скачать книгу бесплатно
прячешься в грудь мою, словно домой,
ты почему так неловко умеешь
мною болеть о тебе о самой?
Как хорошо, что так сердце свирепо,
что успокоить – поди разберись…
Значит, хоть что-то во мне вроде неба —
синего флага на тёмную высь…
Я слышал, что римлян…
Я слышал, что римлян
сгубила уставшая власть,
и, небом ушиблен,
ты можешь устать или пасть…
До света лучивший
всю ночь, как листок на суку,
торчавший, лечивший
четвёртую в тексте строку,
ни капли не спавший,
ловивший у неба совет,
про всё вспоминавший
о чём-то забывший поэт,
про власть над собою
не знавший, но, как на краю,
мольбой и ходьбою
империю длящий свою.
В кромешном чертоге
патриций одной простыни,
какие там тоги
носили в сенате они…
Какие-то орды
напором сметал легион,
ты сон гонишь твёрдо,
и всё возвращается он.
Придёт и обманет,
усталостью ляжет верхом,
но текст перестанет
и станет обычным стихом.
И ты перестанешь
быть Римом и станешь рекой,
и, может быть, ранишь
однажды четвёртой строкой.
Органный зал
Я вошёл сюда, половицей скрипнув, —
в зал органный с чуткою тишиной,
чтобы стать убитым вот этой скрипкой,
этим деревом, этой его струной.
Средь усилий гулких и тихих ритмов
не одна лишь скрипка скрепляла нас,
но она запомнилась, как молитва,
говоримая искренне в трудный час.
Средь других играющих инструментов
так она тянула свою струну…
Так про жизнь крутила, как киноленту,
затяжную, злую, мою вину…
Что звезда из глаза скатилась скупо,
словно всё простилось, и понял я:
этот свет скрипичный, природа звука —
это есть твой голос, душа моя…
О, убийца словом и посторонний
обитатель улиц, жилец домов,
почему же хору таких гармоний
ты давно созвучен среди шумов…
Гордецу до смерти и жизнелюбу —
деревянный зал, тишину-погост,
где Господь скрывался в готичных трубах,
где заплакал я, – оказался прост…
Описание поцелуя
Силой травы, прорастающей асфальт,
глупостью реки, сталкивающей суда,
неотвратимостью мудрого утра —
я целовал тебя, загнанную в смех…
По твоим уступам, овалам, земляничной мякоти,
обнимая запах отвечающего тела,
я задыхался наверх, торопя дыхание,
вжимался в тебя обезоруженным зверем.
Ты – превращалась в дикую сладость,
васильковое поле, капли на струнах,
в опьяняющие глаза, темнеющие близко,
ты звенела в ответ понятливой нежностью.
В тебе, открытой, как детская книга,
я ходил и читал не сказанные слова:
«Милый», «Любимый», «Я без тебя не могу» —
средь будничных фраз и междометий…
Всё это мелькало, всё это то?,
чего человек устыдится, как слабости,
чем назовёт по имени чувства,
меняющие жизнь, не дающие выбора.
В твоей стране зачёркнутой нежности,
исправленной любви, многоточий взгляда
так много вежливых умных страниц,
где тебе удаётся не плакать одной…
Не плакать вдвоём, не плакать со всеми,
не плакать со мною – влившимся в губы,
говорящим, как нет ничего, как это
похоже на сон, забывшийся прежде…
Тело твоё, которое я чувствую
горячими прикосновениями сквозь одежду,
его изгибы, его волнение —
с приветливой силой оно отвечало…
С горечью инея, усыпляющего траву,
с живостью судна, затёртого во льдах,
с выживанием на ощупь среди темноты —
ты длилась, плавилась, прекращалась…
И странно отпрянув, как будто в игре,
смотря друг на друга детским испугом,
мы дышали с улыбкой, и я видел близко
твоё тепло, твоё желание…
Поезд виноватых
В долгом поезде куда-то
ехал са?мою весной,
видел – с видом виноватым
люди ехали со мной,
ели суп из бич-пакетов,
спали сверху и внизу,
и как стыд давил за это,
за мелькание в глазу…
Вещи, головы и пятки,
ровный стук подпольных рельс —
ехал поезд без оглядки
мимо линии небес…
Боковой сосед в окошко
всё глядел, как часовой,
а потом упал немножко
головой на столик свой…
С видом, словно покаянным,
задремал он у окна,
и над ним сияла странно
непонятная вина.
Головою он в сторонке
на руках своих лежал,
а над ним навис тихонько
горней совести кинжал.
Может, он убил, ограбил,
может, мучился тайком,
может, женщину оставил
в положении каком…
Поезд, где как будто спрятан
человек, а стук во мглу —
виноватей виноватых
ехал я в своём углу.
Я глядел в своё окошко,
я скучал, входя в тоску,
я сошёл с ума немножко,
я придумывал строку,
слушал песни с тишиною,
ел и пил, томился сном,
и висело надо мною,
и сияло за окном —
заоко?нная, иная,
и вагонная, моя,
непрожитая вина и
даль по самые края…
Кто расскажет, что с тобою,
если долго ехать, плыть,
если плохо сам с собою
человек умеет быть.
Если он умеет много,
не умея быть в беде,
если он – ещё дорога
