скачать книгу бесплатно
Алекситимия
Кира Мюррей
Константин – молодой психиатр, который обладает желанием излечить всех. Он выбрал троих пациентов, с помощью которых хочет доказать свою теорию, что все психические заболевания – от неприятия мира. Он погружается в их жизнь. Пытается понять жизнь и смерть парня, который решил унести с собой в могилу как можно больше людей… В жизнь маленький девочки, для которой жизнь – игра в куклы. Девочка, которая пугает своим взглядом и видела слишком много. Девочка, которая никогда не выйдет из лечебницы.
Третий пациент становится ему другом. Он видит то, чего нет. Для него чудовища более реальны, чем люди. Константин не замечает, как начинает вспоминать прошлое, перенимать взгляд на мир. И сходить с ума.
Кира Мюррей
Алекситимия
ГЛАВА 1
– Срочный выпуск новостей, – четко заговорил диктор с образцово ровной спиной и сложенными на столе руками.
У неё были до невозможного идеально зачёсанные назад волосы, что не выбивалось ни одного волоска, и строгий, без единой складочки, костюм. Зазвучала привычная тревожная музыка, которая сопровождала каждый выпуск новостей.
В помещении тут же загалдели мужики слегка за тридцать немного навеселе. Столы были уставлены пузатыми бокалами с пивом и глубокими тарелками с чипсами, которые выпивохи горстями забрасывали в рот, просыпая часть на стол.
Это был спорт-бар, где по множеству больших плазм показывали очередную футбольную игру. И контингент бара совершенно не был настроен на выпуск новостей. Они возмущались, некоторые даже бросали в экраны чипсами, как будто это могло помочь. Официантки бегали от стола к столу, пытаясь успокоить посетителей и доказать им, что они ничего поделать не могут и нужно немного подождать.
– За что я деньги плачу?! – доносилось с разных сторон возмущенное восклицание и девушкам в фартушках приходилось вновь и вновь извиняться.
– В школе *** города ***, – быстро заговорила девушка с экрана и посетители немного поутихли под давлением любопытства, что же такого произошло в их городке, – сегодня, в четырнадцать часов семнадцать минут раздались выстрелы. Полиция не комментирует происходящее. Известно только, что один из учеников запер изнутри дверь, закрыв учащихся в актовом зале. По предыдущим данным: он забаррикадировался в зале с пятьюдесятью учениками и двумя учителями и открыл по ним стрельбу. На данный момент прозвучало по меньшей мере двенадцать выстрелов. Количество пострадавших неизвестно.
В баре загалдели, но уже в голосах не было слышно обвинения в прерванном футболе, а чипсы, орешки и пиво были забыты. Мужчины начали переговариваться полными ужаса и возмущения голосами, в растерянности от происходящего. Такого ведь у них не может быть. Как такое может случиться в их городке? Такое где-то далеко, за океаном, может в Штатах, но точно не у них.
Картинка сменилась и теперь на экранах была не девушка, сидящая в студии, которая зачитывает прописанный текст с небольшого монитора, а школа, окруженная паникой и людьми.
Множество полицейских машин криво выставленных вокруг здания, организовав собой ограждение. Они освещали округу красно-синими бликами мигалок, а уши резал вой сирен. Вокруг нескольких пожарных машин и машин скорой помощи суетились врачи в белых халатах с чемоданчиками. Они сами не понимали, что от них требуется.
Полицейские в бронежилетах мелькали то здесь, то там. Они перемещались группами и пытались отодвинуть зевак подальше от места действия, но масса людей давила, надвигалась, приближалась.
Люди в ужасе кричали, испуганно говорили что-то друг другу, некоторые пытались пробиться сквозь полицейский заслон, крича о том, что там их дети. Какая-то миниатюрная женщина яростно налетела на полицейского, пытаясь протиснуться мимо него, уворачиваясь от его рук, пытающихся схватить её.
– Пусти-пусти, – в истерике кричала она, – там моя дочь. Там моя дочь!
Несколько мужчин из числа зрителей схватили женщину за плечи, оттаскивая назад. Та кричала, царапалась и кусалась, но её держали крепко, сохраняя хладнокровие в панике, что охватила людей, подобно волне во время цунами.
– Моя дочь, – завывала женщина, дрожа, как в лихорадке. Её так сильно трясло, что она не могла стоять сама. Один из мужчин сгреб её в объятья, обхватив за хрупкие плечи по-медвежьи большими руками.
Камера кружила, показывая то полную паники толпу, то здание, которое возвышалось подобно древней Вавилонской башне. Как будто ужас происходящий внутри и запертые двери сделал эту когда-то самую обычную школу каким-то другим, недостижимым миром.
Казалось, если прислушаться, то сквозь вопли толпы и ор полицейских сирен можно было расслышать полные ужаса крики изнутри школы, напоминающие стенания грешных душ, погребённых под массами земли в разгоряченном жерле Ада.
***
– Дыши ровно, Даня.
Мальчишка кивнул со слишком серьезным выражением для своего совсем юного личика. Ему было двенадцать и он начал вытягиваться. Из-за этого пропала детская округлость и Даниил стал долговязым, угловатым и костлявым. У него были острые локти и ярко выраженные лопатки.
Футболка на нем болталась, и если бы не густые, длинноватые волосы, можно было бы рассмотреть слегка выпирающие позвонки на задней части шеи. Они казались совсем тонкими и хрупкими. Все его косточки были какие-то птичьи, казалось, они легко сломаются, едва надави на них.
Пантелей улыбнулся, глядя на выражение лица сына. Для него он всегда будет несмышлёным ребенком. Слишком свежи воспоминания, как он впервые взял на руки кричащего младенца. Тот был совсем крошечным, красный от крика, морщинистый, совсем не похожий на ангелочка, как описывают детей, скорее он походил на картошку. От чего первый год Пантелей, пока жена не слышит, частенько называл на сына «картофелина».
Даниил всегда смеялся, дергая маленькими ножками, и сжимал крошечный кулачок на пальце своего отца. Он был совсем крохотным, особенно по сравнению со своим коренастым, крупным отцом. Пантелей всегда был крупным, с широким разворотом плеч и крепкими руками. Потому он боялся лишний раз прикасаться к сыну, опасаясь ненароком сделать ему больно. И даже сейчас, когда Даниилу двенадцать, Пантелей не способен дать даже подзатыльник в наказание. О ремне он вовсе не помышлял.
Даниил быть единственным и любимым ребенком. Когда он был ещё в утробе, была большая вероятность преждевременных родов, потому, начиная с первых месяцев беременности Ира лежала в больнице недели две, если не три, в месяц. Она теряла в весе, а живот ныл болью, как будто нервы медленно натягивали, накручивая на что-то, напоминающее веретено. Ира поддерживала живот снизу с первых месяцев, в надежде облегчить это тянущее чувство.
Она практически ничего не могла есть, всё вызывало приступы болезненной тошноты. Её руки были в непроходящих, насыщенно-синих синяках от капельниц. Иногда, синяки были практически черными, а каждое движение рукой отдавало простреливающей болью.
Над ними висела постоянная угроза смерти малыша и, глядя на свою измождённую жену, Пантелей понимал это с пугающей ясностью. От того у него слишком быстро выработалась привычка прикасаться к выпуклому животу Иры. Он клал свою крупную ладонь, чувствуя, как толкается его сын крошечными ручками или ножками.
Он прикладывал ухо к животу Иры и ему казалось, что он может расслышать удары совсем маленького сердечка.
Ира спала к нему спиной, прижимаясь к его широкой, горячей груди, а Пантелей клал руки на её все растущий и растущий живот и все заботы и тревоги, что накопились за день, отступали под натиском домашнего счастья.
Когда Ира была на пятом месяце беременности, в один из выходных дней они сидели на диване, девушка закинула ноги ему на колени и он поглаживал крепкие, спортивные икры. Ира иногда хихикала и шутливо пихала его ногой, но затем возвращала ноги ему на колени, хитро улыбаясь. Только Ира умела так улыбаться. Её янтарно-карие глаза становились по-лисьи хитрыми, в них вспыхивали веселые золотистые искорки, а в уголках глаз появлялись небольшие морщинки-лучики от веселья.
Пусть Ира была ещё молода, ей исполнилось двадцать шесть, её лицо преобразили постоянные улыбки и весёлости нрава. И даже когда она была серьезна, казалось, что её глаза немного щурятся в смехе.
Для Пантелея она была самой красивой девушкой, даже сейчас, когда она сидела в растянутой футболке с пятном на округлившемся животе. Её густые волосы собраны в растрёпанный пучок, а на лице ни следа макияжа.
Он шутя, иногда, проходит кончиками пальцев по голой ступне Иры, щекоча её. Она совсем по-девичьи хихикает, отдергивая ногу, но тут же кладет её обратно.
В комнате полумрак, уже зашло солнце и единственное, что освещает комнату – это телевизор, по которому идет какой-то фильм. То ли комедия, то ли очередная история любви. Они сделали звук практически на минимум и голоса актеров еле различимы. Фильм скорее служил освещением, чем развлечение.
На полу стоит большая, практически полная миска попкорна, из которой совсем недавно увлеченно ела Ира. Но она не съела даже половины, а Пантелей вовсе не любил попкорн. Ире не так нравился сам попкорн, как-то, что большая миска доверху полная, стоит у неё на коленях и она со своим мужем смотрят телевизор. Она сама себе напоминает какую-то героиню фильма.
Они поставили миску на пол. Многие зернышки рассыпались по дивану и слегка покалывали кожу, но никто не обращал на это внимание. На тумбе возле дивана стоял выключенный светильник. Пантелей часто сидел здесь поздними вечерами, читая книги в свете этого светильника, чтобы не мешать Ире спать. На тумбе лежала толстая книга в твердом переплете с золотистым названием, выведенным витиеватыми, закрученными буквами.
Они часто открывали эту книгу, пытаясь выбрать имя для своего ребенка. Недавно они узнали, что ждут мальчика, от того читали всевозможные мужские имена. Но каждый раз это больше походило на развлечение. Они смеялись и подшучивали над очередным странноватым именем или пытались подобрать к нему рифму. От того с недавних пор они начали перебирать имена по памяти.
Этот вечер они тоже решили посвятить подбору имени.
– Егор, – предложила лениво Ира, откинувшись на плечо мужа.
– Егор Пантелеевич, – протянул мужчина, мягко перебирая волосы жены, – Кирилл?
– Возможно. Дима? Женя? Святослав?
– Мне нравится Святослав. Я бы хотел, чтобы это имя что-то значило. Хочу, чтобы Бог хранил его.
Они посидели в тишине. Над ними нависали невысказанные слова. Они не могли повлиять на будущее своего малыша. И на опасности, что его поджидали, от того они, как и множество родителей, постоянно находились под гнетом страха.
Когда от тебя ничего не зависит, ты желаешь чуда. И тогда спасение – это Бог. Мысль, что вера в кого-то всесильного может сотворить чудо.
Давящая тишина, казалось, длилась вечно.
– Даниил, – сказал Пантелей. Ему казалось, что он так долго молчал, что его губы и рот пересохли, от того даже это короткое слово отдавало болью. Привкусом печали.
– Да, – умиротворенно сказала Ира, погладив живот, – Даниил. Бог тебе судья.
Пантелей вынырнул из воспоминаний, когда раздался громкий выстрел и мальчишка сделал шаг назад, поморщившись, опустил руку. Казалось, он вовсе уронил её. В ней все ещё был зажат пистолет, который, в его худощавой руке, был непропорционально большим.
– Молодец, – сказал Пантелей, растрепав и так взъерошенные волосы сына.
У Даниила от природы были густые волосы насыщенного темного цвета, которые смотрелись удивительно красиво в сочетании с его каре-зелеными глазами.
Но из-за подростковой нескладности его голова была слишком большой по отношению к телу, а из-за копны волос Даниил напоминал головастика.
Пантелей положил руку между лопаток сына, смотря вперед – на мишени. Он учил Даниила стрелять по банкам, раньше это были игрушечные пистолеты и тир, теперь же настоящее огнестрельное оружие.
Мужчина гордился, что его сын не сказал ни слова жалобы, хотя настоящее оружие, наверняка, причиняло боль своей отдачей. А Даниил не был в достаточно хорошей физической форме, чтобы не обратить на это внимание.
Его рука дрожала от боли, от чего опущенный вниз пистолет ходил ходуном. Все тело Даниила прошибала дрожь, как будто он замерз.
Пантелей знал, что его друзья-коллеги тоже учат своих детей стрелять – уж слишком многого они насмотрелись на своей работе. Не было общественно принятого возраста, когда можно дать своему ребенку в руки огнестрельное оружие и быть уверенным, что все будет нормально.
Они никогда не давали своим детям служебное оружие, зная, какими неприятностями это грозит. Но побороть желание обучить ребенка стрельбе не могли противостоять.
Каждое пятое их дело – это ограбление. В дома, самые обычные, такие же как у них, забираются воры и нередко бывает, особенно, когда воры подростки, которые не знают ни страха, ни морали, ограбление заканчивается убийствами.
Берут они немного: украшения, которые потом сдают в ломбард, деньги, которые лежат на самом видном месте.
Они пропивают их за считанные дни, спускают на наркоту, а когда их задерживают и спрашивают почему убили, почему не дождались, когда никого не будет дома, они не могут дать вразумительного ответа. Ответа, который смог бы объяснить происходящее. Но такого ответа просто не существует. От того им необходимо просто смириться с жестокостью этого мира, не пытаясь найти причин.
Именно из-за таких дел они оставляют заряженные пистолеты в сейфах, от которых их взрослые дети знают пароль.
Пантелей ещё два года назад выбрал место куда будет возить Даниила, чтобы научить того попадать в цель. На машине ехать не меньше тридцати минут, после нужно свернуть с дороги и ехать ещё пятнадцать минут по бездорожью. По ямам и лужам, крупным камням, от чего была опасность застрять и не дождаться эвакуатор. Пантелей не был уверен, что тот сможет съехать на эту кривую и горбатую дорожку.
И пусть копчик болит из-за кочек. Это ничто по сравнению с тем, что Пантелей может быть уверен, что никому не навредит по неосторожности. Идти в это захолустье слишком долго и бессмысленно. Куцая полянка со старыми, высохшими деревьями и несколькими ямами полными грязи, которая не высыхала даже в солнечную погоду. Трава была высокой, сухой и колючей. Если закатить штанины, то она до крови издерет щиколотки.
– Посмотри только, – радостно сказал Пантелей, – в пятерочку.
Банка качалась на веревке, за которую была привязана к толстой, сухой ветке. В центре банки серебрилась изнанкой дыра, немного вывернутая, напоминающая распустившийся металлический цветок с острыми краями.
– Похоже на розу, – задумчиво сказал Даниил.
– Розу? – приподняв удивленно брови, переспросил Пантелей.
Даниил качнул головой, как будто молчаливо ответил «не спрашивай» и поднял правую руку, снимавшую пистолет, который казалось, его перевешивал. Он поднял левую руку, словно пытался распределить боль и напряжение или унять дрожь, которая все ещё пробегала по его телу волнами. Он вновь нажал на спусковой крючок, внимательно следя взглядом за слегка покачивающейся целой банкой.
***
Вручение дипломов о неполном среднем образовании. Три класса параллели, в каждом по меньшей мере двадцать человек. Половина уйдет в ПТУ, техникумы, колледжи, другая половина пойдет в десятый. А потом в одиннадцатый класс, пыжась уверенностью, что они способны сдать экзамены и получить высшее образование.
Как будто высшее образование прибавит им цены и веса в собственных глазах.
Они забудут все, что они делали. Забудут все насмешки, шутки, издевательства. Выбросят из головы как ненужный мусор, как детские шалости, о которых даже не стоит вспоминать и будут полны уверенности, что они хорошие люди. Как будто все, что ты делал в школе, остается в школе.
С каждым годом пропасть между ними будет все больше. Королевы школы выйдут замуж за мужиков с толстыми кошельками и нарожают им детей. Будут ездить на моря, гордо неся самих себя, полные тщеславия. А рядом будет идти сутулые мужья с обвисшими, дряблыми животами. Эти девушки будут уверены, что их жизнь удалась и они это заслужили. А если в жизни будет какая-то неурядица, уменьшится приток денег или муженек найдет кого помоложе, то в приступах истерики будут восклицать: «Боже, за что мне это? Чем я это заслужила?».
Парень подхватил рюкзак за одну лямку и зашел в коридор, тихо ступая. Он заглянул в комнату, посмотрел на свою мать. Она сидела на диване, подтянув под себя ноги. Перед ней стояла открытая бутылка с соком и попкорн. Она внимательно смотрела на действие разворачивающееся в очередной мелодраме. Его мать была мягкой, верящей в чудо, любовь и Бога. Как будто все зло мира было далеко от неё. Впрочем, она сама была далеко от мира. Как будто не принадлежала ему, а он не принадлежал ей. Возможно, от того его отец выбрал её. Он, как никто другой, знал об ужасах этого мира и Ира позволяла ему на недолго о них забыть.
Он солгал ей. Сказал, что вручение дипломов и выпускной завтра. Если бы он не солгал, она бы пришла. Она все ещё думает, что он маленький мальчик. Как будто он переходит с детского сада в первый класс и без маминой поддерживающей улыбки и её мягкой руки разреветься посреди улицы.
Она засмеялась с какой-то наивной шутки и откинула немного голову.
Парень пошел дальше по коридору тихо ступая. Хотя она все равно его не услышит – телевизор работает слишком громко, но он не хочет рисковать. Дверь в комнату отца даже не скрипнула, и он оставил её немного приоткрытой, чтобы услышать, если мать выйдет с комнаты.
Он знал пароль от сейфа, отец самолично заставил выучить.
Его пальцы даже не дрожали, когда он вводил четыре цифры. Его отец выбрал их в случайном порядке. Прекрасно зная, что самые распространённые пароли – это значимые даты и как раз такие проще всего угадать.
Случайные числа – вот залог самого надежного пароля.
Если ты сам не сказал его, не подозревая об опасности.
Ноль. Еле слышный писк при каждом нажатии кнопок. Четыре. Четыре. Он, не колеблясь, нажимает последнюю цифру пароля. С едва слышным писком нажимается восемь и дверца сейфа открывается.
На нижней полке небольшая стопка документов, рядом немного денег.
На верхней полке пистолет, он заряжен. Он знает об этом, но берет ещё дополнительные патроны.
Закрывает змейку на рюкзаке и закидывает его себе за спину. Вес пистолета чувствуется, но он не тягостно тяжелый, заставляющий сердце как-то предсмертно, в последней агонии биться.
Пути назад не будет, он знает это. В каком-то приступе чувств, он даже не может сказать каких, он оставляет сейф открытым и только дверь в комнату закрывает. Он знает, что если кто-то зайдет в комнату то сразу заметит открытый сейф и пропажу пистолета. А это не та мелочь, на которую никто не обратит внимание. Но все равно в каком-то непонятном мотиве оставляет сейф открытым. Точно это должно что-то сказать, как будто это его предсмертная записка.
Его мать все ещё смотрит телевизор. Он на секунду останавливается у двери, глядя на неё, а после идет дальше, все так же тихо.
***
Ира была на седьмом месяце беременности, когда разбудила Пантелея посреди ночи. Он простонал, открывая глаза. Часы на тумбочке светились черточками цифр, показывающими почти четыре часа утра.
– Что случилось? – почему-то шепотом спросил Пантелей, как будто не хотел разбить таинственную магию ночи.
– Что-то не так, – голос Иры срывался, а глаза обезумевше и влажно блестели в свете уличных фонарей.
Сонливость тут же испарилась, подобно утреннему туману, и Пантелей резко сел. Он хлопком руки по выключателю, тот был над изголовьем кровати, включил светильник, встревоженно и испуганно, глядя на свою жену.
Она была бледной, а губы были алыми. Она постоянно то ли нервно, то ли испуганно кусала их. Они налились кровью, в некоторых местах сухая кожа лопнула и выступила кровь.
– Что случилось? – повторил он свой же вопрос.
– Малыш, – испуганным шепотом сказала Ира, – он не двигается. Что-то не так, Панти, что-то не так!
Ночной город был пустынным, воздух был на удивление чистым, а фонари резали слезящиеся глаза. Руки на руле дрожали и приходилось их сжимать до побелевших костяшек, чтобы не выдать предательской дрожи.
Ира держалась за живот, как будто хотела держать ребенка, слегка покачиваясь. Она напоминала умалишённую, какими их показывают в фильмах. Но после, Ира была уверена, что, если бы её ребенок, её Даниил умер бы внутри неё, она такой и стала бы. За те полчаса, которые длились целую бесконечность, ей казалось, что она погрузилась в самые пучины Ада, где был лишь ужас и горе. Ей казалось, что человек не способен пережить столько мучений.
