скачать книгу бесплатно
Вблизи ее облик производит еще более сильное впечатление. Золотая маска под стать золотой короне, обе вырезаны из кожи, обе простых форм и выкрашены металлизированной краской. В вырезах маски видно, что и глаза ее подведены золотом, и даже ресницы сверкают тем же золотым блеском, которым осыпаны темные взбитые волосы. Волосы, впрочем, догадывается Закери, вполне могут быть париком. Белые пуговицы по переду платья, почти невидимые на фоне ткани, пришиты золотой нитью.
Даже духи ее в точности отвечают ее костюму, грубоватая смесь, странным образом отдающая сырой землей и сахаром одновременно.
С минуту они танцуют, молча и нельзя сказать, что неуклюже, стоило Закери вспомнить, как вести даму и следовать ритму (какой-то джазовый стандарт, но названия никак не вспомнить), а потом он решает, что, наверное, должен что-то сказать, и, порывшись в памяти, останавливается на первом, что пришло ему в голову, когда он раньше ее увидел.
– Ваш костюм Макса несравненно лучше, чем мой костюм Макса, – говорит он. – Я очень рад, что не надел мой, это был бы позор.
Женщина улыбается той всезнающей почти ухмылкой, которая ассоциируется у него со звездами старого кино.
– Вы не поверите, сколько народу спрашивало меня, кто бы это мог быть, – отвечает она с отчетливой ноткой разочарования.
– Им следует больше читать, – подхватывает ей в тон Закери.
– Вы ведь тоже в маске, не так ли? – понизив голос, спрашивает она.
– Более или менее, – отвечает Закери.
Король чудовищ, который, не исключено, в парике, ему улыбается. На сей раз настоящей улыбкой.
– Более, полагаю, – говорит она, внимательно на него посмотрев. – Что вас привело сюда нынче вечером, помимо любви к коктейлям и литературе? У меня создалось впечатление, что вы кого-то ищете.
– Что-то вроде того, – признает Закери. Надо же, он почти что об этом забыл. – Но не думаю, что те, кого я ищу, здесь.
Тут он разворачивает ее в танце, в основном для того, чтобы избежать столкновения, но платье ее взвивается столь эффектно, что несколько человек поблизости останавливаются ими полюбоваться.
– Как глупо с их стороны, – говорит женщина. – Они лишили себя чудесного бала и славной компании.
– А потом я еще искал кошку, – добавляет Закери. На это женщина улыбается еще шире.
– О, я видела Матильду в самом начале вечера, но кто знает, куда она направлялась! С кошками дело такое, порой разумней позволить кошке найти тебя. – И, помолчав, мечтательным шепотом прибавляет: – Разве это не замечательно, быть гостиничной кошкой? Я желала бы этого для всех.
– А что привело сюда вас? – спрашивает ее Закери.
Мелодия танца меняется, он чуть было не сбивается с ритма, но, к счастью, подстраивается, ухитрившись не отдавить ногу партнерше.
Но прежде, чем она успевает ответить, что-то, происшедшее за плечом Закери, привлекает ее внимание. Она вся замирает, он это скорей чувствует, чем видит, и думает про нее, что вот, наверное, человек, который отлично носит какие угодно маски. – Простите, я должна отлучиться, – произносит она и кладет руку на лацкан Закери.
Кто-то сбоку щелкает фотоаппаратом. Женщина отступает на шаг, чтобы уйти, но потом останавливается и склоняется перед ним в поклоне, похожем на реверанс, что выглядит одновременно и чинно, и неуместно, в особенности потому, что в короне ведь она, а не он. Но Закери отвечает ей тем же, очень стараясь соответствовать, и когда она исчезает в толпе, кто-то поблизости аплодирует, как будто они устроили представление.
Подходит фотограф, спрашивает их имена. Закери на это просит, чтобы их просто назвали гостями, если фотографии будут где-то помещены, и фотограф нехотя соглашается.
Закери снова бродит по лобби, теперь уже медленней, поскольку толпа стала гуще. Его гнетет разочарование. Он смотрит на украшения, нет ли среди них пчелки, ключа и меча. Он ждет знака. Может быть, стоило самому надеть что-то подобное, или нарисовать на руке, или вложить в нагрудный карман платок-паше с узором из пчел. Странно, как он вообще смел надеяться, что сумеет опознать незнакомца в комнате, где незнакомцев не счесть.
Закери ищет глазами кого-нибудь, с кем он уже говорил, может, удастся ненароком эдак спросить, о чем спросить, он уж и сам не знает. Женщины-Макса в толпе нет. Он подходит к плотно сгрудившейся группе (там кто-то в эффектной зеленой пижаме держит розу под стеклянным колоколом), ступает за колонну, держась поближе к стене, чтобы их обойти, и в этот момент его хватают за руку и втаскивают в дверной проем.
Дверь закрывается, приглушив голоса, отрезав свет.
В темноте кто-то есть, рука, втащившая Закери, его отпустила, но этот кто-то стоит совсем близко. Кажется, выше ростом, чем он. Тихонько дышит. Пахнет лимоном, кожей и еще непонятно чем, на вкус Закери, необыкновенно приятным.
Затем в ухе шепот:
– Когда-то, давным-давно, Время влюбилось в Судьбу.
Голос мужской. Глубокий, но интонация легкая, в манере опытного рассказчика. Закери замирает, весь внимание. Прислушивается.
– Что, как вы можете догадаться, вызвало массу проблем, – продолжает рассказчик. – Этот роман нарушил течение времени. Нити судьбы запутались в узелки.
Рука, лежащая у него на спине, легонько подталкивает его вперед, Закери неуверенно делает шаг в темноту, потом другой. Рассказчик продолжает свою речь, голос его теперь так внятен, что заполняет собой все пространство.
– Звезды наблюдали с небес в беспокойстве, что будет дальше. Что станется с днями и ночами, если Времени предстоит страдать из-за разбитого сердца? Какие катастрофы случатся, если та же судьба ждет самое Судьбу?
Они продолжают идти в темноте.
– Звезды договорились между собой и разделили влюбленных. Некоторое время на небесах легче дышалось. Время текло, как ему свойственно течь, ну, может быть, самую чуточку медленней. Судьба перевивала тропки, которым суждено было перевиться, хотя, пожалуй, то тут, то там веревочка оказывалась непрочной.
Поворот, и Закери ведут сквозь тьму в другом направлении. В наступившем молчании глухо, отдаленно слышится звучание джаза.
– Но в конце концов, – продолжает рассказчик, – Судьба и Время снова нашли друг друга.
Рука на плече Закери твердо останавливает его на ходу. Рассказчик придвигается ближе.
– Звезды в небесах вздохнули, замерцали, заволновались. Стали спрашивать совета у Луны. Луна, в свой черед, поручила совиному вечу разобраться, какие действия предпринять.
Где-то в темноте раздается тяжелый звук бьющихся крыльев, тревожа воздух близ них.
– Совиное вече, собравшись, обсуждало этот вопрос ночь за ночью. Они судили-рядили, пока мир спал, и Земля продолжала вращаться в неведении, что такие важные дела решаются, пока мир спит.
Невидимая рука подносит руку Закери к дверной ручке. Закери поворачивает ее, и дверь открывается. Он мельком видит перед собой ломтик полумесяца, который потом исчезает.
– Совиное вече пришло к заключению, что проблема состоит в комбинации, один из элементов которой следует удалить. Оставить они решают тот, который кажется им наиболее важным.
Невидимая рука подталкивает Закери вперед. Дверь за ним закрывается. Ему чудится, что его бросили одного, но потом рассказ продолжается, голос окутывает его в темноте.
– Совиное вече известило о своем решении звезды, и звезды с ним согласились. Луна была против, но в эту ночь она была темная и мнения своего выразить не могла.
Тут Закери вспоминает, очень зримо, как полумесяц исчез перед его глазами минуту назад, до того как рассказ возобновился.
– Итак, решение было принято, и Судьбу разорвали. В клочья, клювами и когтями. Вопли Судьбы разносились повсюду, достигая самых далеких мест, самых высоких сфер, но никто не посмел вмешаться, кроме маленькой храброй мышки, которая в разгар бойни прокралась тихонько сквозь кровь, кости и перья, и выкрала сердце Судьбы, и сберегла его.
Теперь ему кажется, будто по его руке вверх, до плеча бежит мышь. Движение замирает там, где у него сердце, и прикосновение руки к сердцу длится мгновение, а потом отступает. Следует долгая пауза.
– Когда ярость утихла, оказалось, что от Судьбы ничего не осталось.
Рука в перчатке ложится Закери на глаза, темнота делается теплей и еще темнее, голос звучит ближе.
– Филин, съевший глаза Судьбы, обрел великую зоркость, недоступную прежде смертным созданиям. Вече короновало его как Совиного короля.
Одна рука по-прежнему прикрывает глаза Закери, а вторая весомо, но совсем ненадолго накрывает ему макушку.
– Звезды в небесах искрились от радости и облегченья, но Луна преисполнилась скорби.
Еще одна пауза. Долгая, и в молчании Закери слышит дыхание – и свое, и рассказчика. Рука того остается у него на глазах. Запах кожи смешивается с запахом лимона, табака, пота. Ему делается не по себе, и тут рассказ продолжается.
– Итак, Время идет, как ему и положено, а те события, которым когда-то было суждено сбыться, предоставлены случаю, но Случай никогда ни в кого не влюбляется надолго.
Рассказчик подталкивает Закери направо и снова вперед.
– Однако же мир чудно устроен, так что никакой конец – не конец, как бы звездам этого ни хотелось.
Тут они останавливаются.
– Иногда Судьбе удается снова собрать себя воедино.
Скрип открывшейся перед ним двери, он переступает порог.
– А Время всегда ждет, – шепчет голос, согревая дыханием его шею.
Рука, прикрывавшая ему глаза, отступает, позади клацает дверной замок. Щурясь на свет, оглядевшись, он обнаруживает себя снова в лобби, в углу, за пальмой в кадке. Сердце гулко бьется в ушах.
Дверь позади него заперта.
Что-то тыкается ему в лодыжку, глянув вниз, он видит пушистую серо-белую кошку, которая трется о него лбом.
Он наклоняется, чтобы ее погладить, и только тут понимает, что руки его мелко дрожат. Кошку, однако, это нимало не беспокоит. Она позволяет себя погладить, а потом важно уходит в тень.
Закери бредет в бар, все еще как во сне, под глубоким впечатлением от рассказа. Пытается и не может вспомнить, слышал ли его раньше, хотя что-то в нем есть знакомое, словно это миф, который он прочитал, а потом забыл. Бармен смешивает ему еще одну “Утопленницу Офелию”, извинившись, что фенхелевый сироп весь вышел. Он заменил его медом, поверху добавив игристого. С медом гораздо лучше.
Закери озирается, нет ли где женщины-Макса.
Не найдя ее, он сидит в баре с унылым ощущением неудачи и, пытаясь вспомнить все, что с ним случилось за вечер, не может не чувствовать изумления. Пил коктейль с веточкой розмарина, “для памятливости”[2 - У. Шекспир “Гамлет”, акт IV, сцена 5, слова Офелии.]. Искал кошку. Танцевал с королем чудовищ. Приятно пахнущий человек увел меня в темноту и рассказал там историю. Кошка сама меня нашла.
Он пытается вспомнить, как название того бурбона, который упоминал Годо, и вытаскивает из кармана распечатку билета.
Вместе с распечаткой вытягивается картонка размером с визитную карточку, соскальзывает и падает на пол. Закери ее поднимает, силясь припомнить, кто из тех, с кем он общался за вечер, мог ее дать. Но это не визитная карточка. На картонке две строчки, написанные от руки.
Терпение и Стойкость
Час ночи. Принесите цветок.
Закери смотрит на часы. Сейчас 12.42.
Он переворачивает картонку.
На оборотной стороне – пчелка.
Сладостные печали
Есть три тропы. Это одна из них
Сколько существуют на свете пчелы, столько и хранители пчел.
Рассказывают, что поначалу был один-единственный пчеловод-хранитель, но поскольку истории множились, возникла нужда в новых.
Хранители появились прежде служителей, прежде стражей. Прежде хранителей появились пчелы и истории. Трепетали крылышками, жужжали.
Хранители появились прежде ключей.
Обычно об этом забывают, поскольку они олицетворяют собой ключи.
Забыт также и тот факт, что когда-то был только один ключ. Длинный, тонкий ключ из железа с позолоченной головкой.
Копий с него сделано сколько угодно, но первый – главный. Копии на цепочках свисают с шей всех хранителей. Ключи так часто бьются им в грудь, что, кажется, впечатываются в нее, металл изнашивается о кожу, оставляя на ней свой след.
Таково происхождение традиции. Теперь об этом все позабыли. Идея отпечатка на коже возникает из-за отпечатка на коже. Связь явлений очевидна, пока смысл ее не выветрится из памяти.
Роль хранителей менялась со временем, больше, чем у других. Служители зажигают свои свечи. Стражи передвигаются незаметно и всегда настороже.
Хранители пчел когда-то только ухаживали за пчелами и за их историями.
По мере того как территория расширялась, они устраивали комнаты, распределяя истории по типу, либо длине, либо следуя неведомой прихоти. Врезали полки для книг в камень, изготавливали металлические стеллажи и застекленные шкафчики, ставили столы для тяжеленных кодексов и фолиантов. Кресла и подушки, чтобы удобно было читать, лампы для освещения. Добавляли комнат по ходу дела. Строили круглые, с камельком посередке, где так отлично собраться и рассказывать друг другу истории. Или похожие на пещеры, с хорошей акустикой, где можно устраивать представления, пересказывать сочиненное языком танца и песни. Мастерские, где книги починяют, кабинеты, где книги пишут, пустые комнаты на тот случай, если возникнет какая-нибудь нужда.
Хранители делали двери для комнат и ключи, открывать их или держать запертыми. Поначалу ко всем дверям подходил один ключ.
Когда дверей стало много, потребовалось больше ключей. Было время, когда хранитель узнавал каждую дверь, каждую комнату, каждую книгу. Теперь не так. Поэтому они завели индивидуальные секции. Крылья. Уровни. Один хранитель, пожалуй, всех других и знать-то не может. Движутся они кругами, порой пересекаясь, порой нет.
Они выжгли свои ключи у себя на груди, чтобы их всегда отличали как хранителей. Это напоминание об ответственности, даже если ключ (или ключи) висит не на шее, а на крюке, вбитом в стену.
И хранителем становятся теперь тоже иначе.
Поначалу их выбирали и воспитывали как хранителей. Выбирали из тех, кто родился в Гавани или был привезен туда таким юным, что даже небо помнил как сон. С малых лет их учили книговедению и пчеловодству, и в игрушки давали деревянные ключи.
Со временем было решено, что выбор пути, как у служителей, должен быть добровольным. В отличие от служителей вызвавшиеся проходят подготовку. Те, кто готов продолжить после первого подготовительного периода, вступают во второй. После второго оставшиеся вступают в третий.
Вот в чем состоит третий период подготовки.
Будущий хранитель должен выбрать историю. Любую, какую захочет. Сказку, или миф, или анекдот о поздней ночи и чрезмерном количестве бутылок вина, только это не может быть история, которую он придумал сам.
(Многие из тех, кто верит, что хочет в хранители, на самом деле – поэты.)
Выбранной историей они занимаются целый год.
Необходимо выучить ее на память. Больше, чем наизусть, впустить в сердце. Не так, что просто произносишь слова, а так, словно чувствуешь их, а сюжет осязаешь буквально, слово за словом: как он, поднимаясь, падая, торопясь или запинаясь, движется к своему пику. Так, чтобы вспомнить и пересказать с таким чувством личной причастности, словно сам эту коллизию пережил, и так беспристрастно, словно побывал каждым, кто в ней участвует.
Через год испытуемого приводят в круглую комнату, в которой только одна дверь. Два простых деревянных стула стоят один напротив другого.
Свечи усеивают округлые стены, как звезды, сияя из бра, развешенных с неравными интервалами.
Каждый кусочек стены, не занятый свечой или дверным проемом, увешан ключами. Начиная от пола по всей стене и продолжаясь невидимо над самой высокой свечкой в тени, сгущающейся над головой. Длинные медные ключи и коротенькие серебряные, ключи со сложной бородкой и с нарядной декоративной головкой. Есть очень старые, источенные временем, но все вместе они посверкивают в свете свечей.
