скачать книгу бесплатно
Освальд Дарк стоял в дальнем конце веранды, устремив огромные, безучастные агатово-серые глаза в небо и на золотой край земли, простор Серебряной Бухты. Как обычно босиком, в длинном, почти до пола, черном полотняном пальто. Длинные, темные, без единого проблеска седины, волнистые, как у женщины, волосы, расчесаны на прямой пробор. Несмотря на впалые щеки, его лицо оставалось странно гладким, без морщин. Дарки и Пенхаллоу ныне стыдились его так же, как прежде гордились им. В молодости Освальд Дарк был блестящим студентом с перспективой попасть в правительство. Никто не знал, почему он «съехал». Некоторые искали ответ в несчастной любви, другие считали, что он просто перетрудился. Иные покачивали головами в сторону того факта, что бабушка Освальда была чужачкой – из Болотного края с востока. Кто знает, какую дурную струю она, возможно, добавила в чистую кровь Дарков и Пенхаллоу?
Какой бы ни была причина, Освальд Дарк ныне считался безвредным сумасшедшим. Он бродил по красивым, красным дорогам острова, а в лунные ночи еще и весело распевал, время от времени преклоняя колени перед небесным светилом. В безлунные ночи он был горько несчастен и рыдал в лесах и чащах. Когда ему хотелось есть, он заходил в первый попавшийся дом, громко стуча в дверь, словно у нее не было права быть закрытой, и царственно требовал еду. Поскольку все его знали, он получал требуемое, и не было дома, который не открыл бы перед ним двери в холодные зимние ночи. Иногда он исчезал из виду на неделю или около того. Но, как сказал Уильям И., у него имелось необъяснимое чутье на все семейные сборища, и он неизменно посещал их, хотя редко удавалось убедить его зайти в дом, где они проходили. Как правило, он не обращал внимания на людей, которых встречал во время своих скитаний, кроме, разве что, мрачного взгляда в ответ на шутливый вопрос «Как поживает Луна?», но никогда не проходил мимо Джоселин Дарк, не улыбнувшись ей странной жутковатой улыбкой, а однажды заговорил с нею.
«Вы тоже ищете луну, я знаю. И вы несчастны, потому что не можете достать ее. Но лучше хотеть луну, даже если невозможно ее достать, прекрасную, серебряную, далекую Леди Луну, столь же недосягаемую, как любая совершенная вещь, чем хотеть и получить что-то другое. Никто не знает, только вы и я. Это чудесный секрет, правда? Остальное не стоит внимания».
9
Собравшиеся в гостиной слегка заволновались. Какой бес или бесовка – он или она, кто их знает – задерживает Амброзин Уинкворт с кувшином? Тетя Бекки лежала неподвижно и безмятежно глазела на гипсовый орнамент потолка, который, как отметил Стэнтон Гранди, чем-то напоминал ожоги. Утопленник Джон чихнул одним из своих знаменитых чихов, да так, что едва не сорвало крышу дома, а половина присутствующих женщин нервно подпрыгнули на стульях. Дядя Пиппин принялся рассеянно напевать Ближе, Господь, к тебе, но взгляд Уильяма И. заставил его замолчать. Освальд Дарк вдруг подошел к открытому окну и заглянул в комнату, осмотрев всех этих глупых встревоженных людей.
«Сатана только что прошел мимо двери», – весьма драматично провозгласил он.
«Какое счастье, что не вошел!» – невозмутимо заметил дядя Пиппин. Но Рейчел Пенхаллоу встревожилась. Ей показалось, что все именно так, как сказал Лунный человек. Лучше бы дядя Пиппин не шутил столь легкомысленно. Все вновь задумались – отчего не появляется Амброзин с кувшином? С нею случился приступ слабости? Не может найти кувшин? Уронила его на пол чердака и разбила?
Наконец вошла Амброзин, словно жрица, несущая священную чашу. Она поставила кувшин на маленький круглый столик, что стоял меж комнатами. Вздох облегчения пронесся среди собравшихся, за ним последовало почти болезненное молчание. Амброзин села по правую руку тети Бекки. Мисс Джексон – по левую.
«Боже правый, – прошептал Стэнтон Гранди дяде Пиппину, – ты когда-нибудь видел трех настолько уродливых женщин, живущих вместе?»
В ту же ночь дядя Пиппин проснулся в три часа и придумал восхитительную реплику, которую мог бы бросить в ответ Стэнтону Гранди. Но сейчас ему абсолютно ничего не приходило в голову. Поэтому он повернулся в Стэнтону спиной и уставился на кувшин, как и прочие присутствующие – одни ревностно, другие безразлично, но все с естественным интересом к экспонату семейного наследства, о котором знали всю жизнь, но не имели возможности часто видеть.
Никто бы не посчитал кувшин красивым. Вкусы значительно изменились за сотню лет, если кто-то когда-либо думал, что он красив. Но все же, без сомнения, это была восхитительная вещь со своей историей и легендой, и даже Темпест Дарк наклонился, чтобы получше разглядеть его. Такой предмет, отметил он, заслуживает почитания, потому что стал символом вечной земной любви, что придавало ему особую святость.
Это был огромный пузатый кувшин из тех, что пользовались популярностью в предвикторианские дни. Старый кувшин Дарков явился на свет, когда на троне сидел Георг Четвертый. Носик посудины был наполовину отбит, а посередине проходила опасная трещина. Кувшин украшали розовато-золотистые завитки, коричнево-зеленые листья и красные, и голубые розы. На одном боку изображены двое моряков на фоне английского и британского флагов, оба явно в ладу с кубками хмельного веселья. Более того, участники этой дружеской пирушки делились своими сокровенными чувствами, распевая куплет, начертанный над их головами:
Над невзгодами моря и брега смеясь,
Мы весь мир обойдем, добрый друг,
Кружку грога по кругу, чтоб жить, не боясь,
А вторую – за милых подруг.
На другом боку создатель кувшина, чьи предпочтения не поддавались пониманию, поместил на свободном месте патетическую строфу Байрона:
Человек, обреченный сражаться с волной,
Курс держать в шуме ветра порывов,
Там, где валы Атлантики бурной чредой
Могут стать его вечной могилой,
Стоит только склониться пред моря грозой,
Вспомнив милый, покинутый дом со слезой.[10 - Слегка перефразированная строфа из поэмы Байрона «Слеза» “The Tear”.]
Рейчел Пенхаллоу, читая надпись, склонила длинное лицо, пряча слезы, навернувшиеся на глаза. «Как печально, как пророчески», – скорбно подумала она.
В центре кувшина, под сломанным носиком, имелись имя и дата. Гарриет Дарк, Олдбери, 1826, окруженные розово-зеленым венком, завязанным двойным узлом верной любви[11 - Узел верной любви или верной дружбы. Один из морских узлов.]. В кувшине хранились сухие травы, и комната тотчас наполнилась их слабым пряным ароматом – девственно сладким, почти неуловимым, но все же с мимолетной нотой теплой страсти и горячих эмоций. Все в комнате внезапно ощутили это дуновение. Джоселин и Хью вдруг взглянули друг на друга, Маргарет Пенхаллоу почувствовала себя молодой, Вирджиния невольно сжала руку Донны, Тора Дарк беспокойно заерзала, а по лицу Лоусона Дарка пробежало странное выражение. Дядя Пиппин поймал его прежде, чем оно исчезло, заметив, как наморщился лоб Лоусона. «Он что-то вспоминал в эту секунду», – подумал дядя Пиппин.
Даже Утопленник Джон поймал себя на мысли о том, как мила и цветуща была Дженни, когда он женился на ней. Чертовски жаль, что невозможно всегда быть молодым.
Все присутствующие знали романтическую историю старого кувшина. Гарриет Дарк, уже сотню лет почивавшая на древнем английском кладбище, была когда-то, в 1826 году, прелестным стройным созданием с бледно-розовыми щечками, большими серыми глазами и возлюбленным – блестящим морским капитаном. Этот возлюбленный отправился в Амстердам, в плавание, которое, как оказалось, стало для него последним, и там, как гласит легенда, заказал кувшин с завитушками, стихами и узлом верной любви, чтобы подарить его своей Гарриет в день рождения – в те времена было модно дарить дамам сердца такие грубые и объемные вещи. Увы для настоящей любви и верных возлюбленных! По пути обратно капитан утонул. Кувшин доставили несчастной Гарриет, сердце которой было навсегда разбито. Оказывается, сто лет назад сердца тоже разбивались. Год спустя Гарриет, чья весна так внезапно превратилась в осень, была похоронена на кладбище в Олдбери, а кувшин передан ее сестре, Саре Дарк. Она вышла замуж за своего кузена Роберта Пенхаллоу и, будучи, как полагали, практичной и неромантичной особой, использовала кувшин для хранения своего знаменитого смородинового джема. Шесть лет спустя, когда Роберт Пенхаллоу решил эмигрировать в Канаду, его жена взяла с собой кувшин, наполненный смородиновым джемом. Путешествие было долгим и опасным, варенье – съедено, а кувшин по несчастной случайности разбит на три больших части. Но Сара Пенхаллоу оказалась находчивой женщиной. Когда она наконец разместилась в своем новом доме, то старательно склеила кувшин с помощью свинцовых белил. Тщательно и прочно, но не слишком художественно. Сара щедро обмазала части кувшина свинцовыми белилами и прижала их своими умелыми пальцами. При свете этого дня на грубоватых полосках свинцовых белил можно было увидеть отпечатки пальцев Сары Пенхаллоу.
В последующие годы кувшин находился в маслодельне, она держала в нем сливки, снятые с молока, хранящегося в ее широких, золотисто-коричневых глиняных горшках. На смертном одре она передала кувшин своей дочери Рейчел, которая вышла замуж за Томаса Дарка. Рейчел Дарк оставила его сыну Теодору. К тому времени кувшин превратился в семейное наследие и более не использовался для примитивных нужд. Тетя Бекки хранила его в своем буфете, им любовались, а его история рассказывалась на семейных собраниях. Говорили, что некий коллекционер предлагал за него тете Бекки баснословную сумму. Но ни Дарки, ни Пенхаллоу никогда не думали о продаже домашней святыни. Без сомнения, вещь должна оставаться в семье. Кому же тетя Бекки завещает ее? Этот вопрос молча задавали себе все присутствующие, но лишь тетя Бекки знала ответ и, очевидно, не спешила озвучивать его. Сегодня был ее последний прием, ей так много надо было сделать, а еще больше – сказать, прежде чем наступит очередь кувшина. Тетя Бекки намеревалась воспользоваться моментом, чтобы доставить себе удовольствие. Она хорошо знала – то, что она намерена сделать, перессорит всех, но сожалела лишь, что не доживет до той поры, когда можно будет увидеть последствия. Только взгляните на всех этих коров, что уставились на кувшин! Тетя Бекки расхохоталась и смеялась до тех пор, пока кровать не начала качаться.
«Думаю, – наконец сказала она, вытирая выступившие от смеха слезы, – что столь торжественное собрание следует начать молитвой».
Это заявление стало подобно взрыву снаряда. О таком мог подумать кто угодно, но только не тетя Бекки! Все присутствующие посмотрели друг на друга, а затем взоры устремились к Дэвиду Дарку, единственному человеку в клане, обладающему даром произносить молитвы. Обычно Дэвид Дарк был готов к этому, но только не сегодня.
«Дэвид, – непреклонно заявила тетя Бекки. – Мне жаль, что сей клан не прославился преклонением колен в молитвах. Придется попросить тебя сделать это так, как подобает».
Жена Дэвида умоляюще взглянула на него. Она гордилась, что муж умел произносить такие прекрасные молитвы. За это она прощала ему все, даже то, что он заставлял всю семью рано ложиться спать, чтобы сэкономить керосин, и имел ужасную привычку облизывать пальцы после фруктового пирога. Молитвы Дэвида стали для нее единственным притязанием на известность, и сейчас она боялась, что он хочет отказаться.
Бедолага Дэвид не имел намерения отказываться, как бы не смущало его это предложение. Отказаться – значило обидеть тетю Бекки и потерять любой шанс получить кувшин. Он прочистил горло и поднялся на ноги. Все склонили головы. На веранде оба Сэма, поняв, что происходит, когда звучный голос Дэвида достиг их ушей, вынули трубки изо ртов. Молитва Дэвида была не из его лучших, как призналась самой себе его жена, но вполне красноречива и уместна, и он почувствовал себя обиженным, когда после «Аминь» тетя Бекки сказала:
«Сообщить Богу о том, что происходит, не есть молитва, Дэвид. Лучше было бы оставить что-то для Его воображения. Но, полагаю, ты сделал все, что мог. Спасибо. Кстати, помнишь ли ты, как сорок лет назад завел старого барана Аарона Дарка в церковный подвал?»
Дэвид выглядел глупо, а миссис Дэвид была возмущена. У тети Бекки определенно имелась отвратительная привычка сообщать публично о тех случаях, которые люди более всего хотели бы забыть. Но такой она была. И не следовало возмущаться, если хочешь получить кувшин. Дэвид и его жена выдавили слабые улыбки.
«А Ноэль, – думала Гей, – сейчас выходит из банка».
«Любопытно, – задумчиво сказала тетя Бекки, – кто был первым человеком, произнесшим молитву. И о чем он молился. И как много молитв было сказано после него».
«И на многие ли из них получен ответ», – добавила Наоми Дарк, впервые с такой горечью и так неожиданно.
«Может быть, Уильям И. мог бы пролить какой-то свет, – недобро хихикнул дядя Пиппин. – Как я понимаю, он систематически записывает все свои молитвы, и те, на которые было отвечено, и те, на которые не было. Ну и как оно, Уильям И.?
«В среднем, пятьдесят на пятьдесят», – важно сказал Уильям И., совсем не понимая, отчего кое-кто из присутствующих захихикал. «Но должен заметить, – добавил он, – что некоторые из ответов были особыми».
Что касается Амброзин Уинкворт, то Дэвид сделался ее врагом на всю жизнь, потому что описал ее в молитве, как «Вашу престарелую служанку». Амброзин бросила на него злобный взгляд.
«Престарелая, престарелая, – мятежно пробормотала она. – С чего бы это? Мне только семьдесят два, и я помоложе некоторых здесь, помоложе».
«Тихо, Амброзин, – властно сказала тетя Бекки. – Ты была молодой давным-давно. Подложи-ка мне под голову еще одну подушку. Спасибо. Я намерена развлечься, читая свое завещание. Я уже повеселилась, написав собственный некролог. Он будет напечатан точно таким, как я его написала. Камилла поклялась проследить за этим. Боже правый, что за некрологи я, бывало, читала! А ныне послушайте мой!
Тетя Бекки достала из-под подушки свернутый лист бумаги.
«Скорбь не охватила жителей Индейского Ключа, Трех Холмов, Розовой Реки или Серебряной Бухты при известии о том, что миссис Теодор Дарк, которую обычно называли тетей Бекки – более по привычке, чем из привязанности – умерла – такого-то-такого-то числа – в возрасте восьмидесяти пяти лет».
«Заметьте, – сказала тетя Бекки, прерывая саму себя, – что я сказала: умерла. Я не скончаюсь, не завершу свой путь, не заплачу свой долг природе или покину эту жизнь, или отправлюсь в лучший мир, или буду призвана в могилу. Я намерена просто и одиноко умереть».
«Все сошлись во мнении, что пожилая леди умерла как раз вовремя. Она достойно и даже блестяще прожила долгую жизнь, испытала все, что может испытать порядочная женщина, пережила своего мужа, детей и всех, кто когда-либо питал к ней какие-либо чувства. Нет ни смысла, ни причины, ни нужды притворяться скорбящими или опечаленными. Похоронная процессия двинулась – такого-то числа – от дома мисс Камиллы Джексон в Индейском Ключе. Согласно настойчиво выраженному желанию тети Бекки, это были веселые похороны, организованные мистером Генри Трентом, гробовщиком из Розовой Реки».
«Генри никогда не простит мне, что я не назвала его владельцем похоронного бюро, – сказала тетя Бекки. – Владелец! Хм! Но Генри – гений по устройству похорон, и я выбрала его, чтобы он устроил мои».
«Церемония возложения цветов была пропущена по требованию – никаких кошмарных похоронных венков, не забудьте. Никаких арендованных арф, подушек и крестов. Но если кто-то захочет принести букет из своего сада, я не возражаю – отпевание прошло под руководством преподобного мистера Трекли из Розовой Реки. Гроб несли Хью Дарк, Роберт Дарк, – надеюсь, ты не споткнешься, Денди, как на похоронах Селины Дарк. Что за встряску ты устроил бедняжке! – Палмер Дарк, Гомер Дарк, – поставьте их по разные стороны гроба, чтобы они не подрались – Мюррей Дарк, Роджер Пенхаллоу, Дэвид Дарк и Джон Пенхаллоу, – Утопленник Джон, прошу, никаких валяний дурака в Серебряной Бухте – который умудрился ни разу не выругаться в течение всего представления, в отличие от похорон его отца».
«Я не ругался, – злобно заорал Утопленник Джон, вскакивая на ноги. – Вы не осмелитесь обнародовать эту кляузу обо мне в своем чертовом некрологе. Вы… вы…»
«Сядь, Джон, сядь. Этих слов, в общем-то, в некрологе нет. Я придумала сейчас, чтобы встряхнуть тебя. Садись. Может быть, это произошло на похоронах твоей матери. Пожалуйста, больше не прерывай меня. Вежливость ничего не стоит, как говорят шотландцы».
«Тетя Бекки была рождена пресвитерианкой, жила пресвитерианкой и умерла пресвитерианкой. Ее мужа, Теодора Дарка, было нелегко ублажить, но она стала для него настолько хорошей женой, насколько он того заслуживал. Она была хорошей соседкой, такой, какой положено, и не ссорилась чаще, чем все прочие в семье. Она умела лишать людей самоуверенности, что мало способствовало ее популярности. Она редко страдала молча. Она имела вполне умеренный нрав, ни хуже, ни лучше прочих, и не стала мягче с годами. Она всегда соблюдала приличия, хотя часто было бы проще пренебречь ими. Она всегда говорила правду, неважно к добру или к беде, но могла соврать безо всяких угрызений совести, если люди спрашивали о том, что их не касалось. Иногда под влиянием волнения она употребляла бранные слова и могла выслушать пикантную историю, не побледнев от подробностей, но бесстыдство никогда не занимало ее. Она платила долги, регулярно посещала церковь, считала сплетни занимательными, любила первой узнавать новости и всегда особо интересовалась делами, которые ее не касались. Она могла смотреть на младенца без желания съесть его, но была хорошей матерью для своих детей. Как и большинство женщин она мечтала о свободе, но всегда понимала, что на свете невозможно быть по-настоящему свободной, и счастливы те, кто может выбирать себе хозяина, поэтому никогда не делала ошибочных и бесполезных попыток изменить свой путь. Иногда она бывала подлой, нечестной и жадной. Иногда благородной, честной и щедрой. Короче говоря, она была обычным человеком, прожившим так долго, как следует».
«Вот так, – сказала тетя Бекки, пряча некролог под подушку, вполне довольная тем, что создала сенсацию. – Вы убедились, что я не назвала себя ни «последней миссис Дарк», ни «усопшей леди», ни «реликтом». На этом все».
«Боже правый, слышали ли вы что-либо подобное?» – тихо прошептал дядя Пиппин.
Остальные молчали, охваченные гневным ужасом. Разумеется, без сомнения, этот отвратительный некролог никогда не будет опубликован. Он не должен быть опубликован, если этому можно помешать, не прибегая к убийству Камиллы Джексон. Иначе посторонние посчитают, что он написан кем-то из оставшихся в живых членов клана.
Но тетя Бекки достала другой документ, и все Дарки и Пенхаллоу временно закупорили свое негодование и откупорили уши. Кто же получит кувшин? Пока не прояснится этот вопрос, некролог может подождать.
Тетя Бекки развернула завещание и водрузила совиноподобные очки в круглой оправе на крючковатый нос.
«Я оставила все свои небольшие деньги Камилле до конца ее дней, – сказала она. – После ее смерти они должны достаться больнице в Шарлоттауне».
Тетя Бекки внимательно осмотрела собравшихся. Но не заметила особого разочарования. К чести Дарков и Пенхаллоу они не были жадны до денег. Никто не выказал недовольства по поводу прав Камиллы Джексон. Деньги – это то, что каждый должен заработать сам, но семейная реликвия, покрытая сантиментами умерших, ушедших надежд и страхов поколений, совсем другое дело. Что если тетя Бекки оставит кувшин какому-нибудь знатному чужаку? Или отдаст в музей? Она вполне способна совершить такое. Уильям И. Пенхаллоу мысленно поклялся, что в этом случае обратится к своему адвокату.
«Все долги следует выплатить, – продолжала тетя Бекки, – а моя могила должна быть высокой, а не плоской. Я настаиваю. Запиши это, Артемас».
Артемас Дарк недовольно кивнул. Он был содержателем кладбища Розовой Реки и знал, что кладбищенский комитет будет раздосадован из-за этого. Кроме того, такую могилу чрезвычайно сложно выкашивать. Тетя Бекки, вероятно, прочитав его мысли, сказала:
«Не хочу над собой выкошенной лужайки. Ты можешь преспокойно подстригать мою могилу ножницами. Я оставила также указания по поводу могильной плиты. Хочу такую же большую, как у всех. И еще я хочу, чтобы в гробу меня завернули в мою кружевную шаль. Это единственная вещь, которую я желаю взять с собой. Теодор подарил мне ее, когда родился Рональд. Были времена, когда Теодор умел, как все прочие, совершать любезные поступки. Она совсем как новенькая. Я храню ее завернутой в серебряную бумагу на дне третьего ящика комода. Не забудь, Камилла».
Камилла кивнула. На лице миссис Клиффорд Пенхаллоу промелькнула первая тень разочарования. Она все сердцем желала получить кружевную шаль, поскольку боялась, что кувшин ей вряд ли достанется. Утверждали, что Теодор Дарк заплатил за нее двести долларов. Подумать только: закопать две сотни долларов!
Миссис Тойнби Дарк, которая весь день ждала повода, чтобы пустить слезу, решила, что он нашелся, когда тетя Бекки упомянула младенца, умершего шестьдесят лет назад, и достала носовой платок. Но тетя Бекки опередила ее.
«Еще не настала минута плакать, Алисия. Кстати, я как раз подумала: не скажешь ли мне одну вещь? Всегда хотелось знать, а у меня остался лишь последний шанс. Которого из трех мужей ты любила больше – Мортона Дарка, Эдгара Пенхаллоу или Тойнби Дарка? Давай, признайся-ка по-честному».
Миссис Тойнби убрала носовой платочек в сумку и с показным треском закрыла ее.
«Я была глубоко привязана ко всем своим супругам», – сказала она.
Тетя Бекки покачала головой.
«Отчего же ты не сказала: к «ушедшим» супругам? Ты ведь так подумала, правда? Именно так ты и мыслишь. Алисия, скажи честно, тебе не кажется, что следовало бы быть поэкономнее с мужьями? Трое! А бедняжки Мерси и Маргарет даже и по одному не получили».
Мерси с горечью отметила, что применяй она методы, которыми пользовалась Алисия Дарк, то, возможно, тоже бы заполучила мужей, вволю и впрок. Маргарет слегка покраснела и загрустила. Зачем, ах, зачем эта старая жестокая тетя Бекки так унижает ее публично?»
«Я поделила свои пожитки между вами, – продолжила тетя Бекки. – Мне невыносима мысль, что я умру и оставлю столь прекрасные вещи. Но поскольку это все равно произойдет, не хочу, чтобы вы перессорились из-за них прежде, чем я остыну в могиле. Здесь все написано, черным-по-белому. Я раздала их, как взбрело в голову. Зачитаю список. И позвольте добавить: тот факт, что вы получили какую-то вещь, вовсе не означает, что у вас нет шанса на кувшин. Я доберусь до этого позже».
Тетя Бекки сняла очки, протерла их, снова надела и глотнула воды. Утопленник Джон чуть не застонал от нетерпения. Бог знает, как долго она будет добираться до кувшина. Его не интересовали пустяковые безделушки.
«Миссис Дензил Пенхаллоу получит мои розовые фарфоровые подсвечники, – провозгласила тетя Бекки. – Я знаю, ты будешь рада, Марта, дорогая. Ты столько раз намекала о них».
Миссис Дензил хотела красивые, георгианские серебряные подсвечники тети Бекки. А ей вручили пару неописуемых фарфоровых уродцев, малинового-розового цвета, обвитых чем-то, похожим на черных змей. Но она попыталась выглядеть довольной, потому что иначе подпортила бы свои шансы получить кувшин. Дензил насупился, не заботясь, кувшин или не кувшин, но тетя Бекки заметила это. Надменный старина Дензил! Она справится даже с ним.
«Помню, когда Дензилу было лет пять, он как-то пришел ко мне со своей матерью, и наш старый индюк погнался за ним. Полагаю, бедная птица посчитала, что никто, кроме нее, не имеет права ходить по двору со столь напыщенным видом. Помнишь, Дензил? Боже, как ты бегал и рыдал! Ты, конечно, подумал, что сам сатана преследует тебя. Знаешь, Дензил, с тех пор я ни разу не видела тебя шествующим по проходу церкви, но не раз представляла».
Ладно, такое еще можно пережить. Дензил откашлялся и пережил.
«У меня мало драгоценностей, – тем временем продолжала тетя Бекки. – Пара колец. Одно с опалом. Я отдаю его Вирджинии Пауэлл. Говорят, оно приносит неудачу, но ты, Вирджиния, достаточно современна, чтобы верить в эти старые предрассудки. Хотя, признаться, с тех пор как я заимела его, мне никогда не везло».
Вирджиния попыталась изобразить радость, хотя ей хотелось китайскую ширму. Удача или неудача, какая в том разница? Все равно жизнь для нее закончена. Никто не позавидовал ее опалу, но многие навострили уши, когда тетя Бекки упомянула о кольцах. Кому достанется перстень с бриллиантом? Он был прекрасен и стоил несколько сотен долларов.
«Мой бриллиантовый перстень получит Амброзин Уинкворт», – сказала тетя Бекки.
Половина присутствующих не сумели подавить вздох неодобрения, выразив таким образом общее мнение. Это, подумали вздохнувшие, абсурд. Амброзин Уинкворт не имеет права на перстень. И зачем он ей, старой, вышедшей из строя служанке? У тети Бекки явно размягчились мозги.
«Вот он, – сказала тетя Бекки, снимая перстень с костлявого пальца и подавая дрожащей Амброзин. – Отдам его тебе прямо сейчас, чтобы потом не случилось ошибки. Надень его».
Амброзин подчинилась. Ее морщинистое лицо светилось радостью, потому что вдруг и неожиданно свершилась ее давняя мечта. Амброзин Уинкворт хоть и прожила тусклую жизнь на чужих кухнях, но всегда жаждала иметь бриллиантовый перстень. Она не надеялась получить его, а теперь он был на ее пальце, прекрасная блистательная вещица, сияющая в июньском свете, что лился через окно. Для Амброзин в этот момент свершилось все. Она более ничего не ждала от судьбы.
Возможно, тетя Бекки догадалась о тайном желании старушки. Или, может быть, отдала Амброзин перстень, чтобы подразнить клан. В последнем она, безусловно, преуспела. Нэн Пенхаллоу разозлилась больше всех. Это она должна была получить бриллиантовый перстень. Текла Пенхаллоу подумала о том же. Джоселин, у которой когда-то был такой, Донна, у которой таковой имелся до сих пор, и Гей, которая ждала, что скоро такой будет и у нее, равнодушно изумились. Хихикнув про себя, тетя Бекки вернулась к завещанию, отдавая миссис Клиффорд Пенхаллоу китайскую ширму.
«Как будто мне нужна ее старая китайская ширма», – чуть не плача, подумала та.
Единственной, кому никто не позавидовал, была Маргарет Пенхаллоу. Она стала обладательницей Странствий Пилигрима, старой потрепанной книги. С подшитыми обложками и страницами, пожелтевшими от старости. До книги было страшно дотрагиваться из опасения, что она рассыплется на части. Этот изношенный старый том по неясным причинам очень ценил Теодор Дарк. После его смерти тетя Бекки хранила книгу в старой коробке на чердаке, где она запылилась и покрылась плесенью. Но Маргарет не была разочарована. Она ведь не ждала ничего.
«Мой зеленый лист для маринада достанется Рейчел Пенхаллоу», – сказала тетя Бекки.
Длинное лицо Рейчел вытянулось еще больше. Она хотела апостольские ложки[12 - Полный набор состоял из тринадцати ложек – двенадцать с фигурками апостолов и одна с фигуркой Христа.]. Но их получила Гей Пенхаллоу, к своему удивлению и удовольствию. Ложки были оригинальны, милы и прекрасно гармонировали с неким маленьким домиком мечты, что смутно рисовался в ее воображении. Тетя Бекки взглянула на сияющее лицо Гей с чуть меньшей, чем обычно, суровостью и продолжила, отдав столовый сервиз миссис Говард Пенхаллоу, которая хотела чиппендейловский[13 - Томас Чиппендейл – крупнейший мастер английского мебельного искусства эпохи рококо и раннего классицизма. Изготовленная из красного дерева, мебель этого мастера отличалась сочетанием рациональности, ясности формы и декоративности.] шкаф.
«Это мой свадебный сервиз, – сказала тетя Бекки. – Разбился только один предмет. Теодор как-то стукнул кулаком по крышке одной из супниц, разволновавшись в споре за обедом. Но я выиграла спор – по крайней мере, настояла на своем мнении, неважно, супница или не супница. Эмили, а тебе достанется кровать».
Миссис Эмили Фрост, урожденная Дарк, что тоже томилась по апостольским ложкам, притворилась, что рада кровати, которая была великовата для ее крохотных комнат. А миссис Альфеус Пенхаллоу, мечтавшей о кровати, пришлось довольствоваться чиппендейловским шкафом. Донна Дарк получила старое блюдо для яиц в виде веселой разноцветной китайской курицы, сидящей на желтом китайском гнезде, и была довольна, потому что ей с детства нравилась эта старинная вещь. Джоселин Дарк достался столик красного дерева с когтеобразными ножками, на который нацелилась миссис Палмер Дарк, а Роджеру Дарку – георгианские подсвечники и вечная ненависть миссис Дензил. Красивый старинный книжный шкаф времен королевы Анны отправился к Мюррею Дарку, никогда не читавшему книг, а Хью Дарк получил старинные, восемнадцатого века, песочные часы и с горечью подумал, какой в них прок человеку, время для которого остановилось десять лет назад. Он знал, как долог бывает всего лишь один час и какие разрушительные последствия может принести.
«Кросби, ты возьмешь мой старый хрустальный графин для виски, – сказала тетя Бекки. – К сожалению, в нем давным-давно не бывало спиртного. Ты можешь наливать туда воду, что всегда пьешь ночью. Я слышала, как ты однажды восхищался им».
Старый Кросби Пенхаллоу, кивая, проснулся с довольным видом. Он и не ожидал ничего такого. Как любезно со стороны тети Бекки вспомнить о нем. У них была общая молодость.
Тетя Бекки смотрела на него – на его гладкую сияющую лысину, запавшие голубые глаза, беззубый рот. Старина Кросби никогда не вставлял зубы. Но все же, несмотря на лысину, выцветшие глаза и дряблый рот, Кросби Дарк не казался больным стариком, а совсем наоборот.
«Я хотела сказать тебе кое-что, Кросби, – сказала тетя Бекки. – Ты не знал этого – и никто не знал – но ты был единственным мужчиной, которого я любила».
Объявление стало сенсационным. Столь нелепой казалась эта изношенная страсть, что многие бы рассмеялись, если бы посмели. Кросби болезненно покраснел всем своим морщинистым лицом. Черт побери, зачем эта старуха Бекки смеется над ним? Правда это или нет, но как она осмелилась вот так выставить его перед кланом?
«Я сходила с ума по тебе, – задумчиво продолжила тетя Бекки. – Почему? Не знаю. Шестьдесят лет назад ты был так красив, как не должен быть мужчина, но мозгов у тебя не было. Но все равно ты был мужчиной для меня. И никогда не смотрел в мою сторону. Ты женился на Аннет Дарк, а я вышла замуж за Теодора. Никто не знает, как я ненавидела его, когда выходила замуж. Но через некоторое время я поладила с ним. Такова жизнь, ты же знаешь, хотя здесь сидят три молодые романтичные гусыни, Гей, Донна и Вирджиния, и думают, что я несу чушь. Прошло время, и я справилась с чувством к тебе, хотя, даже спустя годы, мое сердце начинало бешено стучать, когда я видела, как ты идешь по проходу церкви со своей безропотной маленькой Аннет, семенящей вслед. Благодаря тебе, Кросби, у меня было немало приятных волнений и, без всякого сомнения, намного больше, чем в случае, если бы я вышла за тебя. Теодор стал для меня лучшим мужем, чем был бы ты – у него имелось чувство юмора. Но теперь неважно, каким он там был – теперь я даже не хочу, чтобы ты любил меня тогда, хотя долгие годы желала этого. Боже, я не спала ночами, думая о тебе – а Теодор храпел рядом. Но все это осталось там. Так или иначе, но я всегда хотела, чтобы ты знал об этом, и наконец-то осмелилась признаться».
Старый Кросби промокнул носовым платком пот с бровей. Эразм никогда бы не позволил ему услышать такое – никогда. А если это попадет в газеты! Представь он раньше, что здесь произойдет нечто подобное, никогда бы не пришел на прием. Он мрачно взглянул на кувшин. Это его вина, чтоб его.
«Интересно, многие ли узнают такое при жизни», – сказал Стэнтон Гранди дяде Пиппину.
А тетя Бекки обратилась к Пенни Дарку и отдала ему бутылку с водой из Иордана.
«Скажите на милость, на что мне эта вода», – подумал Пенни.
Возможно, выражение его лица было слишком явным, потому что тетя Бекки вдруг опасно захихикала.
