скачать книгу бесплатно
За что ей низкий поклон…
Батя
– Осень какая стоит, золотая, – шепчет одна старушка другой.
– Да, – соглашается та, – в хорошее время ушел Илья Терентьевич, в хорошее.
Бабушка мелко крестится и смотрит в сторону кучки людей, что тихонько двигаются к автобусу, отдав дань памяти вместе с комком земли.
– Много народа-то, прости господи, пришло.
– Ну дык, Илью то, Терентьевича, все любили.
– Это да. Дети, смотрикася, дети, девчонка-то убивается как.
– Та это внучка, она всегда у деды с бабой была.
Дочь-то вон, седые уже с сыном…
– Петруша, – жена тронула меня за рукав, – как ты, милый?
– Я, я хорошо, Надюша, ты иди, иди в машину, я постою…
– Хорошо, попрощайся.
Я благодарно посмотрел на жену. Сын и дочь, бросив по горсти, тоже пошли к машине, позвав меня с собой, внучата, племянники…
Много народа тебя провожает, отец.
Я стоял и смотрел, как рабочие кидают землю, она падает с глухим стуком, бам… бам… бам…
– Он прожил долгую и хорошую жизнь…
Сестра.
Она подошла и встала рядом.
Мы стояли, сами уже два старика, но еще держались, молодились, как говорила моя бабушка.
Жизнь – очень интересная штука: в молодости мы не прислушиваемся к тому, что нам говорят взрослые, зато, когда их уже нет рядом, мы часто вспоминаем их слова и наказы нам, молодым, жесты, привычки, и в итоге сами становимся на них похожи.
Мы молча прощаемся с человеком, который всю жизнь был рядом, без которого много и не случилось бы вовсе.
– Деда, там неправильно указали дату рождения дедушки Ильи, – тянет меня Никита, любознательный внук от старшего сына.
– Почему? – выныриваю я из глубин памяти.
– Никита, – шепчет жена сына, Любочка, она подошла и укоризненно смотрит на мальчика, – я тебя просила, не приставай к дедушке.
Она пытается забрать мальчика, но тот уперся и показывает пальцем на крест, к которому прикручена фотография бати с годами жизни.
– Мама, мы с тобой в сентябре писали про деда Петю, нам задание давали в школе, я помню какого он года, а дедушка Илья – папа его, он никак не может быть старше на… – мальчик задумался, – на четырнадцать лет.
– На тринадцать, – поправил я внука, – можно я тебе потом расскажу? Ладно?
– Хорошо, – внук кивнул со всей серьезностью взрослого девятилетнего человека, – хорошо.
А я опять окунулся в воспоминания.
Отец ушел от нас, когда мама была беременная сестрой, мне было пять лет.
Я помню, как он уходил, отчетливо. Он забрал большую машину, с красной кабиной и синим кузовом.
– Игрушку-то ребенку оставь.
– Это я покупал, – сухо сказал отец, – мне и решать.
В той семье, куда он уходил, у него тоже был сын, четырехлетний Петр, это я потом, спустя годы узнал, когда отец вдруг решил подружить своих детей.
Да, моего брата по отцу тоже зовут Петр, а может, и звали, мы не общаемся, вот так захотела его любимая женщина, назвать мальчика именем уже имеющегося сына.
Я потом увидел эту машинку, она стояла на шифоньере, в той квартире, где жил отец, я сразу узнал ее – эту МОЮ машинку, потому что на дверце, гвоздиком, я нацарапал букву «П», что значит «Петина».
Мне было тринадцать лет, начался переходной возраст, вот тогда-то в моей, в нашей жизни, и появился батя, а поначалу просто Илья.
Я был против, как же я психовал, швырял вещи, убегал из дома, дерзил матери, ненавидел некогда такую любимую сестру за то, что она ластилась к Илье.
– Выгони его, выгони, – орал я маме в лицо, – зачем ты его приветила?
Мама шла у меня на поводу и говорила Илье, чтобы он больше не приходил. А он все равно шел.
Сестра плакала и просила маму не выгонять Илью, я орал и бесился. Я тогда не понимал, что моя мама еще молодая и что она так устала все тянуть одна, без мужского плеча, я не понимал, прости меня, мама…
Тогда-то и появился отец… Он начал караулить меня у школы на своем оранжевом жигуленке шестой модели с футбольными мячами на заднем сиденье и шторками по бокам.
Мама страдала, а я будто наслаждался этой болью, я уходил демонстративно к отцу, весело махал ему в окно, когда он приезжал за мной, сестру он так и не признал, считал, что мама нагуляла ее.
Я с упрямством барана шел и шел в эту квартиру, называл его папой, а его жену мамой Людой, мне стыдно за того себя, упертого малолетку.
Когда я увидел эту машинку, в душе у меня что-то перевернулось. Наверное, брат тоже что-то там нацарапал или сломал, поэтому ее забрали и поставили на шифоньер, подумал я тогда. У меня мама забрала, когда я нацарапал букву «П», что значит «Петя», то есть я.
Отец поймал мой взгляд и покраснел, он как-то смешался, засуетился. Только спустя время я узнал, почему он решил наладить со мной отношения. Его мать, наша с сестрой бабушка, видимо, из вредности, грозилась, что квартиру отпишет мне в наследство, а большой загородный дом завещает сестре…
Ничего этого не случилось, естественно, но, видимо, чтобы подстраховаться, отец и начал налаживать со мной отношения.
С братом я так и не подружился, он был толстый, вечно недовольный, постоянно что-то жевал и ныл.
Я же был жилистый, маленький, с лысой головой, которую к тому же украшал шрам. Это выстрелил карбид, и кусок банки от дихлофоса, в которой он лежал, воткнулся мне в голову, срезав клочок волос с кожей.
Мы с Пашкой, другом и соратником, прилепили подорожник и побежали шалить дальше.
Я был полной противоположностью моему брату: в свои тринадцать лет дрался как черт, курил втихушку от мамы и подглядывал с пацанами за моющимися в женский день в бане девчонками.
Про подглядывание это громко сказано, конечно, мысленно улыбаюсь я, вспоминая дважды неудачную попытку.
Первый раз, когда пришла моя очередь смотреть, я увидел огромный зад, весь в буграх и рытвинах, и меня чуть не стошнило.
А второй раз мы с Пашкой перепутали дни, и я увидел голый, тощий зад дяди Трофима, нашего соседа, которого я узнал по наколке. Когда он летом пьяный шефствовал по двору в одних семейниках, на голой его пояснице очень хорошо просматривалась часть наколки, голова девушки, вместо волос у которой были змеи, так что зад дяди Трофима я узнал сразу. И больше желания не возникало, но!
Я попробовал, а Петя нет, Петя ныл, сидел и ныл, то у него болела голова, то нога, спина, его рыхлое тело растекалось по дивану или креслу…
При этом он удивительно был похож на меня, но… на надутого, накаченного словно шарик воздухом, меня, а рыхлый и вялый он был, потому что начал уже сдуваться.
Я тоскливо сидел и ел невкусное сухое печенье, когда дома мама состряпала обалденный сметанник, мой любимый.
Но я сидел и давился слабеньким чаем, почти прозрачным, и этим засохшим печеньем.
Брат с ненавистью смотрел на меня и ждал, когда я уйду, чтобы поесть нормальных, свежих, мягких булок, ароматом которых пропахла вся квартира. Да что там квартира, этаж, подъезд, запах вырывался на улицу, и люди поворачивали нос и невольно шли в направлении его источника…
Но меня угощали сухими овсяными печеньями и мутным чаем.
А я, как дурак, шел и шел туда, снова и снова, травил душу этой чертовой машинкой и сидел весь напряженный, как струна, сдерживая огромное желание дать этому Петьке в жирное рыхлое пузо под самый дых так, чтобы рука вошла по локоть в жир.
Мне хотелось месить и месить это жирное тело, это они забрали нашего с сестрой папу, распалял я себя, при этом никакой любви к своему отцу я не чувствовал, все сгорело.
Я не знаю, сколько бы еще мучил так себя, маму, сестру, Илью…
Однажды я шел домой по чужому району.
Они вышли трое, здоровые, сытые, поигрывали мышцами, лет по семнадцать.
– Эй, слышь, малой… малой, а ну стой. Слушай, бабушка заболела, пожалей старушку, дай денежку на лекарство…
– Да пошел ты…
– Дерзишь, да? – меланхолично спросил самый здоровый и патлатый и блеснул золотой фиксой в уголке рта.
Они наступали… Убежать мне не удастся, одного хотя бы ушатаю, прежде чем меня выключат, подумал я и закрыл глаза, сжав кулаки, пошел тараном вперед…
– А ну стоять, Фикса, ты, что ли?
– Гражданин начальничек, а че я, че я сразу? Мальчик шел, упал, мы поднять решили, до больнички довести…
Я хотел, чтобы они меня отметелили, избили, извазюкали, я хотел провалиться, ведь… это был Илья, да… Илья был милиционером. Что я сказал бы ребятам во дворе? Да меня и так порывались ментенком назвать.
Я стоял и молчал.
– Молодой человек, что эти жлобы хотели от вас?
Я молчал. Вот сейчас, сейчас он назовет меня по имени, вот сейчас… весь город узнает о моем позоре, у-у-у, ненавижу.
– Я к вам обращаюсь. Имя?
– П… П …Петр.
– Что хотели от вас эти граждане?
– Закурить спросили. – Ничего лучше я не придумал.
– Ну, дал ты им закурить, Петя?
– Я не курю, – ответил уже зло я, посмотрев ему в глаза.
– Ясно, а ну геть отсюда, бегом. А вы куда? С вами разговор не окончен.
Вечером он опять пришел к нам. Мама вышла поговорить, потом зашла, растерянно улыбаясь и пряча глаза.
– Зачем он к нам ходит? Что ему надо?
– Дядя Илья! – сестра выбежала в открытую дверь и повисла на шее Ильи.
– Лилька, бегом домой! – рявкнул я, ну, я так думал – что рык мой был грозен, как у льва.
– Отстань, Петька, дядя Илья хороший, я хочу, чтобы он был моим папой… Нашим папой…
Я растерянно смотрел на маму.
– Петя, сынок… Я.… мы с Ильей…
– Да пошли вы…
Я бежал, размазывая слезы по лицу, бежал куда глядят глаза.
Он нашел меня, я сидел и плакал под лодкой, плакать сил не было, я уже просто икал.
Сел рядом и начал говорить, просто говорить…
– Я из детского дома же, Петь. Мать замуж постоянно выходила, один из ее мужиков сильно избил меня, мол, я не давал ему спать, об ванну, головой. Меня бабушка нашла, отцова, он рано умер, а моя мать…
А, да что там… мешал я ей…
Бабушка решила, что мне лучше в детдоме будет, ей меня не отдали, она уже старенькая была, но она ко мне ходила, каждый день, Петь, представляешь?
Выходные, праздники, каникулы я у бабушки был.
Папа мой милиционером был, Петь, его бандиты убили, они его уважали, боялись, а убили не свои, не местные, залетные.
Так не поверишь… Бандиты те, они его провожать в последний путь приходили, и никто не сказал, что западло, он справедливый был.
