Петля. Тoм 1

Над нашими головами полицейские обыскивали комнату и о чем-то говорили, но это не имело значения. Мои руки обхватили его спину, ладони заскользили по лопаткам, по ребрам, по позвонку, гладили его прохладную чуть влажную кожу, немного запинаясь о выпуклую сеть шрамов. Я обнимала его, прижимала что есть сил к себе, больше не чувствуя тяжести, только упоительную, дурманящую страсть, растворение, единство…

Над нашими головами все стихло, и снова царила тишина, и кубометры твердого непроницаемого мрака снова скрывали наши горящие тела от внешнего мира. Эта немая глубокая тьма срывала все оковы, ограничения, давая волю плоти, которой были чужды условности, которая не скрывала своих желаний, которая не врала, как не врали и наши закричавшие в унисон сердца…

Его губы соскользнули по моим щекам, подбородку, обожгли шею и вжались влажным и жадным поцелуем в ключицу, его рука прокралась под жилетку, нежно и властно стиснула грудь, дразня пальцами набухший сосок, а потом мучительно медленно поползла по животу, под юбку, к пылающему лону. Твердое, упругое давление на внутреннюю сторону бедра , и я потянулась к его ремню, освобождая… Последняя ветхая преграда между нами… Прижавшись щекой к его груди, растворяясь в этой ритмичной пульсации страсти, во влажном скольжении наших тел, в настойчивых толчках, резонирующих во мне спазмами полу-боли –полу-наслаждения – растворяясь в нем…Я плотно прижалась ртом к его плечу, сдерживая стон и рвущийся вскрик, ощутила солоноватый вкус его тела, его учащенное дыхание, обдававшее потоком тепла мою шею, плечо…

И словно сквозь сон, я подумала «Как странно, что это происходит именно здесь – в этой тесной яме, похожей на те, что вырывают под гробы. А ведь это миг рождения моей новой жизни…»

– Сани… Это ведь не было ошибкой? – спросила я потом, поглаживая его мягкие струящиеся волосы.

– Ты считаешь это ошибкой?

– Нет.

И мы еще долго лежали, прислушиваясь к неровному дыханию друг друга, и боясь произнести даже слово, которое может нечаянно разбить этот хрупкий волшебный момент. И рука, что обнимала меня, поглаживая плечи и спину, все еще дрожала, в страхе потерять. И разум был парализован – ни о чем не хотелось думать, ничего не хотелось менять… Просто – лежать так, вечно в нежном пленении его руки. И если бы только можно было остановить время, зафиксировать этот идеальный момент – момент рая , снизошедшего в кромешную теснину тьмы, и остаться в нем…

Но нет. Слово должно было вырваться, вопрос должен был быть задан, а решение – принято.

– Иден, значит ли это, что ты готова пойти со мной – быть вместе со мной до конца? – прошептал он, рассекая словами густой мрак, убивая идеальную тишину, пробуждая мои мысли…

До конца… До конца с ним… Конечно, он не знал, что это значило для меня – от чего я должна была отказаться, чем и кем пожертвовать, чтобы вступить на этот путь – быть с ним до конца… Господи, мог ли он просить меня об этом? Имел ли он на это право? Стал бы просить, если б знал?

– Да, – ответила я.

Да. Готова. Таким было мое решение…

До сих пор я пытаюсь понять, что заставило меня отказаться от 22 лет своей прежней жизни, ради человека, с которым была знакома всего несколько часов. Почему я столь поспешно и безрассудно отдала ему всю себя без остатка. Почему из-за него я отказалась от своих убеждений (если они у меня и были), от своей карьеры (она мне была обеспечена), от своего отца…

От СВОЕГО ОТЦА.

Молодость, наивность, идеализм -да, конечно, все это играло весомую роль – убедило меня в правильности сделанного шага, но что же было мотивом? Может то, что этот человек осмелился просить у меня все и сразу. Все. Абсолютно все. Хотя мы были знакомы всего несколько часов… Но если бы он не спросил, разве я сама не пожертвовала бы ради него всем? Не переступила бы запретную черту?

Когда-то я слышала фразу: «Свобода существует лишь в добровольном выборе лучшего рабства». Знаю, Алессандро никогда бы с этим не согласился.

А я…?

***

Часть

2

I

– Эй, Минко, ты же не собираешься в очередной раз все это слушать? – раздался у него из-за спины задиристый голос Чаби, сопровождаемый шутливым тумаком.

Он даже подпрыгнул от неожиданности. Быстро заслонился рукой от новой попытки тыкнуть его под ребра, отскочил в сторону.

– А что? Твой дядька славно говорит. Смотри, эти деревенские аж дыханье затаили – слушают.

Парнишка равнодушно оглянул кучку местных, столпившихся возле площадки, на которой выступал товарищ Шбланке2, или Бланко3, как его называли многие, или просто Лан, как его предпочитали называть некоторые, перевел взгляд на своего отца, стоявшего чуть поодаль вместе с остальными бойцами…

– Да, мой дядька мастак по части болтовни, – протянул Чабио, – Но ты же уже не какой-то деревенщина, Минко. Чего ты-то уши развесил?

– Такое ощущение, что тебе не нравится то, что он говорит, – заметил Аминьо.

Его друг скорчил унылую рожу, подернул плечом.

– Да, я даже не слушаю, что он там говорит. Его речь рассчитана на то, чтобы привлечь в наш отряд новых бойцов. А нам с тобой это зачем? Мы итак в команде. Пошли лучше походим, посмотрим, что у них тут есть интересного.

– Это захудалая нищая деревушка, Чаб. Что у них тут может быть интересного? – возразил он.

– По мне так все равно поинтереснее этого, – паренек небрежно кивнул на своего выступавшего дядю, чуть помедлил, еще раз мельком взглянув на отца, – Ладно, ты как хочешь, а я пошел отсюда, – и, произнеся это, быстрым шагом направился прочь от центральной улицы.

Поколебавшись несколько секунд, Аминьо все-таки пустился вслед за другом.

– Черт, Чаби, твой отец нам задаст трепку, когда увидит, что мы тут самовольно разгуливаем, – пробубнил он, нагоняя парнишку.

– Ты чего его так боишься? Он же только с виду и на словах грозный, а так еще ни разу никого не тронул… Ну, я имею ввиду из своих – враги не в счет.

– Что, и тебе ни разу в целях воспитания не выпорол?

– Нет, ни разу, – помотал головой Чаби.

– А наверное, стоило, – усмехнулся Аминьо.

– Зачем? Чтобы я стал таким же забитым, запуганным кутенком, как ты?

– Слушай, сопляк, ты язык попридержи! Не то от меня сейчас по роже схлопочешь!

– Ну, попробуй, ударь, – начал подзадоривать парнишка, сверкая в его сторону колкими чернющими глазами, – Ударь, покажи, на что способен! Что ты насупился, Минко? Ну, давай – бей! Я разрешаю!

– Я маленьких не бью, – ответил он холодно, и, как ему показалось, с достоинством. Вообще-то слово «маленький» в отношении Чабио было не совсем верно… Да, он был на пару лет младше, но ростом явно превосходил его на полголовы. В своего отца уродился – Командир Хунахпу тоже высоченный, как столб, хоть и индеец.

– Отговорка, Минко… Ты просто не любишь бить других, даже когда они этого заслуживают… Я маленький – ха! Что же ты тогда не давал отпор тому пьянчуге, который тебя гнобил? Мне кажется, ты примкнул к нашему отряду, только чтоб сбежать от него подальше.

– Этот, как ты выразился, пьянчуга был моим отцом. Я не мог поднять на него руку.

– Почему? Минко, Минко… Неужели ты не понимаешь? Все с этого и начинается: покорность, послушание, подчинение, рабство. Как ты можешь бороться за свободу в стране, если не сумел победить диктатуру в собственной семье? Мы ведь должны искоренять авторитаризм в любом его проявлении.

– О-о-о… Похоже, кто-то все-таки слушает речи своего дяди, хоть и воротит от них носик!– засмеялся Аминьо, прихватывая своего друга за этот самый «носик», чтоб сделать из него «сливу». Чаби ловко вывернулся, ощутимо долбанув его локтем по спине, а он – не будь растяпой – подставил подножку, и когда паренек рухнул на землю, навалился на него всем телом, схватив за грудки, встряхнул, и снова почувствовал крепкий удар кулаком в бок… ответил ему таким же ударом… Получил в глаз…

– Эй, мальчики, вы чего не поделили? – раздался над их головами приятный женский голос.

Они оба как по команде вскочили на ноги, уставившись на, откуда ни возьмись, возникшую Мадонну. Нет, не Мадонну, скорее Марию Магдалену, причем до знакомства с Христом… На вид ей было немного за тридцать, распущенные взбитые волосы черным облаком обрамляли ее красивое широкоскулое лицо с кроваво-алыми губами и фиалковым отливом век, гладкая бронзовая кожа сверкала маслянистыми росинками испарины, кричаще яркая одежда едва прикрывала и плотно обтягивала все прелести ее пышногрудой и крутобедренной фигуры с тонкой талией, туго обвитой слоями шелкового платка. Она быстро и как-то странно взглянула на Чаби, и тут же перевела взгляд на него, тая в медовой улыбке.

– Да так… ничего… – промямлил Аминьо, пытаясь хотя бы из вежливости, не глазеть на нее столь бесстыже.

Но, кажется, Магдалену подобное «глазенье» ничуть не стесняло, и когда он все-таки заставил себя потупить взгляд, она, напротив, поспешно обхватила его лицо горячими листиками своих ладоней, приподняла голову, провела пальцем по его разбитой брови.

– Ну, зачем же ты так своего друга? – обратилась она к Чаби, хотя сама продолжала смотреть на него… Еще раз нежно провела по ссадине, – Надо приложить что-нибудь холодное, чтобы не было отека, – проговорила она, – Подожди здесь, красавчик, я сейчас принесу.

С этими словами она развернулась и бегом припустилась в сторону реки.

– Ну и ну… – пробормотал он, глядя вслед убегающей женщине, потом многозначительно взглянул на Чаби. Тот стоял в метре от него: руки спрятаны в карманы брюк, пухленькие губы подернуты задумчивой ухмылкой, острые глазки сузились в лукавый прищур.

– Прости, я тебя, похоже, в неприглядном виде выставил, – вкрадчиво проговорил он, – Малость силы не рассчитал.

– Да ничего… Подумаешь, синячок.

– Надо заметить, дерешься ты как пташка, Минко, – продолжал Чаби, не меняя этого странного тона, – Мне вот интересно, с женщинами ты такой же робкий?… Ах да… Наверное, у тебя никогда раньше и не было женщин.

– Ты с чего это взял?! Были у меня женщины, – огрызнулся он.

– А вот и не было.

– Были.

– Не представляю.

– А ты представь.

– А ты покажи, – и еще сильнее скосив в ухмылке ротик, кивнул в сторону убежавшей Магдалины, – Она ничего. Очень миловидна и наверняка горяча. Да и на тебя запала.

– Она не в моем вкусе.

– Да ну!

– Старовата для меня.

– Да прям!

– И видно, что шалава.

– Ну и что?

– А то, что я так не хочу.

– Ты боишься.

– Кого? Ее? С чего бы?!

– Боишься, потому что женщин у тебя никогда не было.

– Ничего я не боюсь…

– Ты трус.

– А ты дурак!

– Если боишься ее закадрить, это сделаю я.

– Ты еще маленький.

– Сам ты еще маленький. И кое-что у тебя тоже маленькое, поэтому ты и робеешь.

– Сейчас снова у меня схлопочешь! – разозлился он. Чаби засмеялся. Он замахнулся, но тут же передумал. Опустил руку. – Ну ладно! Так и быть, – поддался он. Чаби выжидающе вскинул бровь. – Я тебе покажу! Смотри и набирайся опыту!

Чаби удовлетворенно кивнул.

Тем временем на горизонте опять показалась Магдалена: прекрасная, порочная и запыхавшаяся. В руках она несла гладкий влажный речной камешек. Гордой, степенной, полной достоинства походкой он двинулся навстречу женщине, встал рядом с ней почти вплотную.

– А тебе сильно досталось, милый, – промурлыкала она, прикладывая камешек к его глазу, – За что он тебя так?

– Мой друг, маленький невоспитанный наглец. Думает, раз он сын нашего Командира, то ему все можно. Я бы его проучил, да не люблю бить малолеток, а он этим пользуется.

– Какой нехороший! А ты, значит, расплачиваешься за свое благородство? Люблю благородных мужчин, – ее нежная горячая ладонь скользнула по его щеке. Он не упустил возможность прижаться к ней губами.

– У тебя красивые руки. Такие заботливые…– прошептал он, – и глаза волшебные…

Она засмеялась.

– И мне нравится, как ты смеешься. Как тебя зовут?

– …Кармила.

– У тебя даже имя красивое…– улыбнулся он.

– А тебя как зовут, милый?

– Аминьо.

На секунду она обернулась, взглянула на Чаби и вздрогнула, словно ошпарившись о встречный взгляд.

– Кажется, нам стоит уединиться, Аминьо. Мне не нравится, как твой друг на нас смотрит.

– Не обращай на него внимания… – он обхватил ее за талию, прижал к себе, попробовал поцеловать. Она упрямо отвернула голову, подставляя его пылким губам свою тонкую шелковую шейку.

– Нет, не здесь… Пошли ко мне в дом…

– Хорошо, но сначала подари мне поцелуй…

– Ну… так и быть.

Он подумал, что сейчас она все поймет… Поймет, что он первый раз в жизни вот так по-настоящему целуется, и обсмеет его. И, боясь разоблачения, возможно, излишне грубо и настойчиво протиснул язык меж ее густо накрашенных губ. Почувствовал прогорклый привкус аннатовой4 помады и приторно-фруктовый аромат густой слюны…Подумал, что в этом есть что-то противное и в то же время притягательное… Будоражащее… Что-то способное вскипятить кровь и завладеть телом… Закрыл глаза, чтобы всецело отдаться этим неведомым доселе ощущениям.

– Баа! – чья-то рука вцепилась ему в плечо. Он даже подпрыгнул от неожиданности, вызвав этим взрывной смех подкравшегося к нему злопыхателя… Если это Чаби, то он все-таки сейчас даст ему прямо в зубы! Чихать на благородство! Наглец! Сжал руку в кулак, готовясь ударить с развороту, но… Этот грубый басистый гогот явно не мог принадлежать мальцу. А единственный человек из всей команды, который подчас доставал его еще хлеще, чем Чаби… Оглянулся. Да, он самый – Тобалио – гарифуна5. С ним вместе еще Фредо и Лукас: стоят, зажав ладонями булькающие изо ртов «хи-хи». А малец сидит все на том же месте, чуть поодаль, на заборе, крутит во рту сигарку, довольно наблюдая за напуганным и пойманным врасплох другом.

– Ну, ты даешь, Минко! – превозмогая гогот, заговорил Тобо, – Не ожидал от тебя такого! Прямо вылитый Дон Жуан! Сердце кровью обливается, что вынужден вас прерывать, но, понимаешь, ребятам жутко обидно, что ты тут ловеласничаешь, пока все вкалывают как черти. Поэтому, сеньорита, – он уставился своими выпуклыми глазищами на Кармилу, – Боюсь, я должен увести от Вас этого любвеобильного бездельника!

– Очень жаль, – кокетливо улыбнулась она, – Быть может, вы сейчас рушите любовь всей его жизни, сеньоры.

– Это вряд ли. Вы не расстраивайтесь, сеньорита, но у нашего Аминьо, как у истинного патриота, есть только одна любовь – любовь к своей стране, и одна женщина – революция. И сейчас он пойдет и немного потрудится на ее благо, правда Минко?

– Тоб, а не пошел бы ты сам сейчас куда подальше, – процедил он сквозь зубы, чувствуя себя не только разоблаченным, но и опозоренным.

– Минко, не злись, – вмешался Лукас, – просто сейчас действительно не самое подходящее время. Нужно, чтоб ты помог потаскать провизию и загрузить лошадей.

Этот, в отличие от Тоба, всегда пытался смягчить обостренную ситуацию, быть чуть более тактичным и резонным, что неизбежно срабатывало.

– Ладно, Лук, я сейчас приду, вам помогу, – согласился он, – Только дайте мне сначала договорить с ней наедине.

– О! Так это оказывается, вы так разговаривали! А я, дурак, не понял! – снова загоготал Тобо, – Ну да, языками сцепились! Ха-ха! Простите, что перебили вашу милую «беседу»! – он артистично всплеснул руками.

– Отстань от него, Тоб, идем, – позвал Фернандо, – Минко, как договоришь, ждем тебя у центрального колодца, – И Чаби с собой захвати. А то, я погляжу, он тут скучает. Так пусть лучше тоже делом займется, – добавил он чуть злобнее, заметив сидящего на заборе мальца.

Когда они ушли, он снова посмотрел на Кармилу, коробясь и смущаясь от ее снисходительно нежной, но заметно погрустневшей улыбки:

– Прости. Видишь, они без меня справиться не могут. Придется помочь, – извинился он, скорчив кислую рожу.

– Ничего, милый. Я понимаю. Друзья, страна, революция – тебе не до меня.

– Очень даже до тебя! Кармила, красавица… Давай… давай я приду к тебе завтра днем. Завтра нам никто не помешает. Все будут в лагере, а я к тебе приеду.

– Тебя не отпустят.

–…А я сбегу.

– Ведь, обманешь. Не сбежишь, и не придешь.

– Клянусь, что приду!

Она пристально вгляделась в его лицо, потом, тяжело вздохнув, снова за свое:

– Нет… нет. По глазам вижу, что обманываешь. Не станешь ты рисковать, и уж тем более не потащишься в такую даль из-за такой, как я. А жаль, ты мне так понравился…

– Да какая «даль», красавица? Тут всего-то, часа три на лошади, не больше. Только через горбатую гору перевалить и все – я тут – с тобой.

– Правда? – глазки вспыхнули трогательной надеждой.

– Ну, конечно! Завтра встретимся. Честное слово!

– Ну, смотри! Ловлю тебя на этом слове!

Он снова поцеловал ее, на сей раз поспешно, не по-настоящему: так просто чмокнул, – еще раз выкрикнув «Жди меня завтра!», побежал к Чаби.

– Что, Минко? Обломчик вышел? – злорадно посмеялся малец, не отрывая взгляда от устало прильнувшей к дереву фигурки Кармилы.

– А вот и нет! У меня с ней завтра свидание наедине, понял, малявка! – он шутливо щелкнул своего друга по кончику носа, – И целуется она просто офигенно! Так что, сам обломись! Хотя, тебе не понять – ты еще маленький.

Мальчишка недобро сверкнул на него вспыхнувшими угольками глаз, но промолчал.

– Завтра… завтра… Черт, мне уже не терпится! Аж горит все! Ну и женщина! А ты посмотри, какая фигура! И руки… Кожа шоколадом пахнет! Представляю, как завтра с ней…

Покосился на друга, а тот сидит мрачнее тучи. Ощущение такое, будто у него сейчас пар из ноздрей и ушей повалит.

– Ты как будто не рад за меня, Чаб? Скажи, что ты рад за меня!

В ответ тишина.

– Нет, серьезно, Чаб, мне даже не нужно учиться общаться с женщинами, потому что ты ведешь себя порой как баба. Вот чего ты вдруг обиделся, а?

Нет – бесполезно. Как воды в рот набрал.

– Ладно, не дуйся. Проехали с этой темой. Пошли, поможем ребятам загрузить провизию.

– Вот сам и иди, – процедил сквозь зубы малец.

– Фредо хочет, чтоб ты тоже присоединился.

– Мало ли, кто что хочет. Фредо мне не командир.

– Он – товарищ. Я думаю, это важнее.

Чаби недовольно сморщился.

– Товарищ… Вы – товарищи, сегодня ночью будете преспокойно дрыхнуть в теплых палатках, пока я буду прозябать на посту. Так что я имею полное право отдохнуть сейчас.

– Тебя отец часовым назначил? – изрядно удивился Аминьо. Раньше Командир Хунахпу поручал охрану лагеря либо Хосе, либо Иларио, либо Элчито… А теперь, значит, решил, что и его сын дорос до такой чести…

– А что? Это только ты меня считаешь малявкой и бабой.

– Чаб, да я же это так, в шутку ляпнул!

– Отвали! Давай, катись к своим товарищам, только оставь меня в покое!

– Ну, ладно. Как остынешь, приходи, – Аминьо дружески похлопал парнишку по плечу и направился в сторону колодца.

Дорос он, как же! Ни фига! Командир не видит этого, относится к нему, как ко взрослому, но Чаб все еще ребенок! Все эти перепады настроения: то хохочет и дурачится, а то губки надувает. Это возраст… То за своих готов и в огонь и в воду броситься, а то «пошли они все к черту». Вот как сейчас. И с чего он вдруг обиделся? Вроде, даже повода не было. Хотя, наверное, он- Аминьо и сам был не лучше пару лет назад. А сейчас успокоился. Повзрослел. Научился сдерживать эмоции. Чаби тоже до этого дорастет, нужно потерпеть. Впрочем, он уже успел привыкнуть к этим его закидонам, почти не обращает на них внимания. Сейчас Чаб весь из себя, как мышь на крупу, а через час подойдет к нему и будет шутить и смеяться, как ни в чем не бывало. Уж кто-кто, а он не собирается на него обижаться, и на вопрос Фернандо: «А где же твой друг? Почему не помогает нам?» – спокойно ответит: «Я не разрешил. Ему ночью дежурить, пусть пока отдохнет».

Жители деревни оказались очень щедры – они погрузили чуть ли не целую повозку. Наверное, с час таскали ящики, набитые маисом, бидонами с молоком, тушками куриц. Один патриотично настроенный старичок даже живого барана подогнал, мол, последнее отдаю бравым борцам за свободу. Впрочем, после таких слов, они отказались забирать у него «последнее» и вернули перепуганное животное хозяину. Потом стали набирать воду из колодца.

И вдруг Тобо подходит к нему, такой радостный – прямо ликует… Не иначе как какую-нибудь гадость сморозит! Так и есть.

– Минко, а твой дружок, я смотрю, неплохо отдыхает, – говорит, – Теперь он сцепился языком с твоей зазнобой, – говорит.

– Что?! – у него аж дыхание перехватило.

– Что-что… Он с ней там стоит, лобызается даже круче чем ты.

– Где?!

– Возле третьего домика на соседней улице.

Сломя голову он бросился туда. «Нет! – думает, – Это уж слишком! Это он прощать не собирается! Хватит! Сейчас кто-то получит по полной! Никаких больше поблажек! Да что б он еще хоть раз…!

Соседняя улица оказалась пуста. Ни души, если не считать вальяжно и умиротворенно раскинувшуюся у забора псину, и несколько заполошно носящихся и кудахтающих кур – казалось, будто они только что чудом удрали из-под хозяйского топора и теперь не знают, где искать спасения. Ни Чаби, ни Кармилы…

– Дурак ты, Минко, – подумал он про себя, укоризненно покачивая головой, – Уже почти год знаешь Тобо и все равно каждый раз попадаешься на его идиотские розыгрыши! Конечно, гарифуна все придумал. Подшутил. Решил посмотреть, как он сходит с ума от ревности. А сейчас, небось, живот от смеха надрывает! Черт бы его побрал! А все-таки ему будет спокойнее, если он найдет мальца. Тот уже наверняка остыл, готов к перемирию, и только из гордости и упрямства не решается подойти первым. Сидит где-нибудь, скучает, ждет его… Вот только где?

Не зная толком, где искать друга, он решил двинуться в сторону центральной улицы – туда, где час назад дядя Чабио толкал свою речь, призывая местных к посильной помощи. Наверняка он и Командир все еще там, обговаривают план сотрудничества, отбирают новичков… Может и Чаби вернулся к ним?

Еще не добравшись до места, он понял, что там что-то не так. Истеричные крики, ругань и проклятья сотрясали тугой спекшийся воздух, проносясь по опустевшей улице гулом штормовых волн… Еще пятьдесят метров, и он смог различить, что громогласно бушевал лишь один человек, а другие поддакивали ему стаей потревоженных горластых чаек. И стойким, гордым, но потрепанно-жалким парусом, противостоял этой необузданной словесной стихии одинокий ровный спокойный голос – призыв к здравому смыслу… Всего лишь несколько оборванных слов – и снова его захлестывают, перебивают и топят крики, ругань, проклятия…

Да, похоже, все вышло из-под контроля: те, кого они слишком поспешно причислили к союзникам, оскалили клыки. Ничего хорошего это не сулило.

Аминьо подошел поближе, с недоумением уставившись на развернувшуюся перед его глазами сцену. Посередь улицы в сопровождении кучки местных стоял какой-то пожилой, коренастый мужичок, размахивая руками и брызжа слюной, покрывал находившегося напротив него товарища Шбланке всеми мыслимыми и немыслимыми выражениями. Тот периодически делал попытку урезонить бесноватого, но не успевал и рта открыть, как его снова заглушал жуткий ор. Чуть поодаль от эпицентра зарождавшейся катастрофы стоял Командир, с ним еще несколько человек из их команды: Марко, Тони, Педро, Эльчито, Хорхе – тоже наблюдали за происходящим молчаливо и хмуро. Чаби среди них не было, но он все равно решил подойти к своим, чтобы прояснить ситуацию.

– Убирайтесь прочь из моей деревни, ублюдки! Гады паршивые! Партизанское отродье! – надрывался мужичок и тряс перед носом Шбланке побелевшим кулаком, словно цепная собака, что лает до срыва связок, но не может дотянутся и цапнуть.

– Успокойтесь. Давайте все об…

– Я сказал, пошли прочь, пока мы вас топорами не порубили! Верните все, что отобрали у моих людей, и проваливайте, – зашипел бесноватый, видно, устав кричать.

– Не отбирали – это добровольное пожертвование – вклад в…

– Да…да…Проваливайте! Катитесь восвояси! Вам здесь не рады! – заклокотала – заподдакивала стайка крестьян позади мужичка. Разве не эти же самые люди пару часов назад кричали «Да здравствует народная армия!» и обсыпали товарища Шбланке овациями?

– Клянусь Богом, если вы сейчас же не свалите из моей деревни, мы вас всех на кол насадим, подонки краснозадые!

На сей раз дядя Чаби решил проигнорировать истерики оппонента и обратиться напрямую к местным, но и этот шаг оказался безуспешным: чайки уже подхватили вкусное ругательство старика, и стали забавляться, выкрикивая его на все лады и голоса в ответ на каждое его слово.

– Что произошло? – тихо спросил Аминьо, у находящегося теперь рядом с ним Марко, – Я думал, местные готовы нам помочь.