Жизнь счастливая, жизнь несчастная

В отделении было хорошо, уютно и спокойно. За окнами росли пальмы, экзотические растения, названия которых я не знала. Несмотря на то, что был конец осени, погода стояла чудная, тёплая. Я выходила к мужу, который ожидал меня во дворе роддома, одетая в лёгкое пальто. Вместе с ним я выходила в город, мы гуляли по набережной, сидели на лавочке и любовались морем. Я смотрела на высокие офисные здания и думала о том, какие люди работают в них, как устроены их жизни и как далеки, как чужды они моему сознанию.

Через две недели меня выписали, а утром первого декабря я родила мальчика.

– Спасибо вам! Спасибо! – говорила я врачу, которая приняла у меня роды.

Ребёнок только родился и я лежала на просторной кушетке, преисполненная радостного возбуждения.

– За что? Вы сами его родили, – ответила она.

Я схватила её за руки и крепко пожала.

Отделение для родивших находилось в той же больнице в Туапсе, в которой я лежала на сохранении, и я так же чувствовала себя комфортно в нём. Там была просторная ванная комната с душевой кабинкой. Леечка душа была вделана в потолок, и я стояла словно под водопадом, наслаждаясь приятной водой, запахом шампуня и тем, что обе мои руки были свободны. Я любила принимать душ, но моя соседка по палате так и не научилась им пользоваться.

Я наслаждалась свободными минутами, во время которых могла расслабиться, ведь после рождения ребёнка привычный покой был нарушен. Первый день сынок спокойно лежал в кроватке и спал, но потом пришла череда постоянного плача. Я кормила грудью, и в первые дни молоко выделялось скупо. Малыш не наедался. Я успокаивала его тем, что укладывала рядом. Сынок мог проснуться в любое время, но особенно тяжело было ночью. С трудом преодолевая сон, я качала люльку, и делала это небрежно, почти не просыпаясь. Мне безумно хотелось только одного – чтобы он замолчал. У соседки по палате родилась девочка. Она вела себя тихо и почти не кричала.

Путём постоянного сцеживания грудь наполнилась живительным материнским молоком. Кормления происходили по требованию малыша, но некоторые предпочитали иной подход, на мой взгляд не сильно гуманный. Однажды меня, мою соседку по палате и ещё одну девушку отправили на флюорографию. Мы ехали в заднем отсеке машины, и девушка рассказывала, что кормит ребёнка по времени, через каждые два часа. Я посмотрела на её милое невинное лицо и представила, как её ребёнок плачет от голода и просит грудь, а она сидит, преисполненная спокойствия, и смотрит на часы – ещё не время, терпи. Я подумала, что должно быть в душе эта девушка жестокая и эгоистичная. К чему устанавливать такие суровые правила? Вероятно, кормление по времени чем-то удобно для мам, но только не для их малышей.

Кормить грудью непросто, и не каждая женщина может себе это позволить, принимая во внимание состояние здоровья. Но к сожалению, женщины, с которыми я сталкивалась, не кормили грудью, оправдывая это словами «не хочу» или «да зачем оно нужно». Грустно от того, что матери отказывают своим детям в самом важном по собственной глупости и лени, ведь материнское молоко – это не просто еда. Самым важным во вскармливании является связь, устанавливающаяся между матерью и малышом, психологическая защита ребёнка.

Глава 11

В моей жизни начался новый этап, который привнёс изменения не только в мой образ жизни, но и сказался на психическом здоровье. Точнее сказать, этот этап начался ранее, когда я только забеременела, а теперь, с появлением на свет сына, началась вторая часть этого этапа.

Из роддома я вышла с мужем, который нёс дитя, завёрнутого в одеялко. Начало декабря приятно удивило по-летнему тёплой погодой. С непривычки я надела зимний пуховик, и укутала малыша. Дома нас встретили серый кот Барсик и коричневая кошечка Котлетка. Они с осторожностью подошли к Данюше, который лежал на кровати и спал. Я развернула его и принялась кормить. Меня одолело чувство голода, и муж принёс мне тарелку гречневой каши, но поскольку я держала ребёнка и мои руки были заняты, он покормил меня с ложки.

Ещё до рождения сына мы оставили нашу квартиру в Джубге и переехали в другой курортный посёлок. До Новомихайловского было недалеко, и мы быстро доехали туда на машине. Наша съёмная квартира находилась на пятом этаже, и с этим возникли некоторые трудности. Коляску на улице не оставляли, и мужу приходилось поднимать её на верхний этаж и заносить в квартиру. К тому же мне было тяжело спускаться с ребёнком на прогулку, поэтому мы часто находились дома.

Двухкомнатная квартира не отличалась порядком и убранством. В одной из комнат стояла старая кровать, паркетный пол местами прогнил, исцарапался и всем своим видом говорил, что за ним давно не было должного ухода. Стены покрывали старые обои, которые, казалось, клеили в спешке, как попало, не соблюдая совпадения рисунка. В крошечной уборной стояла ванна, в ней в первый день приезда я обнаружила крупную двухвостку, которая спокойно лежала на её дне. В обшарпанной кухне располагались газовая плита и невзрачные тумбочки, у стены стояли такие же неприглядные табуретки и стол. Кухня выходила на крошечный балкон, в углу которого на полочках были расставлены пыльные банки, керамические тарелки и причудливой формы ёмкости.

После возвращения из роддома я почти перестала выходить на улицу. Ещё в детстве я усвоила, что мир полон угроз и опасностей, и теперь эта установка как никогда управляла моей жизнью. Квартира стала для нас с сыном безопасным гнёздышком, и мы не покидали его. «Гулять» выходили на балкон. Я стояла на обветшалом балкончике, держа ребёнка на руках, мой взгляд переходил с неба на окна противоположного дома, и всё казалось, что там, из чужого окна на меня с сыном кто-то смотрит. Становилось неловко, взгляд опускался вниз, и я старалась больше не глядеть в ту сторону.

Муж был загружен работой на «скорой» и дома появлялся не часто. В те редкие дни, когда он был дома, мы втроём совершали прогулки к морю или гуляли по окрестностям. Туристический сезон открывался в мае, а пока вся прибрежная зона принадлежала только нам одним. Мы прогуливались вдоль линии прибоя, кидали гладкие блестящие камешки в воду и любовались закатом. Малютка сын видел волны и слышал плеск набегающей на берег волны… Возможно, эти воспоминания навсегда останутся в глубинах его памяти, и в будущем его неосознанно будут манить моря и океаны.

Местная природа пестрила разнообразием сочных красок. Рядом с нашим домом распростёр корявые ветки могучий раскидистый дуб. Его роскошная крона уходила в небеса, а широкий мощный ствол, прочно укоренившись в земле, обладал змеиным изгибом. «Сколько же ты повидал на своём веку…», – думала я. «Сколько жизней прошло мимо тебя… Разные люди селились в этих квартирах и смотрели на тебя из окон своих домов, а ты смотрел на них и видел… Видел их жизни, маленькие и неказистые людские жизни…Вокруг тебя бегали и играли дети и совершали прогулки пожилые люди… Какие мысли созревали в их головах? Как проходили их неведомые, чуждые мне и тебе судьбы?»

Вскоре радость от появления на свет сына сменилась усталостью и раздражительностью. Я не высыпалась и больше всего на свете хотела, чтобы хотя бы один день с ребёнком понянчился муж, чтобы я могла отдохнуть от материнского бремени. Я остро нуждалась во внимании и заботе, которые сама все до капли отдавала малышу.

Сынок устроил у меня на груди тёплое и уютное гнёздышко. Как только я отнимала его от себя, пыталась уложить в кроватку, он начинал плакать. Тогда я брала малыша на руки, устраивалась поудобнее в старом кресле с деревянными подлокотниками, включала любимый сериал «Доктор Хаус», и в такой позиции мы находились, забыв о времени и обо всём остальном. Я обедала и спала, сидя в кресле, а сынок наблюдал за моей трапезой, рассматривал что-то незримое в пространстве, но в основном он ел и спал. Мы были единым целым, и мне удалось найти тот баланс, при котором было удобно не только малышу, но и мне. Старое кресло с подлокотниками стало для нас благоденствующим островком.

В начале лета мы покинули наше ставшее привычным гнёздышко и переехали на новое место. Муж перевёлся на другую подстанцию, которая находилась далеко от Новомихайловки, в курортном посёлке под названием Небуг. Мы всё дальше удалялись от Джубги, странствуя по прибрежной линии Чёрного моря.

Местная жительница, черноволосая женщина с короткой стрижкой, согласилась дать нам на съём двухкомнатную квартиру. Обычно она сдавала жильё туристам в летний период, но муж уговорил её при условии ежемесячной оплаты. Когда мы приехали, в квартире царил холод, сырость и мрак, но в комнатах было чисто и опрятно. Это разительно отличало её от наших прежних жилищ. В зале стоял почти новый диван, на стенах были чистые и свежие обои. В просторной ванной комнате находился душ с поддоном и раковина. На небольшой, но уютной кухне, стояла газовая плита и кухонный гарнитур в светлых тонах. Квартира находилась на первом этаже, что было немаловажно. Мы быстро обжились, наполнив комнаты жилым теплом и запахами свежеприготовленной пищи.

По вечерам я усаживала сына в коляску и катила его к фонтану, расположенному недалеко от дома. Иногда я пересекала трассу и, минуя высокий забор детского сада, не спеша шла к морю. Малыш ехал в коляске тихо, и в его головке кружились неведомые мне детские мысли. Так проходили дни, приближая конец лета, а вместе с ним раздор и разлад в семье.

Между мной и мужем начались ссоры и разногласия, которые в один из дней достигли предельной точки. Я поняла, что больше так не может продолжаться и была вынуждена принять решение уехать вместе с сыном. Мама приехала в надежде помочь уладить раздор в нашей семье, но все её попытки были безуспешны. Всё повторялось. Сначала отец, теперь муж. Снова вокзал, снова грусть в глазах, только теперь печалью наполнены глаза супруга, а не отца. Он просил, умолял остаться, но я была холодна и непреклонна. Во мне говорили жгучая обида и злость, и я ни секунды не сомневалась в принятом решении.

После нашего отъезда супруг впал в уныние. Съехав со съёмной квартиры, он поселился в маленькой однушке. Он приходил с работы, и пустая квартира встречала его гнетущей тишиной и мраком. Сон помогал уйти от реальности, поэтому муж целыми днями спал, пока не надо было вновь идти на работу. Он не замечал ни моря, ни звёзд над головой, ни цветущих кустарников. Его сердце наполняла лишь тоска.

Через год мы снова сошлись. Супруг оставил работу на юге и переехал в село, где мы вновь зажили единым целым – семьёй.

Глава 12

Но пока мы с сыном жили в селе, а муж находился на юге, в моей жизни происходили как радостные, так и печальные события. После приезда в Кочки мы поселились у мамы в маленькой однокомнатной квартирке, которую я покинула после поступления в медицинский колледж. Обстановка здесь была прежней, не менявшейся ещё с тех пор, как я училась в начальных классах. На стенах висели всё те же ковры, которые никто ни разу не в жизни не выбивал от пыли, у стен стояли те же старые диваны, срок службы которых давно превысил десяток лет. Старая громоздкая мебель, занимавшая весомую часть и без того небольшого помещения, придавала общему виду отсутствие вкуса. Громадина-шкаф, сделанный некогда маминым отцом, стоял в комнате, занимая треть стены. Когда-то давно его выкрасили в коричневый цвет, которым были покрашены в квартире полы. Мать хранила в нём свои платья и костюмы, вышедшие из моды лет тридцать назад и вещи, которые регулярно высылала сестра. От бабы часто можно было услышать фразы: «примерь эти штаны, Юле они не подошли», или – «это платье Юле коротко, возьми себе». Мать забирала себе всё, даже то, что ей было мало или не устраивало по длине и фасону. Таким образом, шкаф был набит ненужными вещами и когда я приехала с юга, мне удалось разместить в нём лишь часть своего гардероба, а остальную пришлось оставить в сумке.

Сентябрь выдался тёплым и сухим. Я прогуливалась с коляской, в которой сидел сынок, по пустынным улицам села и любовалась берёзками, высаженными вдоль дороги. Они склоняли книзу тоненькие ветви, качавшиеся на ветру, жёлтые листья срывались с них и плавно опускались на асфальт. Это зрелище завораживало. Но вдруг поднимался ветер, и забирая листья в вихрь, нёс их вдоль дороги. Тогда я ускоряла шаг и уходила, чтобы не попасть в эту воронку.

– Это было как в кино, – позже рассказывала я деде.

Он смотрел на меня красным лицом, испещрённым бороздами морщин, с глазами, подёрнутыми старческой слезящейся оболочкой, и не говорил ни слова.

Однажды я подумала, что манеж, в котором играет сын, стоит на проходе и подвержен сквознякам. Я стала беспокоиться, что мой ребёнок может простудиться, и тогда решила устроить перестановку, которой не было в квартире с тех пор, как мы в ней поселились, то есть лет двадцать.

Я так увлеклась, что переставила почти всю мебель в квартире, хотя это не входило в мои планы. Передвинула громоздкое трюмо в коридор, переставила стол и на освободившееся место поставила манеж. Теперь он стоял в тёплом углу, там, где ему было место. Так же я передвинула плиту на кухне, поскольку она находилась почти впритык с раковиной, и однажды мама подожгла себе фартук. К счастью, я была дома и вовремя заметила это. Мы быстро потушили огонь, и мама не пострадала.

Когда я перетаскивала тяжеленный телевизор марки «фундай», в квартиру зашёл деда. Он молча огляделся, и уехал.

Вечером того же дня между мной и мамиными родителями произошёл крупный конфликт. Они не одобрили новой обстановки и вели себя довольно резко и бескомпромиссно, когда пришли на квартиру матери. Их жестокие слова задели меня за живое и в ответ я высказала им в лицо много неприятных вещей. После того как они ушли, я легла на пол и закрыла глаза. Меня одолевали скверные эмоции, я чувствовала себя раздавленной, не понятой близкими и отверженной. Так я и лежала, пока не пришли с прогулки мама с сыном.

На следующий день я вернула мебель на свои места. Плита встала на прежнее место рядом с раковиной, а манеж болтался в проходе, как ненужный элемент обстановки. Я попросила прощения за резкие слова у маминых родителей, но в душе осталась глубокая рана, которая по сей день отзывается болью.

Я понимала, что не последнюю роль в ситуации с манежем сыграла мама, несмотря на то, что во время конфликта её не было дома. Она рассказала своим родителям, что её не устраивает, как я переставила мебель, вместо того, чтобы обсудить этот вопрос со мной. Баба с дедой нагрянули с визитом этим же вечером словно ревизоры, чего я совсем не ожидала. От мысли, что мать снова устроила заговор за моей спиной, мне становилось вдвойне обидно. Мои намерения были чисты и невинны, и та грубость, с которой со мной обошлись родные, ни чем себя не оправдывает.

Ситуация схожая с перестановкой уже была в моей жизни, и закончилась она для меня так же драматично, причинив непоправимый вред моей психике. Началось всё с того, что в девятом классе я начала посещать секцию вольной борьбы. Занятия проходили на другом конце села, но меня не утомляли столь длительные прогулки. Напротив, душу грело желание и радостное предчувствие.

Мы с одноклассницей были единственными девочками в набранной группе. Обычно мы обособлялись от компании мальчишек в спортзале, садились на плотный синий мат и о чём-нибудь разговаривали, пока не приходил тренер. Наш тренер, плотно сложенный коренастый мужчина с загорелой кожей, давал нам различные задания на разминку. Мы качали пресс, делали отжимания от пола, приседания и бегали кругами по спортзалу. Я не ныла от нагрузок, но мне не хватало настойчивости и упорства. Тренер говорил мне: «Алёна, не бросай начатое! Иди до конца! Иди до конца!» Его слова я запомнила как ценное наставление на всю дальнейшую жизнь.

Занятия кончались в семь часов вечера. После них я чувствовала нестерпимую жажду и приходя домой с жадностью набрасывалась на воду. Маме не нравилось, что я так поздно возвращаюсь и не уделяю достаточно времени сидению за учебниками, но она не высказывала мне никаких претензий. Как обычно, молча, убирала посуду, молча мыла полы и молча ложилась спать. Если бы я могла знать, что за этим молчанием таится нечто суровое, то, что в конечном итоге принесёт мне такую боль… Я пребывала в сладком неведении, лишь где-то на краешке моего сознания копошилась обида от того, что мама не разделяет моей радости и окрылённости. Но мне было так хорошо, что я этого не замечала.

Однажды к нам в гости пришли баба, деда, тётя и сестра. Я была рада родственникам, но вскоре от моей радости не осталось и следа.

– Тебе надо думать не о том! – с упрёком говорили мамины родители. – Ты должна готовиться к экзаменам, а не дурью всякой маяться.

Баба Валя в пух и прах раскритиковала секцию, всех моих товарищей по вольной борьбе и тренера. Она расплюснула своим тяжеленным кулаком всё то, что я так ценила в последнее время, от чего я оживала и к чему тянулась.

Я сидела на диване, съёжившись и пытаясь проглотить все эти грубые и резкие слова, которые услышала от маминых родителей. Но эмоции взяли верх, и я заплакала слезами горечи и обиды. Родственники умолкли. Они не ждали такого поворота событий.

Накануне произошедшего мама, обеспокоенная тем, что я увлечена борьбой, а не учебниками, пришла к своим родителям и как обычно, в красках, расписала им все обстоятельства. Она умела преувеличивать значимость тех или иных событий и описывала их с присущей ей эмоциональностью и истеричностью. Обеспокоенные родственники сговорились между собой, что в такой-то день и такой-то час нагрянут к нам домой и проведут со мной «беседу», целью которой было искоренение «не тех» устремлений и взглядов.

Я не пошла против воли родственников и бросила вольную борьбу. Тренеру сказала правду: «Мне бабушка запрещает», но товарищи по секции только посмеялись надо мной. Если бы они знали, какой моральный урон я понесла и сколько жгучей боли скрывалось за этой фразой, с их лиц сошли бы улыбки.

Вскоре после визита родственников у меня проявились симптомы обсессивно-компульсивного расстройства. Началось всё с того, что подступавшую к горлу тревогу я пыталась снять определёнными действиями или, как говорят в психиатрии – ритуалами. Я по пятьдесят раз пылесосила ковёр в одном и том же месте, тщательно ведя счёт движений щётки. Страдали мои школьные тетради, поскольку написанные от моей руки буквы имели не ту форму, какую мне хотелось бы видеть, они не нравились мне и это вызывало беспокойство. Я пыталась их исправить то кончиком бритвы, то корректором. Доходило до того, что на тетрадном листке образовывались дыры от многочисленных исправлений. Одноклассники замечали моё странное поведение и посмеивались над тем, как я дотошно, слой за слоем замазываю корректором буквы.

Я не знала, что со мной происходит и была не в курсе того, что причина беспокойства – не ковёр и не буквы, а нечто глубинное внутри меня самой, то, что было сломано и теперь не подлежало починке.

Тревога усиливалась и однажды меня посетила отчаянная мысль. Она звучала в голове и не давала покоя. «Разорви все свои фотографии, уничтожь своё прошлое! Тогда тебе станет легче…» Не в силах противиться навязчивой мысли, я принялась за дело. Спрятавшись за шторой, я сложила рядом с собой в стопку фотоальбомы и открыла первый. В нём хранились фотографии с поездки к отцу в Израиль, которую я совершила год назад. Осторожно, словно совершая страшное преступление и боясь чего-то неизвестного, я разорвала первую фотографию на две части, а затем порвала её на множество мелких кусочков. Я почувствовала себя смелее и теперь одна за другой фотографии превращались в сор. Воспалённое сознание твердило, что жизненно необходимо уничтожить все фотографии, на которых было моё изображение. Голова находилась словно в огненном шаре. «Скорее, скорее, пока меня не разоблачила мама!» Но она ходила мимо, даже не глядя в мою сторону и то, что происходило за шторой было сокрыто от её глаз.

Я уничтожила все свои детские фотографии, те, которые хранили воспоминания о прежней жизни в Комсомольске-на-Амуре. Беспощадно расправилась с фотографией, на которой я была совсем ещё малышкой – маленькой розовенькой девочкой, которая была почти лысенькая, и взгляд которой был то ли испуганно, то ли удивлённо устремлён в сторону.

Когда мама узнала, что почти все фотографии уничтожены, она пришла в ярость. Как сейчас вспоминаю её искажённое злобой лицо… Был поздний вечер, я лежала в кровати, а она расхаживала по комнате словно умалишённая и неистово махала руками, приближаясь к моей постели, как будто хотела разорвать меня на кусочки. Я усмехалась, глядя на мать, но эта усмешка была лишь прикрытием, самозащитой, тогда как в душе разверзалась пропасть, чёрная пасть которой питалась лишь ненавистью, исходящей от матери и моим собственным презрением к себе.

***

Из воспоминаний о перестановке и вольной борьбе я делаю вывод, что мои несчастья схожи как две капли, их различает лишь время, в которое они происходили.

Я пытаюсь принять, простить своих близких, но на прощение уходит много душевных сил, обида и злость снова возвращаются. Авва Дорофей, христианский святой, писал в своей книге, что злопамятность – это потухший гнев, оставшийся залежами в душе. По словам святого, чтобы избавиться от этой напасти, нужно молиться о тех людях, на которых осталась обида.

Глава 13

Во всех комнатах кроме ванной и туалета стоят картонные коробки с вещами. Ежедневно я собираю в них различную утварь. Квартира постепенно пустеет, теряя домашнее обаяние и уют. Салфетки, которые я вязала крючком, по-прежнему украшают поверхность туалетного столика и место под телевизором, фотографии в рамках стоят на полке, а рядом с ними красуются фигурки из киндер-сюрпризов, ракушки, миниатюрная тряпичная кукла, однажды сшитая мною и «нечто», вылепленное из солёного теста. Всё это я упакую в последнюю очередь, чтобы квартира не казалась пустой и безликой пока мы в ней живём.

Впереди очередное путешествие. В течение жизни я узнаю Россию с разных сторон, за последние десятки лет мне открылись её величие, поистине богатая неоднородная красота. Она подарила мне белоснежные сибирские зимы, тёплые безмятежные дни, проведённые на южных берегах, омываемых Чёрным морем.

Про море хочется сказать отдельно. Могущественное, оно поражает бескрайними просторами, тяжестью, но одновременно возникает желание держаться подальше от него, не смотреть, не видеть этого простора, который навевает мысли об одиночестве, бессмысленности всего сущего… Ведь жизнь однажды кончится, а море останется. Чтобы не произошло с родом человеческим, оно будет по-прежнему выбрасывать волны на берег, бушевать в непогоду и лежать спокойным равнодушным пластом в ясные дни.

Волею судьбы мне довелось побывать не только на Чёрном море. В 2004 году, когда мне было 13 лет, отец пригласил меня к себе в гости. Он много лет жил в Израиле и не посещал Россию с тех пор, как однажды покинул её края. Отец сменил гражданство, приобрёл автомобиль и недвижимость, женился. Его супруга была против того, чтобы со мной ехала мама, поэтому составить мне компанию решился дедушка Абрам, которому шёл девятый десяток. Баба с дедой и мама восприняли предложение отца с одобрением и даже с радостью. «Пускай едет, хоть свет посмотрит», – говорили они.

Дедушка Абрам жил в Комсомольске-на-Амуре, и я не видела его более десяти лет, с тех пор как мама увезла меня оттуда ещё малышкой. Он приехал за мной в Кочки, проделав неблизкий путь, и поселился у маминых родителей, которые выделили ему отдельную комнату. В ней он проводил большую часть дня. Он много спал, и выходил из комнаты, чтобы покурить и принять пищу. Дедушка был неразговорчив и имел привычку держать руки в карманах.

Помню, как он стоял на тропинке, ссутулившись, зажав между согнутыми пальцами сигарету, одна его рука покоилась в кармане. Из-под фуражки виднелись молочно-белые волосы, а штаны, в которые по-привычке была заправлена хлопковая клетчатая рубашка, держались на коричневом кожаном ремне. Дедушка не спеша подносил сигарету ко рту, и его взгляд был устремлён в сторону огорода. Вероятно, он думал об урожае или о прожитой жизни, о войне, о путешествии на закате старости…

Моё путешествие началось с Новосибирска. До вылета за границу мы с дедушкой поселились у родственников по отцовской линии, которые жили в городе. Планировалось, что мы проведём у них несколько дней, прежде чем сядем в самолёт, но наше пребывание в гостях затянулось. Дело в том, что нам не удалось улететь с первого раза. В аэропорту на стойке регистрации обнаружили, что не хватает каких-то документов, без которых вылет был невозможен. Я пала духом.

– Вот мы выйдем отсюда, – говорила я дедушке. – И знаешь что?

– Что? – с интересом спросил он.

– Я сяду в автобус и уеду в Кочки, – сказала я.