Луна и шесть пенсов

Стрикленд молчал, и я некоторое время терпеливо ждал его ответа, но потом решился сам прервать молчание:

– Так что вы на это скажете?

– Только то, что вы дурак.

– В любом случае, вас могут заставить содержать жену и детей, – резко возразил я, почувствовав себя оскорбленным. – Закон возьмет их под свою защиту.

– Закону не под силу выжать воду из камня. У меня нет денег. В кармане не больше ста фунтов.

Я чуть не потерял дар речи. Гостиница, где он остановился, и правда говорила о весьма стесненных обстоятельствах.

– А что вы будете делать, когда и они закончатся?

– Заработаю как-нибудь.

Стрикленд сохранял полное спокойствие, в глазах его по-прежнему играла насмешливая улыбка, и от этого все, что я говорил, казалось сущим бредом. Я помолчал, соображая, что мне еще сказать. Но тут молчание прервал он.

– Почему бы Эми снова не выйти замуж? Она сравнительно молода и достаточно привлекательна. Могу подтвердить, что и жена она отличная. Если захочет развестись, я согласен взять вину на себя.

Настал мой черед улыбаться. Как он ни хитрил, но конечную цель выдал. У него есть основания скрывать свой побег с женщиной, и потому он делает все, чтобы утаить ее местопребывание. Я ответил решительно:

– Ничто не заставит вашу жену дать вам развод. Это ее твердое решение. Так что вам лучше на это не рассчитывать.

Стрикленд взглянул на меня с неподдельным изумлением. Улыбка сошла с его лица, и на этот раз он заговорил серьезно.

– Поверьте, мне наплевать, друг мой. Что так, что этак – для меня никакой разницы.

Я рассмеялся.

– Да бросьте. Не считайте всех идиотами. Известно, что вы бежали с женщиной.

Стрикленд слегка вздрогнул, а потом разразился громким хохотом. Хохот был такой оглушительный и заразительный, что на нас стали оглядываться сидящие поблизости люди, а некоторые и сами засмеялись.

– Не вижу ничего смешного.

– Бедняжка Эми, – осклабился он.

Затем лицо его презрительно скривилось в горькой усмешке.

– Как все-таки глупы женщины! Любовь. Всегда любовь. Если мужчина от них уходит, значит, нашел себе другую. Словно иных вариантов нет. Неужели вы считаете меня глупцом, затеявшим все это ради другой женщины?

– То есть вы хотите сказать, что ушли от жены не по этой причине?

– Нет, конечно.

– Честное слово?

Не знаю, зачем я потребовал «честного слова». Выглядело это наивно.

– Честное слово.

– Тогда какого черта вы ее бросили?

– Я хочу заниматься живописью.

Ничего не понимая, я уставился на него, не в силах произнести ни слова. Сумасшедший, промелькнуло в голове. Не забывайте, я был очень молод, а Стрикленда считал пожилым человеком. От изумления я позабыл обо всем.

– Но вам уже сорок лет.

– Это как раз и наталкивает меня на мысль, что пора начинать.

– А раньше вы рисовали?

– В детстве я мечтал стать художником, однако отец заставил меня идти в бизнес, все художники нищие, сказал он. Но весь прошлый год я вечерами посещал курсы.

– Вот где вы, значит, были. А миссис Стрикленд думала, вы проводите время в клубе за бриджем.

– Я занимался на курсах.

– А почему ей ничего не сказали.

– Предпочел держать это при себе.

– Вы хорошо рисуете?

– Еще нет. Но обязательно буду. Для этого я и приехал сюда. В Лондоне я не нашел того, что мне нужно. Надеюсь найти это здесь.

– По-вашему, человек может преуспеть в чем-то, начав в вашем возрасте? Большинство начинает рисовать лет в восемнадцать.

– Зато теперь я буду учиться быстрее, чем делал бы это в восемнадцать.

– А почему вы считаете, что у вас есть талант?

Некоторое время Стрикленд молчал. Его взгляд блуждал по движущейся толпе, но не думаю, что он что-то видел. Его ответ не был ответом по существу.

– Я должен рисовать.

– Считаете, риск оправдан?

На этот раз он посмотрел на меня внимательнее. В его глазах было какое-то непонятное выражение, от которого мне стало не по себе.

– Сколько вам лет? Двадцать три?

Этот вопрос показался мне неуместным. В моем возрасте сам бог велел рисковать, у него же юность осталась далеко позади, он был биржевым маклером с солидным положением, женат и имел двоих детей. То, что являлось нормальным для меня, для него было абсурдным. Я всего лишь хотел быть справедливым.

– Конечно, может произойти чудо, и вы окажетесь великим художником, но признайтесь, что шансы тут один к миллиону. Будет ужасно, если в конце концов вы удостоверитесь в бессмысленности своего поступка.

– Я должен рисовать, – повторил он.

– Предположим, вы останетесь третьесортным художником, стоит ли тогда все бросать ради сомнительного результата? Ведь в других областях не обязательно быть лучшим. Можно жить, и неплохо, оставаясь на протяжении всей жизни посредственностью. Но у художников все иначе.

– Да вы и правда дурак, – сказал он.

– Неужели надо быть непременно дураком, если говоришь очевидные вещи.

– Говорю же, я должен рисовать. Ничего не могу с этим поделать. Когда человек упал в водоем, неважно, хорошо он плавает или не очень, ему надо просто выбраться оттуда, иначе он утонет.

В его голосе звучала подлинная страсть, и, вопреки желанию, меня захватила эта сила. Я чувствовал, как она бурлит в нем – могучая, властная, управляющая им против его воли. Я ничего не понимал. Казалось, Стрикленд одержим дьяволом, который в любой момент может его растерзать, хотя со стороны он выглядел обычным человеком. Мой любопытный взгляд нисколько его не смущал. Интересно, думал я, за кого мог бы принять Стрикленда посторонний человек, увидев его здесь в старой куртке и нечищеном котелке, в помятых брюках, с немытыми руками и тяжелым, грубым лицом с рыжей щетиной на подбородке, маленькими глазками и крупным, резко очерченным носом. Рот у него был большой, губы – полные, чувственные. Лично я не смог бы определить, кто он.

– Так вы не вернетесь к жене? – сказал я наконец.

– Никогда.

– Она обещает все забыть и начать жизнь с новой страницы. И никаких упреков в будущем.

– Да пошла она к черту!

– И вам все равно, что люди будут считать вас подлецом? А жена и дети пойдут просить милостыню?

– Плевать хотел.

Я немного помолчал, чтобы набраться духу перед следующим заявлением. И произнес так уверенно, как только мог:

– Вы законченный хам.

– Теперь, когда вы облегчили душу, можно пойти пообедать.

Глава тринадцатая

Полагаю, было бы приличнее отказаться от этого предложения. Выразить свое возмущение, которое я действительно испытывал, и тем заслужить похвалу полковника МакЭндрю, рассказав ему при встрече, что я решительно отказался сесть за один стол с таким низким человеком. Но страх оказаться не на высоте и провалить свою роль всегда мешал мне быть моралистом, а в этом случае я понимал, что никакие мои увещевания не произведут на Стрикленда должного впечатления – все равно что палить из пушки по воробьям, и это особенно сдерживало меня. Только поэт или святой станут поливать водой асфальтовый тротуар в надежде, что на нем расцветут лилии.

Я заплатил за спиртное, и мы направились в дешевый ресторанчик, где было многолюдно и весело, и там с аппетитом (я – молодого, а он – бесчувственного человека) пообедали. Потом перебрались в таверну выпить кофе с ликером.

Я полностью выполнил приведшую меня в Париж миссию, и хотя чувствовал себя в некотором роде предателем по отношению к миссис Стрикленд, так как не добился нужного результата, но у меня уже не осталось сил бороться с равнодушием ее мужа. Только женщина может повторять одно и то же несколько раз с неослабевающим пылом. Я успокаивал себя тем, что будет полезно разобраться в душевном состоянии Стрикленда. Это меня особенно интересовало, хотя задача предстояла нелегкая: Стрикленд не отличался разговорчивостью. Он объяснялся с трудом, словно его мозг работал не со словами, а с чем-то другим, и то, что он хотел сказать, складывалось из банальных фраз, жаргона и неясных, отрывистых жестов. И хотя ничего значительного он не говорил, было в его личности нечто такое, что не позволяло назвать его недалеким или смешным. Возможно, из-за искренности. Казалось, его не очень интересовал Париж, хотя по-настоящему Стрикленд видел его впервые (краткая поездка во время медового месяца в счет не входит), и на местные достопримечательности он взирал равнодушно. В отличие от него, я был в Париже раз сто и каждый раз переживал бурю восторга. Когда я бродил по парижским улицам, мне всегда казалось, что за углом меня ждет приключение. Стрикленд же оставался ко всему безучастен. Оглядываясь назад, я думаю, что тогда он был слеп ко всему, кроме мятежных видений в его душе.

Один нелепый случай произошел в таверне, где было много проституток, кто-то из них уже обзавелся мужчиной, кто-то еще сидел в одиночестве, и тут я заметил, что одна из них смотрит в нашу сторону. Поймав взгляд Стрикленда, она улыбнулась. Не думаю, что он обратил на нее внимание. Через какое-то время она вышла, но через минуту вернулась и, проходя мимо нашего стола, очень вежливо попросила нас купить ей выпивку. Она присела за наш столик, я стал с ней болтать, но было очевидно, что ее интересует Стрикленд. Мой спутник знает по-французски всего несколько слов, сказал я. Женщина пробовала сама с ним объясниться – частично жестами, частично на ломаном французском, безосновательно считая, что так он лучше ее поймет, и десятком фраз на английском. Она заставляла меня переводить то, что могла выразить только на родном языке, и нетерпеливо ждала, что ответит Стрикленд. Тот находился в превосходном расположении духа, его это забавляло, но в остальном он оставался равнодушным.

– Похоже, вы одержали победу, – со смехом сказал я.

– Мне это не льстит.

На его месте я был бы больше смущен, но совсем не безучастен. У нее были смеющиеся глаза и восхитительные губы. Она была молода. Непонятно, что ее так влекло к Стрикленду. Девушка не скрывала своих желаний, и мне пришлось перевести:

– Она приглашает вас к себе домой.

– Такие женщины, как она, мне неинтересны, – ответил он.

Я перевел его ответ как можно любезнее. Сочтя, что отклонять такое приглашение невежливо, я объяснил его отказ отсутствием денег.

– Но он мне нравится, – сказала девушка. – Ему это ничего не будет стоить.

Я перевел ее слова, но Стрикленд нетерпеливо пожал плечами.

– Пошлите ее к черту! – был ответ.

Выражение его лица все говорило без перевода. Девушка гордо откинула голову и, возможно, покраснела под румянами. Она встала со словами:

– Monsieur n’est pas poli[8].

И вышла из таверны. Меня это расстроило.

– Зачем вы ее оскорбили? – сказал я. – Она только хотела сделать вам приятное.

– От таких меня тошнит, – грубо отрезал он.

Я с любопытством взглянул на него. Лицо его выражало непритворное отвращение, но это было лицо грубого и чувственного мужчины. Думаю, эта брутальность и привлекла девушку.

– В Лондоне я мог бы иметь любую женщину, какую захотел. Не за этим я приехал в Париж.

Глава четырнадцатая

Возвращаясь в Англию, я много думал о Стрикленде, пытаясь привести в порядок то, что предстояло сказать его жене. Результат поездки был неудачный, порадовать ее было нечем. Я и сам был собой недоволен. Стрикленд озадачил меня. Я не понимал мотивов его поступков. Когда я задал ему вопрос, что натолкнуло его на занятия живописью, он не мог или не захотел ответить. И с этим ничего нельзя было поделать. Я пытался убедить себя, что в его медлительном разуме чувство сопротивления нарастало постепенно, однако почему он никогда не показывал недовольства монотонным течением своей жизни? Понятно и вполне банально, если он решил стать живописцем из-за невыносимой скуки бытия, желая порвать с опостылевшими узами, но уж в банальности Стрикленда никак не заподозришь. Будучи в душе романтиком, я придумал объяснение, притянутое в целом за уши, но только оно одно меня удовлетворяло. Я задавался вопросом: не находится ли в его душе глубоко заложенный творческий инстинкт, приглушенный жизненными обстоятельствами, но медленно разраставшийся, как злокачественная опухоль в живой ткани, пока не охватил ее полностью и не призвал к действию? Так кукушка кладет яйца в чужие гнезда, и когда кукушонок подрастает, он выпихивает сводных братьев из гнезда, а затем разрушает и само приютившее его гнездо.

Конечно, странно, что творческий инстинкт овладел скучным биржевым маклером и, возможно, разрушит его жизнь и жизни тех, кто зависит от него, однако еще более странно, когда Дух Божий нисходит на богатых и могущественных людей и упорно преследует их, пока они не склоняют смиренно головы, отказываясь от мирских радостей и женской любви ради суровой монашеской жизни. Преображение имеет много обличий и свершается разными путями. К некоторым оно приходит как взрыв – так бешеный поток может раздробить камень на мелкие кусочки, а к другим постепенно – как говорится, капля камень точит. Стрикленд обладал прямотой фанатика и яростью апостола.

Но моему практичному уму было важно, оправдают ли эту страсть его будущие работы. Когда я спросил, что думали о его живописи коллеги по вечерним классам в Лондоне, он ответил с усмешкой:

– Думали, что я забавляюсь.

– А здесь вы стали посещать курсы?

– Да. Сегодня приходил этот малый, ну, руководитель, посмотрел на мои работы, пожал плечами и пошел дальше.

Стрикленд издал короткий смешок. Разочарованным он не выглядел. Он не зависел от чужого мнения.

Именно это сбивало меня с толку в наших отношениях. Когда люди утверждают, что мнение других им безразлично, они, по большей части, себя обманывают. Обычно они поступают по собственному разумению в надежде, что никто не узнает об их капризах, но есть такие, что идут наперекор мнению большинства, ощущая поддержку друзей и близких. Нетрудно быть экспериментатором в глазах света, если тебя поддерживает группа единомышленников. Тогда ты преисполнен чувством горделивого самоуважения. Чувствуешь, что бросаешь вызов, но не испытываешь при этом даже намека на опасения. Однако жажда признания – возможно, наиболее укоренившийся инстинкт цивилизованного человека. Никто так не стремится обрести добродетельную репутацию, как падшая женщина, испытавшая на себе презрение и злобу так называемого порядочного общества. Я не верю людям, которые уверяют меня, что им плевать на общественное мнение. Это просто бравада. Они не страшатся только упреков в мелких грешках, на которые, по их мнению, никто не обратит внимания.

Но передо мной был человек, которого искренне не интересовали оценки других людей, традиции не имели над ним власти; он походил на борца, намазавшего тело жирным кремом, его не ухватить; это давало свободу, бывшую по сути вызовом. Помнится, я говорил ему:

– Если каждый будет вести себя как вы, мир рухнет.

– Ничего глупее не слышал. Не всякий захочет поступать как я. Большинству нравится жить как все.

Однажды я позволил себе съехидничать:

– Вы, очевидно, не верите в максиму: «Поступайте так, чтобы любой ваш поступок мог быть возведен во всеобщее правило».

– Никогда раньше такого не слышал, но это чушь собачья.

– А ведь это сказал Кант.

– Ну и что? Все равно чушь.

Бессмысленно взывать к совести такого человека. Все равно что пытаться увидеть отражение, не имея зеркала. Я считаю, что совесть – наш проводник в правилах, установленных обществом ради собственной безопасности. Это полицейский в наших сердцах, поставленный, чтобы мы не нарушали законы. Это шпион, окопавшийся в бастионе нашего «я». Желание человека получить одобрение собратьев так сильно, страх перед их осуждением так велик, что он сам открывает ворота врагу, и тот надзирает за ним, стоит на страже интересов хозяина, чтобы в корне подавить зарождающийся порыв того отбиться от стада. Все это заставляет человека ставить интересы общества выше личных. Связь между личностью и обществом очень сильна. Убежденный в первостепенности общественных интересов человек становится рабом этого убеждения, возводит его на престол, а сам выступает в роли слуги, преклоняющего колено, когда жезл владыки обрушивается на его плечи. Он гордится своей совестливостью. И тогда ему становится невыносим человек, не признающий этой власти, ведь, став законопослушным гражданином, он понимает, что бессилен против бунтаря. Увидев, что Стрикленду действительно безразлично, как реагируют на его поступки другие люди, мне оставалось лишь в ужасе отшатнуться от этого чудовища, утратившего человеческий облик.

Вот что сказал он мне на прощание:

– Передайте Эми, что ей нет смысла сюда приезжать. В любом случае я сменю гостиницу, и ей не удастся меня разыскать.

– Думаю, ей повезло, что она избавилась от вас.

– Надеюсь, дружище, вам удастся убедить ее в этом. Впрочем, женщины умом не отличаются.

Глава пятнадцатая

В Лондоне меня ждала записка с настойчивой просьбой прийти сегодня же вечером к миссис Стрикленд. У нее были майор МакЭндрю с женой. Сестра миссис Стрикленд была чуть постарше, сходство между ними проглядывало, но вид у старшей был изрядно поблекший; впрочем, держалась она так самоуверенно, словно вся Британская империя была у нее в кармане. Такое поведение присуще женам старших офицеров, надменно считающих, что они принадлежат к высшей касте. Манеры у нее были бойкие, и хорошее воспитание лишь слегка скрывало убеждение, что если ты не военный, то ничем не лучше лавочника. Гвардейцев она терпеть не могла, считая зазнайками, а об их женах, не наносящих ответных визитов, вообще не желала слышать.

Миссис Стрикленд явно нервничала.

– Ну, рассказывайте же! – потребовала она.

– Я видел вашего мужа. Боюсь, он твердо решил не возвращаться. – Я немного помолчал. – Ваш муж хочет заниматься живописью.

– Что вы имеете в виду? – удивленно воскликнула миссис Стрикленд.

– Вы что, раньше не знали об этом его увлечении?

– Да он совсем рехнулся, – не выдержал полковник.

Миссис Стрикленд задумалась, перебирая в памяти разные случаи из жизни.

– Помнится, до нашей свадьбы он что-то малевал. Но ничего кошмарнее я не видела. Мы смеялись над ним. У него не было ни грана таланта.

– Это просто предлог, – сказала миссис МакЭндрю.

Миссис Стрикленд глубоко задумалась. Было понятно, что после моего сообщения она безуспешно пытается связать концы с концами. К этому времени она успела навести порядок в гостиной – сработал инстинкт домохозяйки, и комната уже не производила впечатления заброшенного помещения, в котором никто не живет, как было в мой первый визит после катастрофы. Но того Стрикленда, какого я видел в Париже, невозможно было представить в такой обстановке. Неужели они не замечали, подумал я, насколько он выбивается из их быта?

– Если он мечтал стать художником, почему не сказал мне об этом? – произнесла наконец миссис Стрикленд. – Думаю, я никогда бы не стала препятствовать влечению такого рода.

Миссис МакЭндрю поджала губы. Похоже, она не разделяла влечения сестры к людям искусства, иронически относясь к ее «богемным» наклонностям.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Толкование текста, особенно священного.

2

Во II веке в бывшей столице Ассирии уже проживали христиане, в VI веке были основаны два монастыря, здесь проповедовал Исаак Сирин.

3

Чарльз Эдвард Муди (1818–1890) – издатель и основатель частной библиотеки.

4

Рагби – одна из самых престижных и старейших школ Англии; вошла в историю благодаря изобретению игры регби (1823).

5

Офис на первом этаже (франц.).

6

Слуга, официант (франц.).

7

– Мадам дома?

– Месье живет один (франц.).

8

Месье груб (франц.).