скачать книгу бесплатно
Римма только покусывала губки и коротко, как бы по-щенячьи, взвизгивала.
…Она лежала на зеленом сукне бильярда, разметавшись, белая, к ней не приставал загар. Полковник совсем как бы забылся. Положил ей на бедра по бильярдному шару, а третий легко опустил на живот. Затем взял с подставки мелок, не тот, которым мелят кий, а остренький грифель для записи счета, при игре в пирамиду. И затем стал, как бы пританцовывая вокруг Риммы, проводить острым концом мелка по ложбинке между полных грудей такого же, как все тело, прозрачно-белого с легким золотистым отливом цвета. Не царапая, конечно, и не пачкая кожу мелом, а так, легко касаясь. Любовь и виски предельно растормозили центр речевой активности молодого полковника, и он бормотал что-то свое, по-видимому не отдавая себе отчета, зачем ему нужно все это говорить.
– Понимаешь, иногда надо просто выяснить, существует какая-то структура или нет. Всего лишь выяснить, детка, это ведь так немного. Но иногда из-за этого льется кровь. Люди как люди, и к ним нет претензий. Но структура… сама себя не осознает и не понимает, но существует. Иногда десятки лет.
– У меня озноб. Перестань, – сказала Римма, прикрывая груди рукой.
– У нас даже есть чудаки, – продолжал Олег, – которые утверждают, что не только десятки, но и сотни лет. На них не укажешь, но по следам их… А нам если и случалось нападать на явные следы таких структур, то при расследовании некоторых нашумевших убийств.
Раздался сигнал пейджера.
– Да, Воронов слушает, – сказал Олег Юрьевич.
Выслушав, захлопнул крышку пейджера. И сразу превратился из юного, болтливого павиана в уставшего, грузного мужика. Немного раздосадованного. Даже рассерженного.
– Капитана милиции, представляешь? На его же собственной квартире. Изрезали в лохмотья. Крови ведро потерял. В реанимации.
– А почему тебе о каком-то капитане сообщают?
– Видишь ли, есть такие ведомства, и МВД в их числе, о любых нападениях на сотрудников которых должны сообщать именно мне. – Затем, сняв с ее тела три бильярдных шара и укладывая их на полку, уже совершенно спокойным и трезвым голосом добавил: – Да, капитан здоров оказался – всего лишь в реанимации. А жену его – насмерть.
8
Олег Воронов собирался было поехать к себе в управление, чтобы зафиксировать поступившее сообщение по всем правилам и спустить его далее вниз, кому-нибудь из подчиненных. Но что-то мешало ему немедленно начать действовать согласно уставу и его служебным обязанностям.
Воронов был силен и молод, красив и, некоторые бы даже сказали, распутен. Но он был профессионал. Поэтому ему и был предоставлен шанс. Он был вставлен в структуру. В обойму. В команду. Ему был предоставлен шанс, то есть он был выведен на старт. Но прохождение дистанции зависело уже от самого бегуна.
Олег не любил спивающейся золотой молодежи. Хотя по рождению и первому кругу друзей детства вполне мог принадлежать к ней. Но простое потребление жизни, без контроля и властного участия в ней, оказалось для него недостаточным. Олег прекрасно знал, что все то, что он исполнял согласно уставу и служебным обязанностям, мог бы исполнить и любой другой. Главная же его карьерная динамика держалась на нескольких его точных реакциях, на его решительном и вовсе не рутинном участии в нескольких делах, которые могли произойти только в центре Москвы и которые начинались для него вот точно так же – с сообщений, на которые можно было бы и не обратить внимания. Отфутболить. Оформить. Зацементировать. Мало ли их, таких-то сообщений. Таких или подобных происшествий. А потом оказывалось… На них можно было сложить голову, а можно было и уйти в сторону. Но второе означало уйти от жизни. А он чувствовал вкус к ней.
Сначала у него мелькнула мысль: капитан милиции… что там грабить? И как-то очень решительно исполнили. Нашли, видимо, предлог, чтобы им открыли. Как будто спешили, и именно только это и требовалось.
Он перезвонил и уточнил обстоятельства. Да, именно так, именно какая-то спешка. Учитывая время ухода капитана со службы и время на дорогу, к нему пришли буквально минут через двадцать после его возвращения домой. Может быть, потому и были пущены в ход ножи, что за огнестрельным некогда было уже заезжать. Да, видимо, никакие угрозы и никакая игра такой развязке не предшествовали. А раз так торопились, раз так грубо ворвались и кромсали (так неподготовленно, что аж в полуживых оставили), то дело возникло недавно и внезапно. И значит, связано оно с последними часами нахождения капитана Петухова на службе.
Капитан милиции… в том-то и дело. Поэтому-то полковник Воронов и размышлял. Грабить нечего – это еще самое первое. Есть и второе, еще более странное. Что уж такого мог узнать Петухов на службе, чтобы его немедленно решили пришить?
До каждого человека может дойти только та информация, которая соответствует его месту в табели о рангах. Бывают, правда, нестыковочки. Вот на них-то Олегу Воронову и удавалось иногда обращать внимание. А иначе… стал бы он размышлять.
В отделении Петухова был такой лейтенант Гринько, которому не надо было ничего объяснять насчет полномочий полковника Воронова. (Ибо он и сам имел некоторые полномочия, не вполне соответствующие званию лейтенанта милиции.)
Гринько быстро выяснил, что с утра Петухов обозначился в скверике около пивной, видимо, проводил там профилактическую работу. И вроде бы даже кого-то забирал. Но в отделение никого не доставил.
Наверное, штрафанул или так отпустил. Но спустя несколько часов опять мелькнул у пивной ненадолго. Вот пока и все, что выяснил Гринько.
А по документам в отделении и вообще ничего. Так что официально, считай, бесконфликтным было последнее дежурство капитана Петухова.
Воронов поблагодарил Гринько.
А через полчаса он уже поднимался из полуподвального помещения пивной в скверике, с растопыренными пальцами обеих рук, унизанными, как крупными желтыми перстнями, кружками жигулевского.
Прислушавшись к мужикам, кучкующимся вокруг стоящих прямо на траве бутылок, Воронов быстро выделил два ключевых слова: Марло и прокуратура. Выходило так, что Марло – кем бы он ни был – пришили неделю назад, а в прокуратуре лепили, что еще вчера он был жив. Недоверие, смешанное с уважением к рассказчикам, а их было трое, вызывал сам факт, что их доставили не в отделение, а в прокуратуру. Тут же, как водится, имелись доки-законники, которые согласны были «век свободы не видать», но клялись и божились, что так не бывает, «не лепи, понял, горбатого», что трое нигде не были, а керосинили заодно с Петуховым прямо в рафике.
Но трое рассказывали складно, приводили детали допросов и обстановки у следователя, так что почтенное общество не знало, чью сторону и принять.
Воронов одному поставил для знакомства пива, другому дал денег, чтобы он сбегал за портвейном, после чего на него перестали коситься.
А после второй выставленной «белой» перестали обращать на него особое внимание. Приняли за вполне своего, то есть за деталь окружающего пейзажа.
Крупно лажанулся капитан Петухов на том, что исполнил, казалось бы, несложную просьбу своего знакомого. Но он уже заплатил за это. Крупно фраернулся следователь Никонов, исполнив просьбу своей тещи и надеясь, что все будет шито-крыто.
Ну да он не коренной москвич. Откуда же ему было знать, что это за объект такой – пивная на Смоленской?
И уж вот так по-крупному ошаршнулась сама Виктория Рейнгольд. Нашла к кому обратиться, да уж, видно, с утра и в запарке. Иначе не нарушила бы основного правила разумных людей, к коим себя причисляла: сначала подумай, а потом сделай.
И вот теперь ее маленькое, невинное анонимное расследование обсуждалось гласно и громогласно, судилось вкривь и вкось несколькими десятками разгоряченных зеленым змием мужчин. Ее бездумное и неподготовленное обращение к зятю, разумеется, оставалось им неизвестным.
Но дискуссия только начиналась, из-за кустов подтягивались новые силы. И до чего бы они могли договориться за неделю-другую, если не случится новая сенсация.
Но у Воронова не было недели-другой, да они были ему и не нужны. Он шел по следам одного убийства, а попал на публичный диспут о другом. Убрали какого-пижона с экзотической кличкой Марло, причем не то неделю назад, не то прошедшей ночью. Дело принято к ведению городской прокуратурой. Но если, как утверждает следователь, это действительно произошло несколько часов назад, то уж больно лихо это все. Гм-гм, знаем мы наши темпы.
Олег специально выпил с одним из рассказчиков, потом со вторым и с третьим. Специально налил им из отдельной фляжечки коньячку и на закуску отломил по доброму ломтю шоколада. Специально, чтобы они заметили и отметили его. И внушал каждому мысль, что они если и не герои, то уж настоящие мужики, бывшие сегодня в настоящем деле, им есть что рассказать, а у него найдется добре выпить и закусить. И неплохо бы пообщаться в спокойной обстановке, а халявщиков этих отсечь. Да, уж на халяву всякий горазд – вполне поддерживали его мысль все трое.
Воронов договорился с ними, что подойдет минут через пятнадцать, а сам зашел в подьезд одного учреждения, через дом от скверика, и уединился в маленьком кабинетике, сразу за турникетом проходной с военизированной охраной.
На этот раз лейтенант Гринько ему помочь не мог, и он позвонил в свое управление. Ему нужны были данные по городской прокуратуре. И такие данные ему были предоставлены, причем данные отрицательного характера. Никакого дела об убийстве Варло, Марло или папы Карло к производству в прокуратуре принято сегодня не было.
Тогда он позвонил в прокуратуру, где у него тоже был свой Гринько. Правда под другой фамилией, да и не лейтенант, а так, сержантик на входе. Сержантик спросил номер телефона, с которого говорил Воронов, затем сказал, что он уже закончил смену и через пять минут ему перезвонит. С уличного телефона-автомата, как понял Олег. Через пять минут разговор состоялся. Да, к одному следователю по фамилии Никонов приводили сегодня каких-то трех лопухов. Через него же они и выходили. Кажется, их рафик милицейский во дворе ждал.
Воистину, Москва – страна чудес. Убийство, которое еще не оприходовано в прокуратуре, вовсю обсуждается в самом центре, на Смоленской площади, десятками людей. Где-то он слышал странные словечки: «конспирация один». Где и когда? Э, неважно. Так, может, это она и есть, конспирация один, когда все знают все и все неточно?
9
Алекса клонило в сон. Болела голова в том месте, по которому его шарахнул «хорёк». Зря ему позвонили, если только действительно все дело в расследовании. Навыки, какие и были, за двадцать лет утрачены, видимо, начисто.
Что он здесь делает? Зачем пришел? Если все дело в тщеславии, что вот, мол, вспомнили, позвали, чего-то от него ждут, то тем более, какой он там монах-воин? Все эти мелкие чувства и страстишки по поводу того, что столько лет никому он был не нужен, полноценного выпускника Училища не должны бы волновать вовсе. Как прошла твоя жизнь, то и славно. Ведь в любом случае время проходит. И пусть кто-нибудь попробует доказать, что, ничего не делая, он сделал меньше, чем кто-либо другой.
Навыки утрачены, но кое-что Алекс еще помнил и понимал. В частности то, что проекты вставлены один в другой, как матрешки. И всегда можно рассмеяться в лицо тому, кто скажет, что держал в руках самую большую.
А еще у разведок мира в ходу термин «спагетти». Это когда проекты не вставлены один в другой, не субординированы, а переплетаются между собой, как гибкие, тонкие макаронины. И твое дело тогда только служить вилкой, то есть наматывать на себя прямо из середины спутанной, клейкой массы. А где уж там концы и начала…
И Алекс не мог сердиться на Наставника. Пусть двадцать лет прошли ни шатко ни валко, если, прямо сказать, не бесцельно. Ведь и у других, в общем-то, так же. Но у них не было Наставника. А у него он был. И есть. И будет. И это чувство – на всю жизнь.
Они сидели тогда втроем, где-то с месяц назад, в летнем кафе около Планетария. Марло уже так нагрузился, что Валентина и Алекс, не обращая на него внимания, выясняли отношения открытым текстом. В конце концов, она сказала:
– Хорошо, я уйду к тебе. Насовсем. Мне это тоже все надоело. И я уже боюсь. Сама себя. Но ты не оставишь Марло просто так…
– Хорошо, мы не оставим его, – согласился Алекс.
– Именно ты. Потому что я, после того как уйду к тебе… мне не хотелось бы больше его видеть. Это для меня было бы слишком. Вот, – Валентина достала из своей сумочки ключ и протянула его Алексу, – возьми, это от его квартиры. Мне он больше не нужен. Но я не выбрасываю его в канаву, – и это относилось как бы и к ключу, и к самому Мартину, – а передаю тебе.
– А с чего ты взяла, что я могу быть полезен Мартину?
– А кто же?
– Не знаю. Может быть, ты и сама не знаешь. Но, скорее всего, это другой. Не я. Так у Алекса оказался ключ от квартиры Марло. Ну вот он им и воспользовался.
А начинать надо всегда с элементарного. А элементарное в том, что он находится в квартире, с хозяином которой он разве что шапочно знаком. Был. И ближе уже не познакомится. Хозяин квартиры убит. И рано или поздно факт этот будет обнаружен. И консьержка, разумеется, вспомнит, как он сказал: «В шестьдесят четвертую» – и опишет его внешность.
Так что он должен сделать сейчас, чтобы выполнить, теперь уже раз и навсегда единственное условие Валентины: «Но ты не оставишь Марло просто так».
Что? Сообщить властям и будь что будет? А мужской голос по телефону? Этому что нужно?
И наконец, третья сторона, сам Алекс. Что нужно ему самому? Пожалуй, всего лишь немного удачи и счастья с Валентиной. И пусть она никогда не узнает, почему он показался ей интересней, чем обычный сотрудник обычного аналитического центра. А мужской голос по телефону…
Ну что ж, если он действительно возжелал подключить к этой истории монаха-воина, то, наверное, должен понимать, что это такое. А это вот что такое. Алексу сказали: давай действуй по обстановке.
Вот он и будет действовать по обстановке. Уйдет он сейчас отсюда, перейдет улицу и поднимется к Валентине. И позвонит дежурному по городу и сообщит об убийстве.
Алекс снял с диванчика, на котором только что сидел, плед, и подошел к мертвому Марло. Накрыл его пледом с головой.
А может быть и вообще случайная драка? Профессионалы ведь убивают внезапно и чисто. Убирают. Марло же лежал в изодранной в клочья рубашке, с громадными кровоподтеками на груди, с лилово-коричневой, вздувшейся подушкой вместо левой части лица, с вывихнутой или даже сломанной в локте левой рукой.
Как там у них пишут? На почве внезапно вспыхнувших личных неприязненных отношений. Может быть. Все может быть. Нет, он не сыщик, он другой. Поэтому и не будет он ничего здесь искать. Или проводить иные следственные действия. Пусть этим займутся другие.
Он спустился вниз, на ходу прикидывая, сказать что-нибудь консьержке на выходе или просто кивнуть головой. Но за стеклом в холле консьержки не было. Вместо нее, привязанный к стулу и с каким-то бинтом, плотно наложенным на рот, вращая выпученными глазами, сидел «хорёк».
Алекс хотел было уже проскочить мимо, но «хорёк» еще сильнее замычал – аж через бинты доносилось – и еще яростнее завращал глазами.
Алекс остановился около него, разрезал узел на затылке и размотал бинт.
– Ну, тебе чего?
– Развяжи, корефан, я тебя стукнул не по делу, развяжи, я тебе отбатрачу.
– Где консьержка?
– Не знаю. За мусорами, наверное, побежала. Канать надо.
– Вот я и сканаю. А ты мне зачем?
– Кончай, земеля, петли путать. Я что, думаешь, за хреном с квасом к Марло прыгнул? Я у него кое-что оставил.
– Что оставил?
– Развяжи, покажу. Подымемся и возьмем. Это ж на тебя телегу катят. Шляпа с кляпом. Мне что? Мне сказали, я сделал. А на тебя телегу.
– А если не успеем? Ты сам говоришь, за мусорами старая побежала. Кстати, как это она тебя?
– Да вот так. Кликнула, я сдуру подошел. А она из-под стола ноги-то вытянула, да вокруг моих, как капканами. А потом как дернет. Я затылком и грохнулся. Хорошо вот на ковер на этот. А если б на мрамор?
– Молодец старушка. Так вас, фраеров, и учить надо. Ну, а если все-таки не успеем?
– В этом подъезде есть много ходов.
– Подземных, что ли?
– Всяких. В смысле возможностей. Второй раз я на эту овчару не вылезу. Не боись, прорвемся. А если сейчас у Марло не побываем, гляди…телегу на тебя катят.
Алекс на всякий случай похлопал «хорька» по бокам и спине. Пушки, разумеется, у того уже не было. Старушенция, видно, на это место тоже не из балета пришла. Без пушки «хорёк» был не опасен. Алекс начал развязывать его руки, прикрученные к спинке стула.
10
Олег Воронов, как и обещал трем рассказчикам, добре угостил их в ближайшей кафешке. Мужчинки закосели и поплыли, как от выпитого, так и от цен на то, чем их угощали. Воронов, разумеется, никакого даже подобия допроса не устраивал. Он знал, как это делается. Он просто пустил беседу, как бутылку по кругу. Просто дал им высказаться. Возбужденные подвыпившие мужики, да еще пережившие некое подобие приключения, разумеется, должны были все припомнить. Да не по одному разу. Его дело было только сидеть и вслушиваться, просеивая словесную шелуху, намывая, как старатель, крупицы истинной информации.
Поэтому он и сидел, как бы немного отстранясь от веселящейся троицы, больше общаясь с официанткой и вдумчиво, равномерно выпивая и закусывая.
Основная картина сегодняшнего «приключения», случившегося с тремя заслуженными алконавтами, была ему ясна. Но оставались два вопроса. Во-первых, с чего это вдруг капитан Петухов выступил явно не по делу, то есть доставил троицу не в отделение милиции, а к следователю Никонову, где с них был снят явно неформальный допрос о неком Марло? А во-вторых, почему, чуть ли не сразу, некто побежал из скверика вслед за капитаном, отправившимся домой? Что за спешка такая возникла, чтобы немедленно, явно без всякой подготовки, попытаться вывести капитана из игры? То есть какая такая игра возникла в те двадцать-тридцать минут, что капитан вез их на рафике обратно в сквер и после того как они благополучно заняли свое место там, в теплой компании?
И поэтому Воронов как бы нехотя, как бы только из вежливости участника выпивки, бросил: «Ну, следователь-то темнила. Сам не знает, чего хочет. А капитан-то на обратном пути душу не мотал? Сузил он, таким образом, несколько чрезмерно разгулявшийся разговор, как бы опять теряя к нему интерес. Стал поглядывать на дамочек за соседними столиками.
Достаточно ведь задать тему для разговора. А теперь можно и просто послушать. И наконец, среди сбивчивых восклицаний и полупьяной словесной каши мелькнуло, а потом и несколько раз было повторено ключевое слово: Григорий. Он же Гриша-маленький.
Воронов почти не сомневался, что в действительности речь идет о неком здоровенном детине, потому что он знал этот юморок, присущий дворовым и околопивным компаниям, называть малышом, карапетом, недомерком как раз самого высокого в компании. Ну что ж, если это так, то тем легче будет определить в сквере этого Гришу-маленького.
Оказалось, что капитан на обратном пути вовсе не мотал им душу, а, наоборот, они сами все время втягивали его в разговор, не в состоянии справиться с возбуждением после допросов. Апеллировали к нему, как бы к третейскому судье, почти как к своему. Все-таки капитан милиции был им понятней и ближе, чем следователь прокуратуры.
Вот они и цеплялись всю дорогу к Петухову и изгалялись уже над следователем за пережитые страхи.
– Нет, ты подумай, кэп, вот же баран упертый, следователь этот. Мы ему толкуем: Марло неделю назад заделали, а он химичит, что прошлой ночью.
– Да откуда вы-то знаете? – поинтересовался Петухов.
И мужики за столиком Воронова снова мучительно вспоминали, от кого первого они услышали об убийстве Марло. И опять выходило, что первым это шепнул тому и другому именно Гриша-маленький.
Ну а уж потом, через пару-тройку дней, эта версия, расцвеченная, как и всегда, на Смоляге самыми невероятными подробностями и объяснениями (зарезала любовница, перестарались крутые за невозврат кредита и тому подобное), стала считаться общеизвестным фактом. Тем более что Марло действительно последнюю неделю в скверике не появлялся. А уж под конец появились и те, кто «шли за гробом».
Воронов только усмехнулся, так как прекрасно знал и эту категорию халявщиков, которые «шли за гробом» Гурченко, Магомаева, Пугачевой и других знаменитостей, неизменно оказывавшихся потом в полном здравии.
Но это выяснялось потом, а на момент обсуждения очередной сплетни полет фантазии придавал халявщику некоторую значительность, а значит, и обеспечивал дармовую выпивку от слушателей.
– Ну, а когда вас высадили? – небрежно подправил разговор Воронов.
А когда их высадили, они, разумеется, тут же стали центром внимания досужих дегустаторов жигулевского. Стоял там и слушал их и Гриша-маленький.
И они и ему, как перед этим Петухову, пожаловались на барана-следователя. Такой баран, что не очень и копал насчет нестыковки в дате убийства. А вот капитану они в рафике точно изложили, что произошло оно неделю назад и что первым сообщил это им он, Григорий.
– Ну и чего? – как бы окончательно осоловев, процедил Воронов.
– Да ничего. Шебутной этот Гришка. Подвздернулся чего-то и сканал. Побежал куда-то. Даже пиво не допил. Выплеснул полкружки на землю и поканал. Мудрила, мети его.
