Феномен куклы в традиционной и современной культуре. Кросскультурное исследование идеологии антропоморфизма

Таким образом, исследование сущности феномена куклы возможно лишь с использованием инструментария всего комплекса наук о человеке от этнографии и философии до психологии и лингвистики. В данной работе применяется метод комплексного компаративного кросскультурного исследования с использованием как «классических» этнографических источников, в том числе собственных полевых материалов, так и «агрегированных» сведений из устных сообщений, личных актуальных наблюдений, прессы, средств массовой информации. При этом используются методы культурологического и этнолингвистического анализа, а также структурно-функциональный и структурно-семиотический методы, позволяющие смоделировать культурно маркированные способы употребления антропоморфных предметов. При рассмотрении психологических аспектов «общения с куклой» мы видели нашу задачу в том, чтобы очертить круг возможных проблем, связанных с психологией восприятия и манипулирования куклой как игровым и обрядовым предметом, имеющим глубокие корни в культуре и порождающим множественные архетипические образы и смыслы.

Наши этнолингвистические и лингвокультурные экскурсы не направлены на решение специальных лингвистических задач: например, построение этимологических моделей или систематическое изучение языковых способов описания интересующих нас объектов культуры. Языковые высказывания анализируются нами скорее с позиций этнометодологии. Обращаясь к данным языка, мы лишь используем языковые средства характеристики объекта, отраженные в словарях или наших полевых записях, осознавая при этом как важность подобных сведений для понимания особенностей мышления носителей культуры и их миропонимания, так и достаточно ограниченную сферу их функционирования.

В заключительном разделе мы обращаемся к общетеоретическим проблемам, позволяющим составить представление о функционировании куклы в современной индустриальной и постиндустриальной цивилизации, использование символики куклы в массовой культуре и масс-медиа XIX–XXI веков от литературы и кино до телевидения и рекламы. Анализ этого материала позволяет многое прояснить в глубинной семантике данной вещи, понять ее роль в формировании различных моделей человеческого поведения в современном мире и в поддержании «идеологии антропоморфизма», которая во многом определяет наш взгляд на окружающий мир, делает его «антропоцентричным».

В свете этой проблематики нам представлялось важным показать две вещи. Во-первых, на примере куклы можно увидеть, как происходит освоение культурой природных объектов. При создании куклы грань между «природным» и «культурным» зачастую является почти неощутимой и невидимой, особенно если учесть, что в разных культурах эта граница проводится по-разному. И это является существенной проблемой при взаимодействии и взаимопонимании представителей этих культур. Вместе с тем рассмотрение на примере куклы «минимального инвентаря знаков культуры», то есть культурных маркеров, позволяющих отличить ее от обычного камня или ветви дерева, позволяет утверждать, что существуют некие универсальные приемы, позволяющие переводить природные объекты в семиотически насыщенное поле культуры, делать их «культурно значимыми».

Илл. 5

Во-вторых, кукла помогает продемонстрировать, как с помощью отдельно взятой вещи можно манипулировать сознанием, конструируя при помощи игровых практик с ее участием частные поведенческие навыки и стереотипы, которые затем при помощи языковых образов и клише распространяются на более общие социальные практики. Кукла играет важную роль в формировании особых «сверхидей» или «социом», таких, например, как идея «кукловода» («манипулятора»), а также связанных с ней идей «социального манипулирования» и «социального конструирования» – см. илл. 5, Т. Чувашева. Игра для инфанты (2007). При этом в роли «кукловода» – манипулятора может выступать как отдельная персона (от божества до вождя), так и социальная группа или ее символические замены, своеобразные «социальные симулякры».

Сочетание методов этнографического исследования с методами смежных дисциплин от этнолингвистики до философской антропологии и демонстрация исключительной значимости «феномена куклы» в онтогенезе человека и в истории человеческой культуры позволяет выявить новые аспекты функционирования «феномена куклы» как в традиционной, так и в современной культуре и получить результаты, не представленные в других исследованиях на эту тему.

Современные концепции вещи и куклы как вещи

В последние десятилетия ХХ века вновь оживился интерес к изучению материальной культуры [Материальная культура 1996; Тело 1996; и др.]. Но современный взгляд на предмет и вещь принципиально отличается от характерного для 1920–30-х годов восприятия их как чего-то самоценного и изолированного, вне контекста порождающей и использующей их культуры, и основан на их системном семиотическом анализе. Основные современные концепции вещи изложены в работах Р. Барта, М., Фуко, Ж. Бодрийяра, а также в исследованиях отечественных ученых [Барт 1996; Foucault 1966; Фуко 1994; Baudrillard 1968; Бодрийяр 1999; Кантор 1967; Безмоздин 1979, с. 104–127; Байбурин 1981, с. 215–226; Этнографическое изучение 1989; Корсунский 1997; Липс 2001; Голофаст 2000, с. 58–65; Уемов 1963; и мн. др.].

Феномен вещи возможен лишь в тесной связи с нематериальным, духовным началом, то есть с тем, что ее одухотворяет и наполняет невещественным смыслом, придает ей не связанное с ее непосредственными функциями значение, а следовательно дает ей возможность иного, нематериального существования. Иными словами, вещь немыслима вне определенного социокультурного контекста, она не имеет смысла за рамками породившей ее культуры и, более того, она «без человека никому и ни для чего не нужна» [Топоров 1993 с. 89; Топоров 1995]. В этом смысле можно говорить о «жизни вещи», то есть уподоблении вещи человеку как устойчивой и распространенной культурной практике, а следовательно отражении в вещи идей антропоцентризма и антропоморфизма.

Среди круга проблем, относящихся к «жизни вещи в культуре», можно выделить несколько, непосредственно затрагивающих предмет нашего исследования. Некоторые из них подробно обсуждаются в вышеуказанных работах Р. Барта, М. Фуко и Ж. Бодрийяра. Очень важной представляется проблема функциональности вещи, которая позволяет обозначить границу между вещью практически полезной, применяемой для получения того или иного продукта, и вещью практически бесполезной (безделушкой, игрушкой, сувениром, реликвией, коллекционным раритетом), которая предназначена не для утилитарного использования, а для неких культурно-символических манипуляций, имеющих смысл только в рамках данной группы или социума и зачастую мало связанных с реальными свойствами вещи. Кукла обычно выступает во второй ипостаси («практически бесполезной вещи»), хотя некоторые употребления близких к ней антропоморфных предметов – например, манекенов или резиновых кукол из секс-шопа – явно имеют практическую направленность. Наличие утилитарных функций существенно влияет на эволюцию вещи и ее приспособление к конкретным потребностям ее обладателей, а также природным и социокультурным факторам, которые обусловливают особенности данной среды обитания. Неутилитарные вещи – от игрушек до сувениров – как правило, более «консервативны», поскольку у них нет особых причин для ускоренного усовершенствования. Более того, именно их консерватизм, как правило, и придает им особую ценность в глазах их обладателей.

Для целей нашего анализа полезно разработанное еще Платоном учение об «идее вещи». По мнению современных исследователей, «делая вещи зримыми, сама идея очам не предстает, ибо она не вещь, а рациональная структура вещи. При этом нельзя считать идею просто результатом абстрагирующей деятельности сознания. ‹…› Смешав рациональную структуру вещи с самой вещью, мы поступим в точности, как Гиппий, который говорил, что красота – это девушка, кувшин, половник… И впадем в ошибку еще грубее, если поймем идею на современный лад – как мысль в голове, как отражение некоторой объективно существующей вещи в сознании субъекта. ‹…› Все вещи существуют как представители своих генов-родов, все вещи пребывают в генах и в Едином, отдельно от вещей несуществующих. ‹…› Не бывает вещей безыдейных, вещей без устоя, но не все вещи достойно представительствуют свой „ген“, собственное начало. Одни это делают лучше, другие хуже, некоторые – совсем плохо. И в случае неудачного представительства может произойти смешение, путаница, бесчинство, нарушающее стройность (от строй, космос) миропорядка. Это случается тогда, когда вещи подделываются под то, чем они не являются, симулируя бытие из-за недостатка его» [Погоняйло 1998, с. 17–18]. В случае куклы и подобных ей предметов мы можем говорить о «гене» антропоморфизма. И именно с точки зрения представления в этих вещах идеи подобия человеку следует судить о степени их «удачности» или «неудачности».

По мысли М. К. Мамардашвили, вещь невозможно «измерить», т. е. не только выстроить относительно нее какую-то научную теорию или «знание причин», но и просто воспринять в качестве «этой» вещи, не «вставив» ее в какую-то рациональную структуру. Но «вставление» это неподконтрольно сознанию, оно «эксплицируется постфактум – в философии учений и систем» [Мамардашвили 1990, с. 9]. Это утверждение, по сути, воспроизводит ключевое положение теории американского физика Хью Эверетта о многовариантной Вселенной (Мультиверсе), согласно которой возможно бесконечное множество независимо существующих классических картин мира и интерпретаций событий, одномоментно возникающих у разных наблюдателей [Everett 1957; Дойч 2001]. Фактически это предполагает множественность интерпретаций одной и той же вещи, ее различные трактовки в разных мировоззренческих системах. Иначе говоря, такая вещь, как кукла, может получать очень разные истолкования как в различных культурах, так и в индивидуальных практиках. Верно и обратное: в различных культурах и в индивидуальных практиках куклой (антропоморфным артефактом) могут признаваться очень разные по форме вещи. Но при этом у них есть некие общие уникальные признаки и свойства, которые и позволяют нам говорить о феноменологии куклы.

Современные исследователи прослеживают историческую эволюцию статуса вещи: от личностно окрашенного, одухотворенного и зачастую сакрализованного предмета в традиционной культуре [Новик 1998] к статусу «партнера по социальному взаимодействию» в культуре современной. В Новое время «рациональная структура вещи преобразилась в операциональную, идея буквально овеществилась в особых предметах – механизмах, оказавшись на виду у всех» [Погоняйло 1998, с. 19]. В современном мире «вещь превращается в функциональный компонент обычной, рутинной деятельности человека, ее заменяемость становится регулярной (вплоть до одноразового использования)» и у нее «вместо символизма статуса, биографии, идентичности возникает символизм ранга, богатства» [Голофаст 2000]. А это, в конечном счете, сводит значение вещи в современном индустриальном и постиндустриальном обществе к легко заменяемой и имеющей ценность только в качестве новинки или антикварного раритета «вещице» [Шпаковская 2000].

Конечно, утилитарное использование вещи также культурно-специфично и «неочевидно» для представителей иных культур. Однако смысл «практической пользы» вещи можно просто продемонстрировать, в то время как символические значения требуют погружения в культурно-исторические и мифологические контексты и знания о спектре возможностей «правильного» ситуативного употребления данной вещи. С этой точки зрения даже смысл игры с куклой, не говоря уже об обрядовых или иных культурно-символических ее употреблениях, не имеет простого «практического» объяснения, но требует в каждом случае нового истолкования, исходя из наших знаний о данной культуре и конкретном индивиде, который совершает с ней те или иные манипуляции.

Историография, обзор литературы и анализ источников

Степень изученности. Интерес к феноменальным свойствам антропоморфных предметов и оживленным при помощи магических способов «копиям человека» характерен уже для цивилизаций Древнего Мира, что нашло, например, отражение в древней мелкой пластике (палеолитические Венеры), в мифах о создании Божеством человека из различных природных материалов и в упоминаемых Гомером изваянных из золота «прислужницах» Гефеста [Илиада, песнь XVIII, с. 417–420]. К античности относится и упоминаемое Платоном представление о людях как о куклах-марионетках, управляемых божеством в театре теней [Государство, кн. 7]. Новый всплеск интереса к этой проблематике возник в Средневековье в связи с развитием алхимии и на фоне попыток создания искусственного человека – гомункулуса, что нашло продолжение в легендах о Франкенштейне и Големе [Scholem 1960]. Увлечение в конце XVIII в. автоматами, в том числе заводными куклами, определило «вспышку мифологии куклы в эпоху романтизма» [Лотман 1992]. Например, героиня «Песочного человека» Э. Т. А. Гофмана [Гофман 2000], Олимпия, в глазах обожающего ее Натанаэля – «одеревенелая и неподвижная» и тем не менее «прекрасная статуя» (ср. античную легенду о Пигмалионе, влюбившемся в статую). Образ куклы в своих произведениях использовали Вольтер, В. А. Гете, А. Франс, У. Теккерей, Ж. Санд, Б. Прус, М. Метерлинк и другие известные писатели и драматурги. Именно в этот период куклы становятся важной деталью интерьера [Змеева 2006].

В русской литературе конца XVIII – начала XIX века гофмановский мотив человека-автомата, «живой статуи», куклы [Гофман 2000; Гофман 2008; Голова 2006] нашел отражение в рассказе «Пагубные последствия необузданного воображения» из цикла «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» А. Погорельского, где также речь идет о юноше, полюбившем прекрасную девушку-куклу [Погорельский 1987; Турьян 2007]. Символические презентации куклы использовали в своих философских трактатах и эссе И. А. Крылов [НКРЯ: Крылов 1789; НКРЯ: Крылов 1792a, b] и А. Н. Радищев [НКРЯ: Радищев 1792–1796]. Вполне ожидаемой является кукольная проблематика в произведениях, предназначенных для детской аудитории – «Черная курица, или Подземные жители» А. Погорельского (1829 г.) и «Городок в табакерке» В. Ф. Одоевского (1834 г.) [РФПЭР 1987; Нежданные гости 1994]. Хотя указанные произведения и не являются научными исследованиями, в них рассматриваются важные для изучения концепта «кукла» темы: кукла как «модель» или двойник человека, а также ее манипулятивные свойства.

Мотив человека-куклы является сквозным в цикле «Пестрые сказки» В. Ф. Одоевского. В одной из сказок («Сказка о том, как опасно девушкам ходить толпою по Невскому проспекту») девушка, превращенная заморским лавочником в куклу, символизирует лишенный собственных мыслей и чувств под воздействием ориентированной на западные ценности системы воспитания типаж «светской дамы»: «Злодеи воспользовались этим мгновением, вынули из нее сердце и опустили его в свой бесовский состав. Долго, долго они распаривали бедное сердце русской красавицы, вытягивали, выдували, и когда они вклеили его в своё место, то красавица позволила им делать с собою всё, что было им угодно. Окаянный басурманин схватил её пухленькие щёчки, маленькие ножки, ручки и ну перочинным ножом соскребать с них свежий славянский румянец и тщательно собирать его в баночку с надписью rouge vegetal; и красавица сделалась беленькая-беленькая, как кобчик; насмешливый злодей не удовольствовался этим; маленькой губкой он стёр с неё белизну и выжал в сткляночку с надписью: lait de concombre, и красавица сделалась жёлтая, коричневая; потом к наливной шейке он приставил пневматическую машину, повернул – и шейка опустилась и повисла на косточках; потом маленькими щипчиками разинул ей ротик, схватил язычок и повернул его так, чтобы он не мог порядочно выговорить ни одного русского слова; наконец затянул её в узкий корсет; накинул на неё какую-то уродливую дымку и выставил красавицу на мороз к окошку».

Купивший эту куколку молодой человек предпринимает отчаянные усилия, чтобы вернуть ей умение чувствовать и мыслить самостоятельно, но в ответ слышит лишь дежурные фразы о «чувстве почтения и преданности, с которыми честь имею быть, милостивый государь, вам покорная к услугам». Не удивительно, что в конце концов «однажды спросонья он выкинул куклу за окошко; за то все проходящие его осуждали, однако же куклу никто не поднял» [Одоевский В. Ф. Пёстрые сказки с красным словцом (1833)].

Тема куклы и человека-марионетки интересовала многих русских писателей XIX века. В их числе Н. В. Гоголь, И. С. Тургенев, Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский. Среди авторов, уделявших внимание «кукольной» проблематике, особо выделяется М. Е. Салтыков-Щедрин. В. В. Гиппиус считает, что в основе салтыковской поэтики лежит мотив театрального представления и принцип автоматизма [Гиппиус, 1966]. В рассказе «Игрушечного дела людишки» автор приходит к выводу, что «из всех тайн, раскрытие которых наиболее интересует человеческое существование, „тайна куклы“ есть самая существенная, самая захватывающая». Герой рассказа, мещанин города Любезнова Никанор Сергеев Изуверов, делает не просто игрушки, а «настоящих деревянных человечков», которых он противопоставляет «живым куклам», наполняющим его город: «Все мы здесь на равных правах состоим, точно веревка скрозь продернута. Один утром проснулся; за веревку потянул – и все проснулись; один за станок стал – и все стали». Никанор Изуверов жалуется своему посетителю: «Так вот как поживешь, этта, с ними: ума у них – нет, поступков – нет, желаний – нет, а на место всего – одна видимость, ну, и возьмет тебя страх. Того гляди, зарежут. ‹…› Взглянешь кругом: все-то куклы! везде-то куклы! не есть конца этим куклам! Мучат! тиранят! в отчаянность, в преступление вводят! Верите ли, иногда думается: „Господи! кабы не куклы, ведь десятой бы доли злых дел не было против того, что теперь есть!“» И заключает: «Тяжело, сударь, очень даже тяжело промежду кукол на свете жить!» [Салтыков-Щедрин М. Е. Сказки]. Н. Н. Баумтрог делает вывод, что сатира М. Е. Салтыкова-Щедрина в полной мере позволяет ощутить, как «формы общественных отношений утратили когда-то наполнявшее их живое содержание, опустели или предельно упростились, превратившись в набор заданных механических функций и бессодержательных фраз. Человек оказался начисто лишен свободы, превращен в куклу, марионетку» [Баумтрог 2004, с. 16].

В культуре Серебряного века кукла, как и детская игрушка, становится многозначным символом «изначального бытия», благодаря которому можно проникнуть в тайны творения, в «таимые комнаты смысла» [Савельева 2001; Костюхина 2008, с. 10–11]. Поэтому образ куклы возникает у многих писателей и поэтов этого периода и используется как емкий философский символ (Л. Н. Андреев «Рассказ о семи повешенных», «Дневник сатаны»; Ф. К. Сологуб, «Мелкий бес», «Капли крови»; и др.). Игра с куклой описывается в мемуарах, ей посвящаются проникновенные стихотворные строки. Продолжение этой тенденции можно увидеть и в 1920–1930-е годы в произведениях А. Белого, Ю. К. Олеши, А. С. Грина, В. В. Набокова, а также в творчестве авторов рубежа XX–XXI веков (Л. С. Петрушевская, «Маленькая волшебница»; А. А. Проханов, «Господин Гексоген»; Ю. И. Коваль «Красная сосна», «Куклакэт»; и др.). Описание всего круга значений, характерных для употребления понятия «кукла» в русской литературной традиции XIX–XX веков, сделано нам и ни же (с м. параграф «Кукла в литературных и художественных контестах»).

Большинство вышедших в свет в последние десятилетия работ о кукле имеет культурологический, искусствоведческий или философский характер. В последние годы защищено несколько диссертаций по данной проблематике [Карпова 1999; Голубева 2000; Зиновьева 2001]. Работа Т. Е. Карповой [Карпова 1999] посвящена «историко-культурологическому исследованию феномена куклы в русской культуре» и помимо «изучения генезиса и функционированию феномена куклы в русской культуре», ставит задачу «рассмотреть феномен куклы в философско-антропологическом измерении, как своеобразную модель человека». Говоря о функциях куклы в современной культуре, автор отмечает, что семантическое поле этого феномена постоянно расширяется, например, у слова «кукла» появляется новое значение „пустышка, обманка“. Ссылаясь на Ж. Бодрийяра, Т. Е. Карпова утверждает, что в этом случае «кукла является на содержательном уровне симулякром, представляет абсолютную пустоту». Такая трактовка эволюции семантики слова «кукла» сомнительна, так как, судя по данным электронного архива «Национальный корпус русского языка», упомянутые значения существовали у куклы в русской культуре еще в XIX в. Т. Е. Карпова совершенно справедливо выделяет антропоморфность в качестве важного свойства куклы, однако, с нашей точки зрения, делает из этого не совсем правильный вывод, предлагая ограничиться рассмотрением «антропоморфными изображениями, созданными для игры или украшения» и тем самым предельно сужая для себя сферу «феномена куклы». Тем не менее, работу Т. Е. Карповой, несомненно, можно считать шагом в верном направлении.

Диссертация Ю. О. Голубевой [Голубева 2000] посвящена философским аспектам функционирования куклы в культуре. При этом кукла выступает «в качестве знаково-символической формы»: как игрушка, как модель, как коллекция, как персонифицированный образ в «обществе спектакля», в контексте освоения игрового пространства современной культуры. Автор рассматривает роль куклы «в игровой модели человеческой коммуникации», как при межличностном общении, так и в форме «диалога „наедине с собой“, когда единственным посредником и участником выступает кукла». В качестве особой разновидности Ю. О. Голубева выделяет «куклы-маски», которые «позволяют прояснить семиологические смыслы культуры, раскрыть многомерность мира, его сакральные и символические смыслы как личностно-значимые, так и социально-актуализируемые», а также выявить «маскогенный характер современного общества и свойственных ему форм игровой культуры (виртуальных коммуникаций, созданных через СМИ диалоговых и шоу-пространств и т. д.)». Интересным представляется вывод Ю. О. Голубевой о современных СМИ, которые «используют в большей мере не куклы-символы, в которых воплощены архетипы культуры и культурные герои, а куклы-манипуляторы, образы-оборотни, разрушающие устоявшуюся архитектонику культуры, человеческое в человеке».

Необходимо отметить концептуально интересную книгу С. В. Комаровой и М. А. Катушкина [Комарова, Катушкин 1999]. Здесь не только приводится типология кукол и краткий очерк их употреблений в традиционной и современной культуре, но и делается попытка осмысления феноменологии куклы в культуре. Хотя приводимых в книге примеров и аргументов явно не достаточно для построения стройной теории, некоторые принципиально важные подходы к «феномену куклы» уже обозначены. К этому ряду можно отнести и подборку статей в журнале «Живая старина» (М., 2006. № 1. С. 2–25, рубрика «Живая кукла»), а также изданный на их основе сборник [Живая кукла 2009], в которых представлены различные аспекты «феномена куклы». Для решения наших задач важны материалы и подходы, содержащиеся в опубликованных в этом сборнике статьях И. П. Уваровой, М. П. Чередниковой, В. А. Шевцова, М. С. Костюхиной. В статье И. П. Уваровой, например, идет речь о конструктивных особенностях простейших кукол-«сверток», построенных на основе узла, что во многом определяет их общую семантику. Эта проблема обсуждается нами в главе «Названия и разновидности кукол».

Существует широкий круг работ, посвященных кукле, на материале разных культур. Среди них как обзорные [Coleman 1968; Bachmann, Hansmann 1977; Malkin 1977; Fischer, Zweig-Gräfenhahn 1980; Steiger 2002; и мн. др.], в том числе иллюстрированные энциклопедические издания для взрослых и детей, в основном практической направленности, то есть предназначенные для педагогов и коллекционеров [Куклы 1964; White 1975; Lavitt 1983; Артамонова 2000; Князева 2002; Юрина 2002; Куклы мира 2003; и мн. др.], так и исследования по отдельным культурам [Boehn 1929; Fawdry 1979; Gribbin 1984; Терешкович 1992; Морозов 1997; Ковычева 2002; Найден 2007; Змеева 2006; и мн. др.]. Большинство данных изданий имеет справочно-энциклопедический характер, то есть содержит краткую информацию о типе той или иной куклы, ее принадлежности к определенной эпохе и типу культуры, функциях, месте хранения. В ряде случаев сообщается также коллекционная стоимость, поскольку многие издания подобного типа являются аукционными каталогами. По аналогичному принципу построены и многие музейные каталоги с описанием коллекций игрушек и кукол, например, книга Штайгеров, посвященная описанию экспозиции Пражского музея кукол [Steiger 2004]. В этом контексте заслуживают внимания статьи, посвященные описанию коллекций кукол Российского этнографического музея [Баранова, Голякова 1991; Комарова 2004].