скачать книгу бесплатно
Он растирается смесью миндального масла с сахаром, этот скраб его мать изготавливает сама и каждый год ему дарит, на этот раз она добавила туда ветиверию, полезную, если надо обрести душевный покой. Может, удастся стереть того мальчика, который стоит в переулке. Может, настоящий Закери где-то под ним.
Каждые семь лет все клетки человека полностью обновляются, напоминает себе Закери. Он больше не тот мальчик. Он переменился дважды с тех пор.
Закери столько времени тратит в душе, что собираться ему приходится в спешке. Поняв, что не ел весь день, он хватает протеиновый батончик. Сует в портфель блокнот и, помедлив над “Сладостными печалями”, бросает туда “Маленького незнакомца”.
Одной ногой уже в коридоре, он кидается назад, чтобы вложить в портфель и “Сладостные печали” тоже.
Он идет по направлению к Скотт-холлу, непросохшие после душа волосы замерзают колечками, которые царапают ему шею. Снег истоптан столькими шагами, что по всему кампусу не найти нетронутого белого пятнышка. Закери проходит мимо кособокого снеговика в настоящем красном шарфе. Бюсты бывших президентов колледжа, стоящие в ряд, так засыпаны снегом, что президенты стали неразличимы, кое-где лишь выглядывает из-под нахлобученной снежной шапки мраморный глаз либо мраморное ухо.
Указания, которые прислала Кэт, оказались полезны. Раньше он в Скотт-холле, это еще одно общежитие, никогда не бывал. Он минует лестницу и маленький пустой кабинет, выходит в коридор и идет по нему некоторое время, пока не доходит до стеклянных, в пол, полуоткрытых дверей.
Он не уверен, туда ли пришел. В кресле сидит девушка, вяжет, а несколько студентов расставляют мебель для чаепития, похоже, и вправду пережившую апокалипсис: бархат, которым обиты стулья и банкетки, вытерт и выношен, дерево источено временем, кое-какие детали подклеены широким техническим скотчем.
– Ой, ты нас нашел! – раздается из-за спины голос Кэт, он оборачивается и видит ее с подносом, на котором чайник и несколько чайных чашек одна в другой. Без пальто и шапки в полоску Кэт кажется маленькой, над головой ореол коротких, пушистых, непонятного цвета волос.
– Не думал, что ты это всерьез, про чай, – говорит Закери, помогая ей поставить поднос на низенький столик посреди комнаты.
– Очень даже всерьез. У нас есть с бергамотом, с мятой и еще что-то вроде иммуномодулятора с имбирем. И печенье я, конечно же, испекла.
К тому времени, когда к чаю все приготовлено, в классе собралось уже несколько человек, около дюжины, но кажется, что их больше, со всеми пальто, куртками и шарфами, накинутыми на спинки стульев, брошенными на банкетки. Кэт устраивает Закери в древнем кресле у окна, в руках у него “эрл грей” и большущее шоколадное печенье.
– Общий привет, – произносит Кэт, отвлекая присутствующих от выпечки и болтовни. – Спасибо, что вы пришли. По-моему, среди нас есть новенькие, которых на прошлой неделе не было, поэтому давайте быстренько перезнакомимся все по кругу, и начнем с нашего гостя-модератора. – Кэт поворачивается к Закери и выжидательно на него смотрит.
– Ну да… кхм… я Закери, – выговаривает он между попытками дожевать печенье. – Я аспирант второго года обучения, изучаю цифровые средства коммуникации с упором на психологию и гендерные проблемы.
“И еще я нарыл вчера библиотечную книгу, в которой описан эпизод из моего детства, вот как это вам с точки зрения инноваций в повествовании?” – добавляет он про себя, от огласки воздерживаясь.
Участники представляются один за другим, но Закери лучше ухватывает детали внешности и сферы интереса, чем имена. Несколько человек – театроведы, включая девушку с волосами, заплетенными в разноцветные дреды, и юношу-блондина, который сидит, уложив ноги на гитарный футляр. Девушка в очочках “кошачий глаз” выглядит немного знакомой и занимается английской филологией, так же как та, что продолжает вязать, но совсем не смотрит на спицы. Остальные в основном айтишники-старшекурсники, кое-кого он помнит (парня в синей толстовке с капюшоном, девицу, у которой татушка в виде лозы выглядывает из-под рукава кофты, парня с конским хвостом), но никого он не знает лучше, чем Кэт.
– А меня зовут Кэт Хокинс, я на последнем курсе по двум специальностям сразу, по цифровой коммуникации и театроведению, и в основном провожу время, пытаясь обратить игры в театр, а театр – в игры. Кроме того, я пеку. Сегодня мы попробуем обсудить особенности видеоигр. Я знаю, геймеров тут среди нас хватает, но если возникнут вопросы по терминологии или вообще потребуется что-нибудь прояснить, прошу вас, задавайте вопросы.
– Что мы понимаем под геймером? – с места в карьер интересуется парень в синей толстовке с таким нервом в голосе, что оживленное лицо Кэт неуловимо темнеет.
– Ну, я, например, следую рецепту Гертруды Стайн: геймер есть геймер есть геймер, – встревает Закери, поправляя очки и ненавидя себя за претенциозность, но парня, которому приспичило всему дать определение, ненавидя еще больше.
– Что касается того, о каких, собственно, играх мы в этом контексте говорим, – продолжает свое Кэт, – то давайте придерживаться линии нарративных игр, ролевых игр и так далее. То есть таких, где все опирается на историю с сюжетом.
Кэт втягивает Закери в разговор, побуждая его высказаться на привычные ему темы: игровые сюжеты, рамки действия игроков, проблема выбора и его последствия – то есть на те, что он столько раз поднимал в своих работах-проектах, что теперь даже, в общем, приятно пересказать их людям, которые сто раз этого прежде не слышали.
Кэт вставляет словечко то там, то здесь, и вскоре разговор становится общим и идет естественным образом, вопросы перерастают в дебаты, реплики пинг-понгом перелетают между участниками, успевающими сделать глоток чая и смахнуть крошки.
Отклонившись на иммерсивный театр, который был темой дискуссии на прошлой неделе, они возвращаются к видеоиграм, от тех, что коллективного свойства с множеством участников, к тем, что зиждутся на нарративе для игроков-одиночек, и к виртуальной реальности, с промежуточной остановкой на то, чтобы поговорить об играх настольных.
Наконец встает вопрос, почему человек играет в игру на сюжетной основе и что именно делает игру захватывающей, такой, что не оторваться.
– Но разве не этого хочет каждый из нас? – отвечает вопросом девушка в очках “кошачий глаз”. – Самому делать свой собственный выбор, но при этом пусть он будет частью истории? Ты все равно хочешь встроиться в сюжет, даже при том, что выражаешь свободную волю.
– Хочешь решать, куда пойти, и как поступить, и какую дверь отворить, но при этом все-таки выиграть, – добавляет парень с конским хвостом.
– Даже если выигрыш – это просто конец истории.
– Особенно если игра допускает несколько возможных финалов, – вставляет Закери, затрагивая тему работы, которую выполнил два года тому назад. – Ты хочешь участвовать в создании истории, а не диктовать ее в одиночку, так что это сотрудничество.
– И в играх это работает лучше, чем где-либо еще, – задумчиво говорит один из коммуникаторов. – Ну, может быть, еще в авангардном театре, – добавляет он, заметив, как вскинулся кто-то из театроведов.
– А в цифровых романах типа “выбери-себе-приключение-сам”? – высказывает предположение филологиня с вязаньем.
– Нет, надо всецело отдаться игре, если вы собираетесь пройти через все моменты принятия решений, все эти “если я сделаю так, то…” – возражает девушка с татуировкой, выразительно размахивая руками, так что татуированные лозы участвуют в аргументации. – Настоящие текстовые истории – это протонарративы, в которые ты проваливаешься, а игра развивается по мере того, как ты в ней участвуешь. Если я хочу выбирать, что случится в истории, значит, я хочу быть волшебником. Или как минимум обладать каким-то волшебным ружьем.
– Пожалуй, мы отклонились от темы, – говорит Кэт, – ну, на мой взгляд. А вот давайте определим, что делает историю захватывающей? Любую историю? Говоря генерально?
– Перепады сюжета.
– Тайна.
– Высокая ставка.
– Развитие характера.
– Любовь, – включается парень в синей толстовке. – А что? Это правда! – добавляет он, когда несколько человек оборачиваются к нему, вскинув брови. – Ну, пусть будет сексуальное напряжение, так лучше? Тоже правда.
– Препятствия, которые надо преодолеть.
– Неожиданности.
– Смысл.
– Смысл? Но кто решает, в чем смысл? – вслух размышляет Закери.
– Читатель. Игрок. Аудитория. Смысл – это то, что ты сам привносишь, и даже если не принимать решений по ходу дела, ты все равно решаешь, что для тебя значит происходящее. – Девушка со спицами замолкает, чтобы поймать петлю, а потом продолжает: – Та игра или та книга, которую я высоко ставлю, может показаться вам скучищей, и наоборот. Истории персональны, ты соотносишь себя с героем или не соотносишь.
– Я ж говорю, каждый хочет быть частью истории.
– Каждый является частью истории, но хочет быть частью такой истории, которая стоит того, чтобы ее записать. Так выражается страх смерти, умонастроение “я был здесь, и я был не зря”.
Закери отвлекается, задумывается над тем, что вдруг почувствовал себя старым… Неужели на младших курсах и в нем было столько энтузиазма, сколько вот в них сейчас. И интересно, был ли он в глазах старшекурсников так зелен, какими сейчас кажутся ему эти ребята? Мысль его возвращается к книге, которая у него в портфеле. Он прокручивает в уме, как это, оказаться внутри истории, и как бы ему, убившему столько времени на раскручивание разных сюжетов, то же самое проделать и с этим.
– Разве не легче написать словами на бумаге, а остальное предоставить воображению? – спрашивает другая филологиня, в пушистом красном свитере.
– Словами на бумаге никогда не легче, – отвечает та, что в очках, и несколько человек с чувством кивают.
– Хорошо, тогда скажу проще. – Девушка в красном свитере поднимает шариковую ручку. – Вот с этим я могу создать целый мир, никакой инновации в этом нет, но оно вполне эффективно.
– Это пока в ручке есть паста, – парирует кто-то.
Тут кто-то еще замечает, что уже девять часов, и тогда несколько человек вскакивают с места и, извинившись, торопятся вон. Остальные продолжают спор группками и парами, а двое студентов с его факультета нависают над Закери, выспрашивая насчет того, какие семинары выбрать и к каким преподавателям пойти, меж тем как комнату в это время приводят более-менее в порядок.
– Отлично все прошло, спасибо тебе, – говорит Кэт, когда ей удается завладеть его вниманием. – Я твоя должница, и в субботу начну твой шарф, так что, будь уверен, ты успеешь его поносить, до конца холодов я его закончу.
– Это лишнее, но, конечно, спасибо, Кэт. Я прекрасно провел время.
– И я. Ах, да! Тебя Елена ждет в холле. Она надеется поймать тебя до того, как ты уйдешь, не хотела встревать, пока ты общался с другими людьми.
– Да? Ладно, – говорит Закери, пытаясь вспомнить, кто такая Елена. Кэт еще раз его обнимает и шепчет в ухо: “Она не будет пытаться тебя подцепить, я предупредила ее, что ты по ориентации недоступен”.
– Спасибо, Кэт, – говорит Закери, удерживая себя от того, чтобы закатить глаза, и догадываясь, что она, скорее всего, этой формулировкой и воспользовалась вместо того, чтобы просто сказать, что он гей. Кэт терпеть не может ярлыки.
Елена оказывается той девушкой в очках “кошачий глаз”. Она стоит, прислонившись к стене, и читает Рэймонда Чандлера, теперь Закери видит, что это “Долгое прощание”, и понимает, почему она показалась ему знакомой. Наверно, он узнал бы ее, если бы волосы ее забраны были в пучок.
– Привет, – говорит Закери.
Она поднимает глаза от книги с тем отстраненным выражением, которое очень знакомо ему самому, растерянный вид человека, которого из одного мира силой перетащили в другой.
– Привет, – отвечает Елена, выныривая из беллетристического тумана, и засовывает Чандлера в сумку. – Не знаю, помнишь ли ты меня по библиотеке. Ты вчера взял ту странную книгу, которая не сканировалась.
– Помню, – говорит Закери. – Я ее еще не прочел, – добавляет он, сам не зная, с какой стати врет.
– В общем, после того как ты ушел, мне стало интересно, – говорит Елена. – В библиотеке никого, мертвая тишина, и раз уж я вся в детективе, то решила провести что-то вроде расследования.
– В самом деле? – заинтересованно спрашивает Закери, выпав из состояния взвинченного предчувствия, в котором до того пребывал. – И что, нашла что-нибудь?
– Ну, не очень много, наша система так завязана на штрихкод, что если компьютер его не распознает, то до описания фиг доберешься. Поэтому я пошла в карточный каталог, как в старые времена, еще до автоматизации, где эти, знаешь, деревянные ящики с бумажными карточками, посмотреть, не значится ли там эта книга. Нет, не значится, но мне удалось расшифровать код, там есть две цифры, которые указывают, когда книгу добавили в систему, так что я проверила ее перекрестно.
– Ух ты! Настоящее библиотечно-детективное следствие.
– Ха, спасибо. Но в результате выплыло только то, что книга из частного собрания. Владелец умер, и наследники раздали его библиотеку по университетам. Я обновила данные и записала, как его звали, так что, вдруг ты захочешь взглянуть на другие издания из этой партии, можно будет распечатать весь список. Если тебя это интересует, пока занятия не начнутся, я работаю чаще всего по утрам. – Елена роется в сумке и достает сложенный вдвое обрывок линованного тетрадного листа. – Некоторые в зале редкой книги, а не в абонементе, но это не проблема. Я сделала новую каталожную запись, так что книга отсканируется, когда будешь ее возвращать.
– Вот спасибо, – говорит Закери и берет у нее бумажку. Документ получен, звучит у него в голове чей-то голос. – Это здорово, я скоро непременно зайду.
– Отлично, – отвечает Елена. – И спасибо, что пришел сегодня. Интересно поговорили. Ну, увидимся.
И она уходит, не дав ему попрощаться.
Закери разворачивает бумажку. Там две строчки, написанные на удивление четким почерком.
Из частного собрания Дж. С. Китинг, подарено в 1993 г.
Дар Фонда Китинг
Сладостные печали
Есть три тропы. Это одна из них
Бумага хрупка, даже когда сшита нитью и переплетена в ткань или кожу. Большинство историй, хранящихся в Гавани Беззвездного моря, занесены на бумагу. В книги, в свитки или, сложенные бумажными голубями, свисают с потолка.
Но есть истории еще более хрупкие, ибо на каждую, высеченную в камне, есть множество тех, что записаны на осенних листьях или вплетены в паутину.
Есть истории, обернутые в шелк, так что их страницы не рассыпятся в пыль, и истории, которые поддались времени, их фрагменты собраны и хранятся в урнах.
Они такие, непрочные. Не так выносливы, как их родня, которую пересказывают и заучивают на память.
И всегда есть те, кто стал бы смотреть, как пылает Александрия.
Они всегда были. Они всегда будут.
На это и существуют стражи.
Многие пожертвовали жизнью в этом служении. Гораздо больше тех, у кого жизнь отнята временем до того, как они расстались бы с ней, пойди дело иначе.
Редкий случай, когда страж не останется таковым до конца.
Страж значит сторож. Сторож – значит, лицо доверенное.
Чтобы доверять, сначала нужно проверить.
Проверка стража – дело долгое и многотрудное.
Самому вызваться в стражи нельзя. Стражей выбирают. Определяют, у кого есть задатки, и наблюдают. Очень, очень внимательно. Каждый шаг, что ни сделан, каждое решение, что ни принято, все подмечают невидимые судьи. Они только этим и занимаются, судьи, ничем больше, месяцы напролет, а иногда годы, прежде чем провести первое испытание.
Потенциальный страж знать не знает, что его кандидатуру рассматривают. Крайне важно, чтобы испытуемый был в неведении, только тогда получишь чистый, без примеси, результат. Многие испытания не воспринимаются испытуемыми как таковые, даже по прошествии времени.
Те кандидаты в стражи, которых отсеяли на ранних этапах, никогда не узнают, что их кандидатуры рассматривались. Пойдут себе дальше, найдут другие пути.
Большинство кандидатов отсеиваются перед шестым испытанием.
Многие не справляются с двенадцатым.
Самое первое испытание всегда проходит по одной схеме, будь то в Гавани или где-то еще.
Большая публичная библиотека. Маленький мальчик роется в книгах, тянет время до назначенной встречи с сестрой. Становится на цыпочки, чтобы дотянуться до полок, которые у него над головой. Он давно уже перерос детскую секцию, но пока недостаточно высок, чтобы добраться до любой полки.
Кареглазая женщина в зеленом шарфе – не библиотекарь, насколько он может судить, – подает ему книгу, и он смущенно кивает в знак благодарности. Она спрашивает, не окажет ли он ей, в свой черед, любезность, не приглядит ли вон за той книгой – и указывает на тоненькую книжку в коричневом кожаном переплете, которая лежит на ближайшем столе.
Мальчик соглашается. Женщина уходит. Минута за минутой мальчик продолжает осматривать полки, не выпуская коричневую книжку из виду.
Проходит еще несколько минут. Мальчик озирается, где же женщина. Смотрит на наручные часы. Ему самому скоро надо будет уже уходить.
И тут входит женщина и, ни слова ему не сказав, берет со стола книгу.
У этой женщины глаза тоже карие, и она тоже в зеленом шарфе. Она очень похожа на ту, первую, и все-таки это другой человек. Когда она поворачивается, чтобы с книгой уйти, мальчика охватывает смятение.
Он просит ее остановиться. Женщина оборачивается, на лице у нее вопрос.
Мальчик, запинаясь, говорит, что книга, которую она взяла, чужая.
Женщина улыбается и возражает на это, что они находятся в библиотеке, где все книги принадлежат всем.
Мальчик почти сдается. Теперь он даже не так уж уверен, что это не та женщина, ведь они очень похожи. И вообще, он опоздает на встречу, если задержится тут подольше. Ему проще отпустить ее с книгой.
