще всё изменилось. И между нами тоже… но ведь друзьями мы можем остаться?

Брови Алики поломались в выражении сожаления.

– Матвей…

– Нет, конечно, сейчас у тебя есть муж, ты счастлива с ним, и я очень рад за тебя. За вас обоих. И я ни на что не претендую. Просто… мы ведь так хорошо понимали друг друга. Мы никогда не ругались, помнишь? Почему мы не можем дальше общаться хотя бы время от времени? Хотя бы пока я ещё здесь?

Матвей заметил, как потяжелел взгляд Алики. Она размышляла, а может, даже спорила сама с собой.

– Когда ты уедешь?

– Через две недели.

Губы Алики дрогнули, но до улыбки не растянулись. Матвей не шевелился, с замиранием сердца каждую секунду ожидая чего-то ужасного, как если бы к его ногам кинули гранату с вырванной чекой.

– Не надо, Матвей, – сказала она. – Эта встреча ещё не раз нам обоим вспомнится в самые неподходящие минуты. Не надо других.

– Пусть вспомнится!..

– Матвей, – Алика подняла голову выше и чётко выговорила: – Не надо больше ничего. Если тебе в самом деле дорого то, что когда-то связывало нас, не надо перекраивать это в другие формы. Тем более в дружбу. Нам обоим с ней никогда не везло. Я рада была увидеть тебя. Но на этом – всё.

Она развернулась и пошла прочь. Звуки её каблуков разлетались по скверу, пугая галок. Узкая пешеходная дорожка растягивалась между ними, выбегая из-под фигурки в красном пальто.

Матвей не двигался, ожидая момент, когда связующие их нити окончательно порвутся, по ошибке соотнося их с исчисляемым расстоянием.

Глава 12

– «Садовская, вы недисциплинированны. Вы не сможете работать в выбранной профессии. У вас не хватит терпения». Ни черта подобного, старый павлин! У меня терпения столько, что я у тебя самого ещё интервью возьму!

Алика расхаживала по комнате, словно разъярённая тигрица. Твёрдые шаги, поглощаемые длинным ворсом ковра, звучали глухими ударами. Когда она поворачивалась спиной, под тонкой тканью полуночно-синей блузы вырисовывались острые лопатки. Высоко завязанный хвост тёмно-рыжих волос на каждом шаге бил точно между ними.

– «Вам не хватает выдержки. Вы слишком легко переходите в спор», – передразнивала она. – Да я с ним даже не спорила!

Матвей сидел на диване и наблюдал за этой блузой, заправленной в юбку и отзывающейся на каждое движение Алики. Ткань то раздувалась, то обтягивала её фигуру, меняющую направление. А под блузой – Матвей заметил в лазейке между пуговицами – лишь чёрное кружево нижнего белья.

– «Вы не располагаете к себе людей. Чуть что – выпускаете иголки, как дикобраз». Сам он дикобраз! Ничего обо мне не знает. Не знает, что я могу разговорить любого, если захочу. Что часто люди сами ко мне тянутся.

Проблемы с преподавателями у Алики возникали уже не в первый раз. Ей ничего не стоило исправить педагога или вступить в спор, если её мнение отличалось. При этом она терпеть не могла, когда её начинали поучать или – что ещё хуже – пытались осадить. Но вести себя со студентами, как с равными, способны далеко не все преподаватели.

Алика вдруг остановилась, обернулась, посмотрела на Матвея. По нахмуренному личику пробежала тень сомнения, словно от невидимой фаты.

– Люди ведь ко мне тянутся?

Матвей понял, что Алика выплеснула весь гнев, и теперь его очередь говорить.

– Конечно тянутся. – Он поднялся и подошёл к ней. – Ты умеешь выслушать. Тебе так и хочется о чём-нибудь рассказать.

– Правда?

– Правда. Хоть и колкой ты тоже бываешь. С теми, кто тебе не угодил.

– Пока мне не угодил только этот чересчур умный профессор, – сказала Алика и сама обняла Матвея.

Это было так привычно для них – постоянно касаться, обнимать друг друга, чувствовать тактильный контакт, когда они оставались наедине.

– Он ко мне придирается. – Алика уткнулась лицом Матвею в плечо. – Специально выводит.

– Может, он проверял, как быстро ты выйдешь из себя?

Прижатые к груди Матвея тонкие плечи подпрыгнули.

– Может. Тогда плохи мои дела.

Матвей позволил себе до мельчайших деталей представить, как он высвобождает её тело из плена тёмной хлопчатой ткани, как погружает его в белые простыни, которые сегодня утром они с Аликой вместе стелили на кровать, и как ближайшие полчаса – нет, час! – до них никто не сможет дозвониться, дописаться или достучаться. Вдыхая запах унисексуальных духов, которые не заглушали, а только подчёркивали её женственность, он замечтался и не сразу услышал голос:

– …что я не выдержу в условиях, в которых работают профессионалы. Что военные корреспонденты сутками сидят в окопах или в полуразрушенных зданиях осаждённого города. «Посмотрел бы я на вас и на вашу выдержку, когда вокруг война. Вы со своими вопросами всем только мешаетесь, информацию собираете по крупицам, чуть ли не по слухам. Убить могут в два счёта, а сами вы брать в руки оружие не имеете права». Он любит напоминать всем, что когда-то работал военным журналистом. Но разве он один такой? И почему он так уверен, что я не выдержу? Как же он удивится, когда поймёт, что ошибался! Уж на мой век вооруженных конфликтов, терактов и прочих кошмаров хватит сполна.

Матвей насторожился, упустив прежнюю нить мыслей и даже не пытаясь её поймать.

– Постой-постой. В каких ещё вооруженных конфликтах ты собираешься участвовать? – спросил он, слегка подталкивая её, чтобы она подняла голову. – Ты сейчас серьёзно?

Алика не торопилась отвечать. В важных вопросах она не суетилась, планировала, как самолёт, подлетавший к земле.

– Вполне. Но только не участвовать, а освещать события.

– То есть ты собираешься ездить по горячим точкам?

– Возможно.

– Возможно?! А что, других мест для работаты журналистом нет?

Матвей старался убедить себя, что это всего лишь задетая гордость и бьющий гейзер юношеских амбиций. Надуманные глупости взбалмошной, упрямой девчонки. Но её вдумчивое спокойствие цепляло и даже сердило его.

– Не в «желтую» же газету мне идти. Я хочу заниматься серьёзными делами.

– И поэтому собираешься на войну! – Матвей отпустил её и отошёл. – Ты в своём уме?

– Никуда я пока не собираюсь, – сказала Алика с тем же размеренным спокойствием. – Просто однажды именно это может стать моей работой. Вот если бы тебе нужно было ехать на войну, разве ты бы не поехал?

Матвей подошёл к столу, коснулся пальцами разбросанных между книгами и тетрадями карандашей.

– Не знаю, – сказал он. – Сначала я бы подумал о своей семье. О том, как они будут жить, если вдруг со мной там что-то случится.

– Наверное, Лена с Пашей справились бы, – сказала Алика, немного подумав. – От меня мало практической пользы. Потосковали бы, конечно, но ведь погибнуть можно и в мирное время из-за какой-нибудь нелепой случайности.

Матвей обернулся.

– Лена с Пашей – и всё? Больше никого не вспомнила?

Алика молчала. Матвей понял – растерялась.

– А обо мне ты не подумала? – продолжал он. – Не подумала, что у нас с тобой может быть семья? Могут быть дети?

– Дети? – чуть слышно повторила она.

– Да, Алика, дети! У людей бывают иногда дети.

– Если честно, я не думала об этом, – призналась она. – То есть… ты же ещё только учишься. Разве есть смысл загадывать так далеко?

– С работой-то ты загадываешь!

– Да, но в моей работе всё зависит от меня, а в себе я уверена.

– А во мне нет?

Алика поняла, что, как бы она ни подбирала слова, каждое следующее закапывает её глубже предыдущего, и разозлилась.

– Что ты цепляешься к фразам? – сказала она и сорвала резинку, связывающую волосы. Тряхнула головой. – Работа мне сейчас видится яснее, вот и всё. И потом… я не знала, что ты хочешь детей. Ты об этом не говорил.

Не говорил, потому что до этого разговора не думал о детях серьёзно. А тут понял, что если Алику не остановить, то ничего такого у них может уже и не случиться.

– Все нормальные люди хотят детей, – буркнул Матвей. – Рано или поздно.

Алика выдохнула, не сдерживая улыбки.

– Теперь понятно, – сказала она. – Конечно, когда-нибудь у нас будут дети. Ну, у тебя точно. У меня тоже, наверное… Но я сейчас не о том…

– Нет, – заупрямился Матвей. – Теперь давай как раз о том поговорим. У тебя, у меня, у нас… как-то всё это расплывчато. Я хочу видеть чёткую перспективу наших отношений.

Алика, обдумывая, медленно подошла к кровати, села, расправив на коленях пышную юбку цвета пенки на капучино – одну из её любимых.

– Перспектива безгранична, – произнесла Алика, и в голосе явно звучала насмешка.

Карандаш в руках Матвея громко хрустнул, сломавшись пополам.

– Издеваешься?

– Нет. Серьёзно, всё может быть.

– Это не ответ!

– Да чёрт возьми, Матвей! – Алика резко поднялась. – Ты требуешь от меня чего-то так, словно сделал мне предложение. Тебе через год ехать на стажировку. Куда ты там собирался? К чему сейчас все эти разговоры? Вернёшься – тогда и поговорим.

Матвей отвернулся, чтобы Алика не заметила, как пламенеет его лицо.

– Может, я ещё никуда не поеду.

– Не начинай! – сказала Алика, подходя ближе. – Ты вышел в отличники, пишешь научные статьи, занимаешься во всяких кружках по хирургии. Во всём институте не найдётся студента достойнее тебя.

– Не меняй, пожалуйста, тему.

Алика закатила глаза то ли со стоном, то ли гортанным рычанием. Непонятно – этот разговор её больше утомлял или злил.

– Мне двадцать лет, Матвей, – сказала она. – О какой семье вообще может идти речь?

Матвей и сам понимал, что все эти разговоры преждевременны, но в него словно вселился упрямый бес, заставляющий спорить дальше.

– Моя мама была даже младше, когда я родился.

– Да, но… сейчас она домохозяйка.

– Она домохозяйка не из-за этого! У неё есть высшее образование, она могла бы работать, если бы захотела. Но зачем? Отец получает достаточно, ей не надо думать о деньгах, она занимается своими делами. Её всё устраивает.

– Безусловно. Просто… я бы так не смогла. Мне нужно состояться как специалисту, профессионалу, понимаешь? Закончить институт, стать журналистом, поездить по командировкам. Многому научиться, многое увидеть. Без этого не будет меня. И тебе, кстати, доучиться не мешает, – прибавила она. – Семья и ребёнок – это ответственность.

Семья. Ребёнок. Ответственность. Конечно ответственность! Конечно…

Вот он баран! Упёртый и бестолковый. Зачем он завёл этот разговор?

Он живёт с родителями. Нигде не работает. На всё деньги ему даёт отец: на еду, на проезд, на то, чтобы сходить с Аликой в кино. Отстёгивает, не спрашивает, а получается, обеспечивает всем – от белых халатов до презервативов.

Алика в этом плане и то самостоятельнее – всегда найдёт подработку. То на каком-нибудь мероприятии на пианино поиграет, то за двоечника курсовую напишет, то статейку с французского переведёт.

Матвей однажды взбунтовался и решил сдавать экзамен на сертификат медбрата, но что отец, что Алика – оба оказались резко против.

– Сын, ну зачем тебе становиться медбратом, если ты можешь стать нейрохирургом? Начнёшь днями-ночами в больнице пропадать, диплом врача так и не увидишь. Ты скажи – тебе денег мало? Так я могу давать больше.

– Матвей, нет ничего постыдного в том, что тебя обеспечивает отец. Ты учишься одной из самых сложных профессий в мире. Глупо отказываться от помощи. Если бы у меня был отец, я бы не писала за деньги всех этих курсовых и рефератов.

Но дети и деньги – это ещё полбеды. Вопрос времени. Закончит Матвей медицинский, съездит на стажировку – станет первоклассным специалистом. Тогда уже никакая помощь ему будет не нужна. Сам сможет родителям помогать.

Но вот Алика…

Лишь бы она переболела этой идеей с войной!

Дед Матвея – военврач – рассказывал такие вещи о войнах на Кавказе, что и вспоминать невыносимо, и забыть невозможно. А этой девчонке подавай «дельце погорячее». В кабинете сидеть она не любит. Испытать себя хочет. Угораздило же полюбить полоумную.

Матвей обернулся. Всё то время, что он молчал, она ждала, тоже не произнося ни слова.

Они стояли и с минуту смотрели друг на друга. Потом Матвей подошёл, обнял Алику, прижал к груди её голову. Спорить с ней он уже не мог. Полоумная или нет, но она – его.

– Я не хочу, чтобы моя жена оказалась на войне, – сказал Матвей. – Не хочу, чтобы ей вообще что-либо угрожало. Я тоже люблю приключения и понимаю твой азарт, но не хочу думать, что что-то может так легко забрать тебя у меня. Какой бы ни была твоя работа, прошу – вспомни обо мне. О том, что без тебя я чокнусь в этом чёртовом мире.

Холодные руки Алики прикоснулись к его спине чуть ниже лопаток.

– Да вряд ли меня возьмут на войну, – сказала она. – Это так, фантазии. Самое страшное, что мне светит, – командировки в Магнитогорск на открытие памятника металлургам.

– Очень хочу в это верить, – Матвей вздохнул. – И часто у тебя будут эти командировки?

– Надеюсь, что да.

Матвей нахмурился.

– А кто будет сидеть с детьми?

Брови Алики вопросительно изогнулись, отчего выражение лица стало подозрительным.

– С детьми? А ты много их хочешь?

– Не меньше трёх.

Алика округлила глаза и засмеялась.

– Вот это план! Мне кажется, мой организм на такое не рассчитан.

– Ещё как рассчитан, – возразил Матвей. – Это я тебе как почти врач говорю. А ещё я хочу большого лохматого пса.

– Ладно, – сказала Алика. – Пса я тоже хочу. А там посмотрим. Но вообще, врач профессия оседлая, – добавила она, улыбнувшись. – У тебя командировки будут не часто. Если вообще будут.

– То есть с детьми буду сидеть я?

– Когда я буду уезжать, да, – ответила Алика, не заметив, как они окунулись в одну на двоих фантазию. – На тебе будет их бытовое воспитание: мыть руки перед едой, чистить зубы, варить макароны. А я научу их прекрасному. Они будут играть на фортепьяно и разбираться в живописи. Только бы им не достался ген, который поймал Пашка. Сын художницы, а не может отличить Дега от Сезанна.

Теперь и Матвей рассмеялся, свободно и громко, забыв о накале, который чуть не поссорил их считаные минуты назад.

– Не трогай брата. Пашка будет не искусствоведом, а врачом. А скинуть детей на меня не получится, – сказал он с напускной серьёзностью. – Я постоянно буду в больнице. Посмотри на моего отца, его не бывает дома при свете дня. А ведь ещё и ночные дежурства. Так что не знаю, что тебе сказать.

– У нас ведь есть твоя мама! – ответила Алика, смеясь. – Она не работает, сидит дома. Так почему бы ей не нянчиться с внуками? Как считаешь?

– Смелый ход!

Интереса ради Матвей вообразил, что бы сказала мама, узнав, какой её ждёт сюрприз. Что её образ жизни – йога каждое утро, бассейн не меньше трёх раз в неделю, посиделки с подругами в пафосных ресторанах, – разбавят прогулки с малышом, покупка памперсов и разговоры о коликах и прорезывании зубов.