скачать книгу бесплатно
Констанций снял свою дорожную войлочную, с узкими полями шляпу, встряхнул упавшими на глаза белоснежными волосами и спросил, указывая на седину:
– Может быть, ты хочешь вот этого?
Глаза принцепса наполнились слезами.
– Этого ты, отец, хочешь для меня.
Вдруг перед ними засверкал золотой купол возвышающегося на холме пантеона. Цезарь прикрыл глаза рукой.
– Нет, мой сын, я не намерен мешать твоему счастью. Да возместят тебе боги то, чего лишили меня.
Принцепс наклонился было к отцу, чтобы обнять его, но они уже подъезжали к юго-восточным воротам города, и Константин обнял отца только взглядом огромных лучистых голубых глаз.
– Спасибо, господин мой. Ничто другое меня не заботит.
– Зато другой позаботится о тебе, – горько вздохнул Констанций. – Император упрям и беспощадно ломает все, что противится его воле… Кстати, как он к тебе относится?
– До сих пор я во всем был покорен ему.
– Твоя любовь может стоить тебе жизни.
– Наверно, отец… если я отрекусь от нее.
– Он лишит тебя любимой девушки, он ее умертвит.
Лицо принцепса озарилось.
– Моя мать вернет ей жизнь! Ты сам говоришь, что она может воскрешать мертвых. Но боги будут к нам милостивы. Знаешь что? Пусть мать, когда приедет сюда, возьмет потом Минервину с собой в Нанес. Император не узнает об этом.
– А Фауста?
– О-о, отец, она еще долго будет забавляться куклами. И кто знает, как решит Тиха, когда она подрастет.
– Тиха? – удивленно переспросил цезарь. – Ты тоже почитаешь слепую богиню судьбы? Перед отъездом сюда я распорядился чеканить ее изображение на всех новых монетах.
Константин расстегнул воротник.
– Смотри, отец. – Он показал свой талисман на тонкой золотой цепочке.
Это была крошечная золотая статуэтка крылатой Тихи, богини судьбы.
Объехав пантеон, в безмолвной тишине которого белели статуи Юноны, Юпитера и Минервы[42 - Минерва – в римской мифологии богиня, покровительница ремесел и искусств. Отождествленная (с конца III в. до и. э.) с греческой Афиной, почиталась также как богиня войны и государственной мудрости.], они повернули на улицу Сингон. Возле скромной базилики стояла большая толпа людей в черном. Когда отец с сыном подъехали, они, обнажившись до пояса, выстроились по двое, запели какую-то очень печальную песню и медленно пошли вокруг базилики, хлеща себя бичом по голой спине.
– Жрецы Исиды[43 - Исида – в древнеегипетской мифологии супруга и сестра Осириса, олицетворение супружеской верности и материнства, богиня плодородия, воды и ветра, волшебства, мореплавания, охранительница умерших.]? – спросил цезарь.
– Не знаю, – ответил принцепс.
– Конечно, они. Правда, я их еще не видел, но слышал, что они добиваются благосклонности Исиды самобичеванием. Давай подождем, пока они доведут себя до исступления.
Остановив коней, оба с интересом принялись наблюдать процессию. Подъехала свита. Минервиний спешился и стал на колени.
– Кого ты приветствуешь? – спросил принцепс.
– Угодников божиих, – сказал Минервиний и, перекрестившись, низко поклонился процессии.
– Христиане? – поразился цезарь. – Зачем они истязают себя?
– Они замаливают грехи тех, кто почтил сатану в праздник Майумы.
4
В самом глухом закоулке священного дворца математик нашел целую груду старинных папирусов и пергаментов. Забыв обо всем на свете, ученый жадно стал развертывать свиток за свитком. От радости у него руки задрожали, когда он вдруг обнаружил считавшийся давно потерянным трактат Менехма[44 - Менехм – греческий математик IV в. до и. э.] о конических сечениях. Но сердце математика сжалось от боли, когда, развернув свиток, он увидел, что кое-где папирус изъеден тлей и краска во многих местах выцвела. Облив рукопись кедровым маслом, Бион смазал ее шафрановой желтью, и буквы выступили отчетливее. Он уселся было за переписку, но в комнату торопливо вошел встревоженный Лактанций.
– Это верно? Ты слышал?
– Конечно! – ответил Бион, принимая со скамьи охапку пыльных свитков, чтоб освободить место другу— Верно: я нашел его!
– Кого?
– Менехма. Вот он, смотри!
Ритор раздраженно отстранил сокровище.
– Я про слухи спрашиваю: верны они или нет?
– Для меня – нет! Я ничего не слышал, – отрезал математик с досадой непризнанного первооткрывателя и склонился над рукописью.
– Город охвачен тревогой: говорят, язиги[45 - Язиги (правильнее – языги) – название одного из сарматских племен, расселившегося на Западе со II в. до н. э. и создавшего крупный военно-политический союз кочевых племен с центром в Северном Приазовье.] прорвались из- за Дуная в Валерию!
– А тебе здесь, в Антиохии, что за дело до этого Дуная? И родом ты из Нумидии.
Паннония[46 - Паннония – римская провинция, занимавшая часть территории современной Венгрии, Боснии и Австрии.], восточную часть которой Галерий в угоду императору назвал именем своей жены, в самом деле была слишком далеко от Антиохии, чтобы из-за нее тревожиться. Сирийский погонщик верблюдов знал о ней не больше, чем паннонский виноградарь о Триполитании[47 - Триполитания – историческая область в Ливии.] или кордубский[48 - Кордуба – современный испанский город Кордова.] скотовод о Пальмире[49 - Пальмира – древний город в Северо-Восточной Сирии. Расцвет Пальмиры приходится на I–III вв. и. э.]. Римская империя – ставшая вселенной, перестав быть родиной, – была гигантским лесом, где дня не проходило без пожара. То в один, то в другой конец ее досужие варвары швыряли горящую головню, но дым от пожара ел глаза лишь тем, кто находился поблизости, а там, куда доходили только слухи, никто не беспокоился. Большие войны, само собой, могли раздражать: тогда границы надолго закрывались, прекращался подвоз хлеба, торговцы взвинчивали цены на товары, доставляя их с огромным риском для жизни, так как военные власти обычно не отличали торговца от соглядатая. Но частые потасовки с небольшими разбойничьими племенами не нарушали привычного течения жизни и поэтому никого особенно не интересовали, если не считать работорговцев, пользовавшихся удобным случаем, чтоб обогатить свой ассортимент. Впрочем, дела военные касались прежде всего августов и цезарей – их территория расширялась при победе или сужалась при поражении.
Однако на этот раз Антиохия все-таки заволновалась. Нападение язигов могло вынудить Галерия остаться в Паннонии, а это помешало бы встрече государей, к которой уже полгода деятельно готовился весь город. От этой встречи торговцы ожидали увеличения оборота, чиновники – продвижения по службе и наград, голодные и оборванные – бесплатной раздачи хлеба и одежды, а все вместе – зрелищ, празднеств, увеселений.
Только местные власти втайне вздохнули свободнее. Все расходы по приему государей и их свиты ложились на муниципии[50 - Муниципии – в Древнем Риме города, свободное население которых получало права римского гражданства и самоуправление.], и такое вынужденное гостеприимство уже не один город ввергло на долгие годы в нищету.
Ритор считал, что орды варваров вырвали у него из рук лакомый кусок. Ему, конечно, было досадно, что он зря выучил наизусть пространную речь, которая, по его расчетам, должна была пробудить задремавшее внимание императора и обеспечить более ощутимое пособие. Однако ритор не был корыстолюбцем. В отличие от многих своих коллег он мог искренне воодушевляться идеями, а не только видеть в них источник дохода. Он придумал способ отстоять интересы богов, но для осуществления своего замысла ему необходимо было лично встретиться с императором. Дело в том, что епископ Мнестор, еще находясь на службе бога Сераписа, недаром считался знающим, образованным человеком. Знания, приобретенные в язычестве, он превосходно использовал, став христианином. В спорах с Лактанцием он часто прибегал к Цицерону[51 - Цицерон Марк Туллий (106–43 гг. до н. э.) – знаменитый римский политический деятель, оратор и писатель.], доказывая, что и в древнем Риме были проницательные умы, начинавшие задолго до проповедей Христа сознавать необходимость единого бога. Лактанций прекрасно понимал, что в руках безбожников Цицерон станет грозным орудием разрушения, когда они, овладев чернью, примутся за образованное общество. Ритор пришел к мысли, что опасность эту можно легко устранить тайным императорским эдиктом. Надо изъять произведения Цицерона из публичных библиотек и книжных лавок. Потом под соответствующим наблюдением подготовить новое издание, устранив из трудов философа все положения, которые могут быть злонамеренными людьми превратно истолкованы.
Бион терпеливо выслушал друга, потом начал копаться в заплесневелом хламе.
– Подожди, подожди… я ее только что видел… Ага! Вот она, друг Лактанций: книга Цицерона «О природе богов»! К твоим услугам мой скальпель, если ты считаешь, что, выскоблив отсюда кое-что, можно спасти богов от гибели. Но не советую тебе преподавать императору философию религии. Не забудь, мой друг, что Диоклетиан – не Марк Аврелий и за один выгодный проект закона о налогах отдаст Цицерона и Сенеку[52 - Сенека Луций Анней (ок. 4 г. до н. э. – 65 г. н. э.) – римский философ и писатель, представитель стоицизма.] вместе с божественным Платоном в придачу… Что случилось, Квинтипор?
Магистр священной памяти растерянно топтался у порога.
– Я ищу принцепса.
– Какого?.. Стыдно не знать, что их у нас двое.
– Принцепса Максентия.
Бион удивленно поднял брови.
– Почему же ты ищешь его здесь, среди книг, среди ученых? Нет, сын мой, Максентий в более избранном обществе. Клянусь коленкой Венеры, будь я лет на десять помоложе, я охотно помог бы тебе его отыскать.
– Начальник дворцового ведомства поручил мне найти его и сказал, что он, наверно, у нобилиссимы.
– Да, и мне так кажется, – многозначительно кашлянул математик.
– Тебе сказали, что принцепс у Титаниллы?
– Нобилиссиму зовут как-то иначе, – ответил юноша, стараясь припомнить имя.
– Может быть, Максимилла? Это ее настоящее имя, но она на него не откликается. Отец зовет ее Титаниллой, намекая, что сам он – титан. Раз Диоклетиан ведет свою родословную от Юпитера, а Максимиан – отпрыск Геркулеса, то Галерий должен быть, по меньшей мере, титаном. А если так, значит, и дочь его – Титанилла. Эдакая титаночка в женском платье. Говорят, она и вправду может одолеть трех молодцов зараз…
Лактанций, что написал бы старик Цицерон о природе богов, если б узнал наших бессмертных?
Но ритор совсем повесил нос.
– Если правители не приедут, мне придется поступить как цирюльнику царя Мидаса[53 - Мидас – в греческой мифологии сын Гордия, царь Фригии. Был судьей на музыкальном состязании между Аполлоном и Паном и признал Аполлона побежденным. За это Аполлон наделил Мидаса ослиными ушами, которые царь прятал под шапочкой. Царский цирюльник, знавший тайну, был не в силах хранить молчание.]: пойду на Оронт и там произнесу речь камышам.
– Они приедут, господин мой, – повернулся к ритору Квинтипор. – Именно об этом я должен сообщить принцепсу. Язиги повернули обратно: на них с тыла напали маркоманы. Повелитель уже выехал из Никомидии… вместе с августом Максимианом. А цезарь Галерий будет здесь не сегодня завтра.
– Юноша, ты поистине – вестник богов! – воскликнул ритор и, расцеловав магистра и Биона, убежал.
– Ты его осчастливил, – усмехнулся Бион, – не знаю, так ли восторженно примет твое сообщение принцепс.
Юноша скривил рот.
– Не возьмешься ли ты выполнить это поручение, Бион?
– Выдумаешь! Такую развалину, как я, нобилиссима, пожалуй, и близко не подпустит. Пославший тебя знает, что делает.
– Но я и дороги к ней не знаю.
– Что ж, я провожу тебя. Вдвоем, пожалуй, не заблудимся.
То, что в Антиохии называлось императорским дворцом, в действительности было скоплением множества зданий разного возраста и назначения, обнесенным общей стеной. Здания были отделены друг от друга платановыми рощицами и соединены кипарисовыми аллеями. В течение пятисот лет, начиная с основателя города Селевка Никатора[54 - Селевк Никатор (ум. 280 г. до и. э.) – полководец Александра Македонского, основатель династии и государства Селевкидов (основная территория – Сирия).], каждый властитель Востока портил или украшал его в соответствии с требованиями моды и собственной прихоти. Август Октавиан воздвиг здесь храм Аполлона, Нерон построил колоссальный гимнасий, куда палящее сирийское солнце заглядывало лишь на закате, Адриан[55 - Адриан – римский император (117–138 гг.) из династии Антонинов.] соорудил фонтаны, Аврелиан[56 - Аврелиан – римский император (270–275 гг.).] и Диоклетиан – монетные дворы.
– Здесь, очевидно, и находится резиденция его титанства, – показал математик на виллу из желтого мрамора. У входа на высоком пьедестале стояла бронзовая, в натуральную величину статуя Галерия в позе Сражающегося бойца Агасия, справа – Фортуна с рогом изобилия, слева – три парки[57 - Парки – в римской мифологии богини судьбы.], прядущие золотую нить.
С балкона на западной стороне дома, защищенного от солнца красным навесом, послышался звонкий смех. Квинтипору показалось, что кто-то бросил золотой шарик в серебряный бокал.
– Я слышу голубку, – закивал Бион. – Значит, и ястреб поблизости. Ну, конечно… даже два! Тот, косоплечий, со смарагдовой цепью на шее, – видишь, как сверкает?.. – это и есть твой Максентий. Он знаменит тем, что на всех пальцах носит тонкие золотые кольца. Толстые, по его мнению, можно носить только зимой, а в жару надо носить тонкие. А кто же вон тот, в пестром плаще и в шапке даже сейчас, летом?.. Ага, я знаю, – это персидский царевич: он скрывается при нашем дворе. Его должно приветствовать так же, как принцепса: все- таки царская кровь… Ну а теперь – смело вперед! Дай взгляну, в порядке ли твой костюм.
Поправив вишневый пояс на светло-зеленой одежде Квинтипора, старик ласково подтолкнул его на дорожку, выложенную слюдяными плитами и окаймленную кустами розмарина.
К счастью, Квинтипор сразу нашел лестницу, ведущую на балкон. На средней площадке юноша в бронзовой статуе с кифарой узнал Аполлона, покровителя искусств. Наверху, у входа на балкон, стояла герма[58 - Герма – четырехгранный столб, завершенный скульптурной головой (первоначально – бога Гермеса).] Сафо[59 - Сафо (или Сапфо) – знаменитая древнегреческая поэтесса (VII–VI вв. до н. э.). Жила на о. Лесбос.] из розового мрамора. Квинтипор остановился и прочел золотую надпись на цоколе:
Тебе, незваная, я жизнь отдам, —
Ведь ты, любовь, сильнее смерти…
Дочитать он не успел: опять зазвенел золотой шарик в серебряном кубке. Юноша вздрогнул, сердце его неистово заколотилось. Раздвинув шелковые занавески, он шагнул вперед, но тут же замер как вкопанный.
Посреди балкона на высоком ложе с ножками из слоновой кости под красным покрывалом лежала девушка: были видны только голова ее с черными волосами, уложенными в высокую прическу, да яркие губы над узким белым подбородком. А глаза и нос закрывала парчовая повязка, как при игре в жмурки. Молодой человек со смарагдовой цепью, захлебываясь, совсем по-мальчишески закричал:
– Подсматриваешь, Титанилла, подсматриваешь! Клянусь жизнью императора, ты все видишь!
– Честное слово, ничего не вижу! – хохотала нобилиссима. – Поверь, дорогой Максентий, я и без повязки зажмурилась бы, лишь бы не смотреть на тебя.
Молодой человек был рыжий и в веснушках, с большой, смахивавшей на лошадиную, головой.
– Погоди же, гадючка! Сейчас ты у меня замолчишь! – пригрозил Максентий и шлепнул ее по бедру, обтянутому покрывалом. – Ну-ка угадай, кто заглушит твое шипение?
Отстранив улыбающегося товарища, он склонился над лицом девушки и в мимолетном поцелуе едва коснулся пунцовых губ.
– Варанес! – засмеялась девушка.
– Не угадала! – захлопал Максентий в ладоши. Он подошел к стене и серебряным стилем сделал отметку на восковой табличке.
Второй юноша, в остроконечной шапке, сбросил с плеч пестрый плащ, и Квинтипор увидел, что у него нет левой руки. Глубоко вдохнув воздух, Варанес опустился на колени и, схватив девушку рукой за плечо, крепко прижался губами к ее рту.
– Задушишь, Максентий! – резко отвернулась нобилиссима и тотчас, смеясь, добавила:
– Нет, это Варанес!
Принцепс свирепо затопал ногами:
– Это обман! Мошенники! Я видел, как он стиснул тебе плечо, – вот ты и узнала его. Что? Верно, не только в игре приспособилась?
– Ты опять за свое, принцепс?! – холодно прервала его девушка, стараясь снять повязку. – Ну-ка, развяжи, Варанес!.. Спасибо, уже готово.
Она бросила разорванную повязку на пол и, повернувшись на бок, приподнялась на локте. Шелковый, земляничного цвета хитон скользнул с плеча, на нежной белой коже еще виднелись красные пятна – следы Варанесовых пальцев.
– Поверь, Варанес, у моей сойки и то ума больше, чем у твоего друга!
И нобилиссима послала воздушный поцелуй вверх, в сторону золотой клетки над входом, где, нахохлившись, сидела пестрая пичуга.
– Кто ты? – наконец заметила девушка Квинтипора.
Магистр, не решившийся ни убежать, ни шагнуть вперед, преклонил колено и, поднимая руку для приветствия, вытер вспотевший от смущения лоб.
– Раб императора, нобилиссима.
– Кто прислал тебя? – Темные миндалевидные глаза ее округлились.
– Его высокопревосходительство начальник дворцового ведомства велел передать принцепсу и нобилиссиме…
Девушка перевела взгляд на клетку и снова занялась птичкой. Принцепс, близоруко щуря глаза, подошел к юноше.
