скачать книгу бесплатно
Пятеро детей – растерянность.
Шесть – побойтесь Бога!
Семь – ни себе, ни вам!
Восемь – сам помни имя своё.
Девять – «Дети, воспитательница повесилась. Я ваша мама!»
– А десять?
– Десять детей – не бывает, потому что это уже не отдельные дети, а подрод одного вида!
– А одиннадцать?
– Пора топить гинеколога, кастрировать аккушерку и ставить спираль обществу!
* * *
– Нет, я понимаю! Но отчего именно такие стили-то?
– Отчего? А что – отчего! Все стили плавания взяты из эпоса издревле плавающих народов эпохи полиомиелита. Народы верили и поклонялись всяким силам. Так, в воде всегда обитало водное чудовище, в небе – небное чудовище, в земле…
– Причём тут небо, земля и чудовище! Мы говорим о спортивном плавании.
– Правильно! Вот представьте все: баттерфляй. Представили? Человек всеми силами выпрыгивает из воды, пытаясь оттолкнуть тянущее за ноги чудовище. Но попытки тщетны! Тот, кто в воде – сильнее! Понаблюдайте. Брасс. Человек постоянно пытается нырнуть и подсмотреть: что там, на дне? Но чудовище даёт ему пинка и ныряльщик, широко раскрыв рот на взлёте, снова падает, пытаясь заглянуть под воду. Вольный кроль – бег по воде локтями. Чудовище отпускает человека, даёт волю, засекает до десяти и неторопливо догоняет. Тут бы и ноги помогли, только нет под ногами опоры, одна вода. А на спине. Заметили? Этот стиль вызывает в движениях плавуна некие неординарные потуги. Ладошки как-то наружу, неестественный повод плечами, ритмичные повороты таза, с придыханиями… Видимо, чудовищу нравилось находиться сзади снизу…
…Когда зажёвывало очередную кассету, слышно звучала гитара вместе с песней про очередной ёжик резиновый, колышек осиновый, с дырочкой в правом боку… Потом в перерывах, пока Дима, муж Гали, перекручивал магнитофон назад, прорывались отголоски всяких любимых мелодий, с искажениями невдумчивости в пол оборота, типа:
«Он наестся Петербургом.
Он оправится Москвой.
Александра, Александра
Что там трется между нами?..»
Если музыка заигрывала снова, все привычно окунались в крик всеобщего неслышанья и громкого переспрашивания. Люди поближе тянулись от друга ко другу и вместе ощущали восторг настроения. Праздник извне был сейчас внутри каждого. Несказанно радовал, радовал и радовать не переставал! …Пока, в какое-то только им известное сеечасье, времена суток медленными, неожиданными скачками не приблизили безысходность будущего ухода в следующие дни и вынудили, хотя и нехотя, запрощаться в сторону дома.
…Бедный израненный пятый этаж держался, всё же, живее, совсем убитого четвёртого! «Лучше жить на двадцать восьмом с лифтом», – тосковал ОН, взбираясь, взбираясь, взбираясь и насвистывая басню Крылова. Передыхая[16 - «Передыхая» – это не значит, что: «первый раз сдох неудачно». Это значит: переводя дыхание из состояния одновременного вдоха и выдоха в состояние сначала выдох, а потом уже вдох.] возле междуэтажного окна[17 - Окно находилось по-настоящему между этажами, то есть с нижнего этажа было до окна не допрыгнуть, а с верхнего, чтобы выглянуть, надо было лечь и вдавить голову в пол, ниже туловища.] с плоской решёткой, стало смешно за Крыловскую ворону, и ОН поймал на себе улыбку. «На ель ворона взгромоздясь!!!» Ну и ну! Как вам видок? Птица – «тяжёлый бомбардировщик», кряхтя, всеми своими четырьмя лапами вцепившись в кору до крови под ногтями, хвостом обвив ствол, делает поступательные движения, ближним крылом прикрыв глаза, боясь взглянуть вниз. Почему четырьмя? А попробуй, залазя на дерево, передние отпустить! Да ещё с сыром в клюве! Полёт будет неземной!..
«Позавтракать, уж было, собралась. На ту беду лиса внизу…» «На ту беду!» Интересно, какая такая беда Крылова таилась в утреннем завтраке? Видать, вчерашний вечерний завтрак протекал настолько экспрессивно, что сумбур рассвета страшил, пугал, мелькал, кружил и дёргал. Рот залипал ощущением нахождения внутри сыроварни, а на ту беду ещё и вчерашняя «лиса» внизу с претензиями… Ох уж эти буйные поэтические Крыловские вечера!.. Господи! Что только в голову не прилезет! Кыш!
…Послепотопная потоптанная квартира, подлизываясь, прятала по углам остатки скисшего позавчерашнего праздника и, как обиженная жена, настойчиво требовала от тебя ухода уже при входе.
«Мочите тряпок швабрами!»
Посочувствовала ФРАЗА.
– Заткнись, вражеская радистка! – ответил ОН и закатал рукава. – Прежде всего – порядок! А потом уж – беспорядок.
«Фильтруйте языки базарами!»
Дважды взвизгнула ФРАЗА, почти увернувшись от ударов.
Вынося мусор частями, после около часа ОН стал различать проявляющиеся, знакомые очертания егомаминой квартиры. Забывшийся всеми выключиться телевизор показывал совсем из другой комнаты на кухню, через стену балкона. По экрану широкоротнооткрытно изливалась наружу белорусская оптимистично-отпевальная. Солист, загибая пальцы, перечислял, над чем всё летит и летит белый аист.
Неловко подпрыгивая, пытаясь прикрыть за собой дверь предплюсной ноги (пальцы, запястья, локти, мышки – всё, что под ними, и зубы были заняты подвешенными тяжёлыми кульками), ОН мельком уха отслушивал, как вокально-инструментальный ансамбль лирически домучивал слухача и глядача, достанывая один из третьих куплетов:
«Где-то в топи болот погребен остывающий гроб…»
Бросило в жар и иней покрыл лодыжки до самых щиколоток. Но, вместе с тем, полегчало! «А ведь где-то, судя по пению, вооооообще плохо!»…Первоянварская шутка ползала по стране.
…На одиннадцатом выволакивании мешков с остатками карнавальной ночи, ОН наткнулся спиной на взгляд соседа по площадке. Тот засвидетельствовал своё присутствие равнодушно-вдумчивым вопросом:
– Помочь?
– Нет. Я просто переезжаю.
– Конечно! А твой Казанский вокзал провожал тебя, провожал двое суток, пока само всё вече не уехало давеча далече. Один вагоновожатый до сих пор у меня на кухне семафоры не может настроить. Ты его заберёшь? Или я сброшу?
– Семён! Отстань, а! Видишь, я занят?
– Так я и спрашиваю: «помочь»?
– Ладно, помогай!
– Ну, вот! С Новым Годом, сосед! Где пить будем? У тебя?
– Нет! Там уже чисто!
– Тогда – на площадке! Сейчас я вынесу! У меня уже давно всё стынет!..
* * *
2
Ранним рассветом, устав от тщетного ожидания побудки (соседка уехала в санаторий бывшей песни и пляски военных лет), с трудом разыскав глаза, обеими руками отклеив голову с подушкой от ковра, ОН попередвигался к ванной, так и не разлепив нёбо от языка. Последствия встречи Ногого Гога были на лицо, на рёбра и на локти. Принятие достойного вида под душем с водой приводило обратно к себе. Резус-фактор воды был отрицательным. ОН специально продрог, чтобы с головой покрыться гусиными пупыришками и от этого согреться. В холодильнике нашлось пиво (как будто оно там терялось) и, уже просветлённым, ОН включил «кабельное».
«След росомахи»… переключил – «Планета обезьян», перемотал вперёд – «По следу единорога», мотнул назад – «Тигры появляются ночью», нажал несколько разных кнопок сразу и покусал пульт – неожиданно побежали титры. И, хотя буквы было не догнать внятным чтением, «озверевшее» отсутствие радовало. Устав глазами от бегущей по экрану прозы, ОН решил опоэзить ситуацию и, закурив с удовольствием, достал ветхую тетрадку со стихами, написанными в древнем детсадовском возрасте. Писать их ОН уже не мог. (Как можно написать сто раз прочитанное-написанное?) И неловко как-то во взрослом возрасте говорить стихованно, да ещё за собой записывать!
А когда-то! В детском саду, через дорогу, ОН был ещё так безмерно талантлив (как все дети в свои годы), и воспитательница, надолго убегая от них «по делам», сажала группу на стульчики напротив, и ОН, по её просьбе, должен был, отвлекая всех, выразительно почитать чего-нибудь вслух. Это «чего-нибудь» было рассказом про красного армейца, который попал в окружение белых офицеров. /В белой гвардии, подло, заранее не предупредив, окружали только офицеры. Всегда – по пятеро на одного комсомольского бойца/. Но молодой солдат, как и положено, не сдался и достал гранату из-за пазухи. ОН читал четырёхлетним сверстникам эту траги-трагедию изо дня в день, но однажды, в обыденный послеобеденный полдник, видя, что красная граната за потной пазухой непомерно надоела среднегруппникам, неожиданно, встав ногами на стульчик, начал декламировать что-то одно из своего раннего:
Плыви, корвет! Куда? Не знаю.
Не буду у руля стоять.
Тебе судьбу свою вверяю.
Суть будем разом постигать.
* * *
Вперёд, родной! Не ведай страха!
И штиля не познай стыда.
Одна нам жизнь, но, если плаха.
То и она для нас одна.
* * *
Наплюй на вахтенны журналы.
Минуй затоптаны пути.
Не верь, что всюду есть причалы!
Что девства гавань не найти!
* * *
Потом, коль с жизнью будем квиты,
Познав личину бытия.
Хоть невредимы, хоть разбиты,
Вернёмся на круги своя.
* * *
Знакомый берег вдруг предстанет
Во сне, в бреду, в сознаньи ли…
Волна шампанским в борт ударит,
Как «Здравствуй!» от Родной Земли.
…А зачем стесняться лирики, сидя на горшке! Когда маститые мужики (чьи книги, даже «рубо», не влезали в полки библиотек), размазывали козявки по письменным столам и козюльки под писательскими креслами:
«Белеет парус, небо кроет, уединенье, тишину, что кинул он, что ищет он, и ночь, и звёзды, и луну, да пруд под сенью ив густых…[18 - «…Да пруд под сенью ив густых» – аттестационный плакат у логопеда.Если глаза да прочтут быстро,если язык да произнесёт внятно,если уши да поймут сразу,если мозги да перескажут близко,то можешь быть свободен!Ты прошёл курс лечения.]» – почти то же самое.
В том возрасте ещё не было «апостолов Пушкиных», «архангелов Лермонтовых» и «ангелов Есениных». Лажа воспринималась по-детски правильно, как есть, и никто не мог убедить, что: «Стоял ноябрь уж у двора» – это гениально. Только потом, с пониманием пришло не обращание вниманий на исковерканные слова, кучу междометий и удобно поставленные поэтами для рифем удАренья, Ударенья, удареньЯ[19 - Цените с открытыми глазами.].
МЕТКА*
Вчитывайтесь в молитвенники.
После стихотворения детей сначала переклинило, потом – замкнуло. За окном стало отчётливо слыхать далёкое крадущееся наступление многочисленных тёмных сумерек, мечтающих поквитаться со скрывшимся ещё утром одиноким светлым рассветом…
Тишина! Но тут – пять, четыре, три, два, один и… как прорвало!
Группа, не всегда вспоминающая свою воспитательницу в лицо, уже не помнила и себя от поэтического экстаза! До сих пор не умеющие писать, начали вдруг читать!
Андруций – самый высокий, а, значит, смелый, который каждый день мечтал быть шофёром (они с папой копили на «Жигули»), резко выдохнул и, подмяв под себя крохотульку-стульку, «влупил»!
Путей – не счесть, дорог полно
Для лёта и для ползанья.
И – чтобы выносить дерьмо,
И – выложенных звёздами.
Девочки, с театральным визгом, сильно зажмурившись, заткнули уши ладошками. Оно и понятно. Было как-то грубо с рифмой. Но смысл не хромал, и Андрюша продолжил:
На водопой, и – на убой,
К театрам, и – меж свалками,
Для тех, кто «свой», для нас с тобой —
И шаткие, и валкие.
* * *
Особняком или гурьбой
Мы топчем пыль векОвую,
Считая, что мы, что мы, что —
Прокладываем новую.
По три раза «мы» и «что» являлось явным прорывом в поэзии!
Жаль, что столь тонкый модернизм не нашёл отзвука в мещанских умозрениях и, как следствие, был нещадно освистан.
Наташа выкатилась на «сцену» со своей любовью, как с торбой дуста:
Не люби меня, не люби!
Я от знаков твого вниманья не таю.
Лучше жвачку мне «Лёлик и Болик» купи!
И я снова прощу тебя, на первый раз, жевая.
Тут, вроде, и рифма не хромала почти, но враз захромала Натали, в порыве пожёванного чувства упав со стульчика.
Слово взял Лаконя (за фамилию и за лаконизм прозванный). Двумя руками указывая на Андруция, а другой рукой – на Наталью, он отчитал:
Орррловская длиннорррылая барррсучная скачет, Как курссская гладкопёрррая несссучная кудахчет!
Познания Лакони в зоологии не поддавались сомнениям. (Его мама была педиатром).
Эстафету неизвестных поэтов перехватила, белая от смелости волнения, староста. И стих её тоже сильно побледнел от жестокой жестикулирующей реальности:
Пусть же буря мглою небо
Кроет вихрем, зверем воет!
Я ж, как гордый буревестник,
Возлечу над пеной моря! И, назло пингвинам, Горький
Обо мне легенду сложит!
Кабы обо мне та песня,
Я бы знала, что мне делать!
Я б резвилась в шторме птицей!
Чтоб вскормиться, взнереститься.
И, крылом волны касаясь,
Я б запомнилась навеки
Вам – в ревлюциях несмелым!..
– Уберите старуху Изергиль с утёса!
Кричали эрудированные. Орали и остальные. (А чё б не поорать). Староста отбивалась по-настоящему отчаянно – и клювом, и когтями, только перья летели! Пришлось повозиться, а за это время наслушаться много оскорблений с угрозами:
– Ваше поведение совсем недопустимое из всех рамок! Сейчас придёт воспитатель детей, и я ей всё расскажу подробнейшим образом!
