Брат мой, враг мой

– Дело в том, что, когда люди говорят о радио, они подразумевают только громкоговоритель на одном конце и микрофон на другом. Это примитивный подход. А если получше присмотреться к цепочке вакуумных ламп между ними? Знаешь, что получается? – Он взглянул сквозь темноту на брата. – Что-то вроде участка человеческого мозга с нервами и клетками.

– Это всего лишь обычный приемник, – возразил Кен. Дэви чувствовал, что брат не желает выползать за пределы своего мирка туда, где можно увидеть новые перспективы. Где общепринятые идеи и убеждения выглядят уродливыми в своей неприглядной наготе, ибо основаны на невежестве. Кену было бы там грустно и одиноко. – Почему ты вечно все чертовски усложняешь, Дэви?

Но Дэви уже снова лежал неподвижно и размышлял. Затем негромко произнес:

– Это вовсе не сложно, если вдуматься. До эпохи радио большинство изобретений просто заменяло мускульную силу, чтобы выполнять работу с большей эффективностью. За исключением некоторых электрических приборов. Когда-нибудь люди оглянутся назад и скажут, что радио стало первым серьезным шагом в сторону от машин, основанных на грубой силе. И коли так, мы сделаем второй крупный шаг, и наши схемы будут дублировать еще один человеческий орган – кусок центральной нервной системы.

Кен молчал. Дэви понимал, что встревожил его.

– Я вот к чему клоню, – продолжил Дэви чуть погодя. – В долгосрочной перспективе, нравится нам это или нет, мы будем работать над созданием подобных штук, пока наконец не появятся схемы, которые смогут запоминать или даже учиться – но быстрее, с большей мощностью и точностью, чем человеческий разум. Вот к чему должна привести обыкновенная радиолампа. И если этим не займемся мы, то обязательно найдутся другие.

– Вот пусть они и занимаются. Давай просто спокойно возделывать свой маленький сад.

– Но наш маленький сад обязательно станет больше. Если использование паровых машин изменило весь мир менее чем за столетие, несмотря на всевозможные войны и революции, то что произойдет в результате развития электроники? Поэтому я и говорю – давай проучимся еще год, узнаем как можно больше обо всей отрасли, прежде чем примемся собирать урожай.

Кен долго курил, и огонек сигареты освещал его лицо, красивое и задумчивое.

– Дэви, – сказал он наконец. – Давай заключим уговор. Все, что меня интересует в данный момент, – это наш план, который мы вынашиваем давно. Он способен принести деньги в течение года или двух. Ты хочешь, чтобы мы записались на год углубленного обучения, прежде чем к нему приступим? Хорошо. Но я буду помогать тебе в дальнейших задумках, только если ты исполнишь первоначальный план. И только после него. А теперь не спеши говорить «да». Это слишком важное решение.

– Разумеется, я согласен. Тут и думать нечего, – ответил Дэви. Он снова повернул голову к брату, но теперь его тон был не рассудительным, а скорее предупреждающим. – А что, если краткосрочный план сразу перетечет в долгосрочный?

Кен затушил сигарету о крышку жестяной банки, служившей пепельницей. Когда он наконец ответил, его голос звучал почти резко:

– Вот когда это случится, тогда и подумаем. – Он повернулся на другой бок и поплотней закутался в одеяло. – Спокойной ночи, малыш.

– Спокойной ночи, – откликнулся Дэви, по-прежнему глядя в потолок, поскольку знал, что эта проблема непременно встанет.

Но впоследствии Кен убедил его, что все будет хорошо, и спустя какое-то время Дэви тоже в это поверил.

Таким образом, к их четырехлетней подготовке добавился еще один год. Теперь пролетело и это время, и всего через день этот пятый год заканчивался.

Отдельные трудности учебы, жертвы и победы представлялись Дэви просто некой лестницей вроде тех мраморных ступеней Инженерного корпуса, по которым он сейчас спускался с грузом для Нортона Уоллиса.

И все же университет оставил след в его душе.

Это уродливое здание появилось на свет в результате коррупции, и в нем продолжала жить коррупционная мораль, незаметная со стороны, так что молодые люди могли подкупать друг друга, похищая общественную собственность, и не видели в этом ничего зазорного. Они заключали сделки, пользуясь паролем «Краденый лес», забыв о его происхождении и просто следуя общему примеру. Однако наряду с этим им передавался и идеализм, живший на страницах книг и в картинах на стенах, славная традиция служения обществу – им предстояло стать инженерами, смотрителями физического мира.

Для людей в этом здании звездами мировой величины являлись Фултон, Уитни и Эдисон, развившие американскую традицию изобретений, полезных в первую очередь с практической точки зрения. Представителями же «чистой» науки, такими как Ньютон, Фарадей и Эйнштейн, они восхищались скорее умозрительно, хотя и признавали их заслуги.

Изобретатели, с которых Дэви старался брать пример, имели ничуть не меньшее значение, чем «чистые» ученые, – разница заключалась только в их характере. Уоллис всегда говорил, что главное стремление ученого – узнать что-то полезное, неизвестное прежде, в то время как Дэви испытывал стремление инженера-изобретателя – создать что-то полезное, что никогда не было построено раньше.

Если Дэви и принимал как должное какую-то материальную плату, то для него это был лишь символ, поскольку он знал, что невозможно измерить в деньгах все выгоды, полученные от укрощения пара, или ценность победы над вечной тьмой, одержанной крошечным переносным солнцем – электрической лампой накаливания. Здесь, в университете, весь мир стал казаться ему родным домом, потому что именно здесь он почувствовал себя частью одной из великих мировых традиций. Традиции стремиться к лидерству и не бояться нового – делать среду обитания менее враждебной к человеческой жизни, продвигать и поддерживать изобретения, которые меняли к лучшему мир, если уж не людей в нем. То, что каждое изобретение могло быть использовано во зло, указывало на глубокие недостатки в обществе, получавшем эти дары; но сами дары всегда были семенами свободы – это все, что мог предложить обществу инженер.

Несмотря на то что профильные учебники Дэви глотал с ненасытной жадностью, его познания в художественной литературе ограничивались фрагментами книг англоязычных писателей, обязательных к изучению на первом курсе. Он отметил там для себя лишь одну фигуру, имевшую значение: Прометей, даритель света. Нортон Уоллис для Дэви был Прометеем, как и каждый человек, чьими работами юноша восхищался. Уже в двадцать лет он чувствовал, что такая же судьба уготована ему самому; но одинокая скала и хищные орлы казались пока такими далекими…

И сейчас, покидая Инженерный корпус, который на днях предстояло оставить навсегда, он воплощал в себе все традиции этого времени и места – лучшие и худшие. Дэви не подвергал сомнению ни те ни другие, и пройдет много лет, прежде чем он наконец в замешательстве оглянется назад и задумается: не слишком ли поздно решать, какую именно конечную цель искать за горизонтом.

В данный момент он твердо знал только то, что выполнил одно из двух поручений Нортона Уоллиса. Второе и самое важное все еще ждало исполнения. Но ему так и не пришло в голову, что он забыл спросить Уоллиса, как выглядит его внучка и во что она будет одета. Он не сомневался, что мгновенно сможет узнать ее на вокзале, даже если ее будет окружать тысяча девушек, одетых в точности как она. С тех пор как несколько недель назад Дэви узнал, что она приезжает, он носил ее образ в сердце, сам не зная почему. Однако он оказался все же более логичным человеком, чем сам считал, и в глубине души под туманами фантазий признавал, что если Нортон Уоллис является его королем, то эта девушка по имени Виктория должна быть принцессой. Потому он и выбрал ее, чтобы она стала его единственной, отличающейся от всех остальных, – девушку, чья улыбка, чей задор, чей интерес к нему воплотят в реальность смутный образ мечты, в которую он всегда был влюблен. Он не сомневался, что узнает ее по этим качествам и еще по одному – обязательно требовалось, чтобы она отличалась от всех девушек, в которых когда-либо влюблялся Кен.

Глава вторая

1

В десять лет худенькая Вики Уоллис походила на эльфа и не расставалась со своим любимым головным убором – клетчатым шерстяным беретом расцветки Синклеров, знаменитого шотландского клана. Девичья фамилия ее матери была Синклер, и Вики как-то сказали полушутя, что все Синклеры являются потомками графа Оркнейского и Кейтнесского, соратника Вильяма Уоллеса. Уоллес звучало почти так же, как Уоллис, и Вики казалось удивительным поворотом судьбы, что ее отец, несомненно потомок самого короля, женился на прапраправнучке одного из его великих полководцев.

Эта мысль ошеломила Вики, когда впервые пришла ей в голову. Прибежав домой с вечерней ноябрьской прогулки, девочка сдвинула колючий берет на затылок и замерла, уставившись в пустоту широко раскрытыми темными глазами, прикидывая возможные выгоды своего королевского происхождения. Однако она решила хранить этот секрет при себе, поскольку мальчики во дворе не были склонны к подобным романтическим домыслам. Вики продолжала сидеть вместе с ними на бордюрах, прилаживая ролики к своим ботинкам с высокой шнуровкой, а потом весело громыхала по тротуарам Парамус-авеню, вдыхая пропахший дымом холодный осенний воздух, кричала, спорила и смеялась до самого вечера, пока не наступала пора идти домой. Но все это время Вики представлялось, что под наглухо застегнутым пальто на ней килт, плед, кожаные наручи и кольчуга – на страх врагам.

Мать старалась наряжать ее в красивые платья с белыми кружевными воротничками и высокие белые чулки, но Вики и в них всегда бегала по-мальчишечьи ловко и собранно, стоило лишь отправить ее по какому-либо поручению.

Нежное лицо Вики легко краснело. Она была единственной девочкой своего возраста в квартале, и всякий раз, когда во дворе появлялся новый мальчик, Вики замолкала и настороженно посматривала на него своими темными глазами, ожидая внезапной дерзости или насмешки. Ибо, хотя ее обычные друзья давно перестали воспринимать ее как девчонку, сама Вики никогда об этом не забывала и знала, что для новичка все иначе.

Поскольку она в некотором смысле ощущала себя чужестранкой в собственной стране, то держалась своей компании, внутренне смирившись даже с неизбежным мальчишечьим вероломством; и потому раньше времени повзрослела, узнав, что такое предательство полудрузей, совершаемое бездумно и походя.

Десятый год жизни Вики являлся для нее просто очередным годом в стабильном мире на Парамус-авеню. Но для ее отца он означал конец целой эпохи. Отец Вики каждое утро покидал дом, взяв портфель и надев шляпу-котелок. Этот худощавый мужчина среднего роста, с волосами песочного цвета и бледно-голубыми глазами отличался мягкими манерами. Однако никто никогда не осмеливался толкнуть отца в толпе или заговорить с ним чересчур громким голосом, поскольку в его глазах, умеющих мгновенно становиться ледяными, читался былой опыт и способность молча прикончить наглеца.

Быть сыном Нортона Уоллиса означало то же самое, что расти вовсе без отца. Когда отцу Вики исполнилось одиннадцать, его мать вместе с двумя детьми переехала из Уикершема на постоянное жительство к своему брату в Кливленд. Четыре года спустя, в 1890 году, Питер Уоллис покинул Кливленд и поступил в Военно-морской флот Соединенных Штатов. Его заверили, что это достойная служба – американский флот уже на седьмом месте в мире и уступает только флотам Великобритании, Франции, Германии, России, Италии и Испании. Сперва он служил на одном из последних кораблей класса «монитор», а затем на одном из самых первых эсминцев.

Питер проявил себя умным, спокойным и сообразительным – мальчик из хорошей семьи, что тут скажешь. И потому, когда в Триесте он провалялся пьяным дольше, чем остальные моряки, получившие увольнительную, и по формальным причинам мог быть обвинен в дезертирстве, Питер запаниковал. Он так испугался, что не решился вернуться на борт. Воспользовавшись советом и деньгами некоего проявившего сочувствие турецкого джентльмена, он отправился в Стамбул, где сменил фамилию на Гордон и получил местное звание, соответствующее званию младшего лейтенанта, на новом турецком эсминце немецкой постройки. Два года спустя ему приказали повесить морскую форму на гвоздь и отправили в Грецию под видом американского бизнесмена по фамилии Лейн. После трех лет успешной работы на него вышла греческая спецслужба и дала понять, что единственный способ для него остаться на плаву – во всех смыслах – это вести некоторые дела с ними, разумеется, не посвящая в этот маленький секрет прошлых работодателей.

Турецкое правительство оставалось довольно Питером Уоллисом еще года два, хотя впоследствии и обнаружило, что его сведения являлись полной дезинформацией. Молодой американец вел сложную жизнь, но в то же время ему нравилось постоянное чувство опасности, от которого сладко замирало в животе. Затем греческая контрразведка передала через него данные, побудившие турецких кураторов отправить Питера в итальянский судостроительный центр в городе Таранто. Это задание оказалось посложнее прежних. В один прекрасный день в кабинет Питера заявился итальянский полковник и предложил ему в очередной раз поменять концепцию и работать еще и на третью сторону – на итальянскую корону, отчего волнующее чувство в животе Питера стало немножечко слишком волнующим.

Шпионы в любой стране редко предстают перед судом. Им либо дают шанс перейти на другую сторону, либо с ними происходит несчастный случай. Теперь Уоллис чуял, что в конце концов выйдет так, что придется работать на двадцать с лишним возможных европейских держав, причем у всех, кроме одной, будут веские причины для недовольства.

Он постарался скрыть панику и принял предложение итальянского полковника. Но когда офицер встал, чтобы уйти, то внезапно умер. А Уоллис спокойно спустился к причалу, где поднялся на борт парохода «Фиуме», с первым приливом отходящего в Рио-де-Жанейро. В те дни паспортов не требовалось, а «Титанику» еще только предстояло доказать, что все морские суда должны обязательно иметь на борту аппарат беспроводной связи мистера Маркони. Уоллис благополучно сошел на берег в Рио – в возрасте тридцати лет, без единого цента в кармане, без права жить под своим именем и не имея за душой ничего, кроме возможности выбирать дальнейший путь.

Он решил рискнуть и вернуться домой как ни в чем не бывало. Его предполагаемое дезертирство случилось почти восемь лет назад, шла война, а Военно-морской флот Соединенных Штатов поднялся на шестое место, опередив испанский. Спустя какое-то время, в 1905 году, Питер Уоллис возвратился в Кливленд и устроился работать бухгалтером. Благодаря большому опыту работы с цифрами, полученному при составлении таблиц с десятичными значениями орудийных калибров, он освоился очень быстро. В том же году он женился на Кэтрин Синклер и перебрался в Милуоки, где жили в основном немецкие иммигранты. Мало ли кто из прошлой жизни мог объявиться на горизонте, а в Германии, по крайней мере, Питер никогда не бывал.

С годами завязанные в узел нервы постепенно пришли в норму, сухость в горле исчезла; но, когда стало очевидно, что страна вот-вот вступит в европейскую войну и начнется мобилизация, он понял, что былые грехи могут всплыть в любой момент. И не только дезертирство – с тех пор прошло почти двадцать лет. Питер боялся, что к нему возникнут куда более серьезные вопросы.

Несмотря на неброскую внешность, он обладал ярким воображением, которое стало его проклятием – однажды поддавшись панике, легко скатиться в нее снова. Минувший ужас вернулся. Питер безумно обожал свою бойкую дочурку – на глаза всякий раз наворачивались слезы, когда он смотрел, как она играет. Ему было физически больно от мысли, что его могут посадить в тюрьму и разлучить с семьей.

Поэтому он покинул семью сам и решил податься в Канаду, где вступил в шотландский батальон «Черная стража» – особенный жест, который по достоинству оценила его жена.

Вики и тосковала по отцу, и гордилась им. В первые несколько недель они с матерью оказались совершенно одни среди всяких Шредеров, Дитрихов и Вагнеров, живших на Парамус-авеню. Однако через некоторое время возникшая с начала войны враждебность исчезла, и все снова стали друзьями. Но к тому времени Вики уже проводила больше времени с подружками из школы, расположенной на Фарман-авеню.

Она безмолвно восхищалась ими. Все эти девочки были настолько красивее ее, что Вики испытывала к ним благодарность просто за то, что позволяли находиться рядом. Однако в глубине души чувствовала себя одинокой и невзрачной и начала опять больше общаться с мальчишками, пока не заметила с тайным удивлением, что постепенно меняется с каждым днем – именно так, как она хотела, будто какой-то волшебник незаметно коснулся своей палочкой макушки ее берета, когда она проходила мимо.

Вики вернулась к подружкам, отчаянно желая, чтобы те обратили внимание на эти изменения – но для них она все равно еще оставалась девчонкой с тощими угловатыми плечами и резкой мальчишеской походкой. Тем не менее у нее вдруг возник интерес к куклам и соседским младенцам. Она стала донимать мать просьбами о братишке или сестренке, когда отец возвратится с войны.

Но тут в дом пришла страшная весть – отец погиб в бою на Вими-Ридж. И Вики заболела от горя.

Перейдя в среднюю школу Стьюбена, она оказалась на год младше остальных учеников в классе, поскольку училась быстро и начальную окончила досрочно. Вот только у Вики не получалось уделять новым друзьям слишком много времени. После занятий ей приходилось спешить домой, чтобы справиться с возросшим количеством домашних дел – мать, с бледного лица которой теперь не сходило горькое выражение, устроилась продавщицей. Но мальчики все равно начали обращать внимание на Вики – по непонятным для нее причинам.

Вскоре мать с тяжелым сердцем решила, что для дочери будет полезнее перевестись в Милуокское профессиональное училище и научиться чему-то практичному. Вики принесла туда с собой свое новое качество – способность вызывать сложные чувства у мальчиков определенного типа. Парни, которым она нравилась, не были капитанами спортивных команд или лучшими танцорами – но имели высшие оценки по самым сложным предметам и умели вести серьезные беседы. В тот период жизни ей меньше всего хотелось умных разговоров, и Вики ощущала смутную обиду, а мальчики смотрели на нее виновато – словно она видела в них неизбежное будущее, которого всеми силами стремилась избежать. Прежний мир Парамус-авеню рухнул, а Вики оказалась не готовой к реальности, которая простиралась за его пределами, – поэтому искала новые миры, более веселые, где все были молоды, как она, и ненавидели окружающую жестокость. Она вышагивала по жизни – стройная, прямая и одинокая, ослепленная мечтой, более подходящей для кого-то другого.

Ей было семнадцать, и она уже работала, когда ее мать умерла от эпидемии гриппа 1923 года. Миссис Шредер, жившая по соседству, помогла Вики выставить дом на продажу и написала кливлендским Синклерам и уикершемским Уоллисам. Нортон Уоллис ответил первым. И горячее желание обрести близкого человека, которое явно проглядывалось в его письмах, пришлось как раз вовремя – когда Вики чувствовала себя более опустошенной, чем героиня любой трагической книги или фильма. Любовь незнакомого старика давала надежду на возрождение в новом мире, где она сможет забыть о своих утратах, а прошлые неудачи перестанут иметь значение. Ибо, когда Вики сойдет с поезда, она будет элегантной, уравновешенной, а самое главное – восхитительно красивой.

2

Дэви, отмытый и начищенный до блеска, стоял на перроне. Хотя утро выдалось ясным, после обеда прошел проливной дождь, который только что закончился. Под негнущимся желтым дождевиком, накинутым на плечи, на Дэви была свежевыглаженная хлопковая рубашка в красно-черную клетку и широкие синие штаны – настоящие матросские брюки. Он забыл надеть шляпу, и после поездки в открытой машине тщательно причесанные волосы снова растрепались. Вытянутое скуластое лицо выглядело необычно взволнованным в предчувствии встречи, но по одежде он ничем особым не отличался от прочих студентов из кампуса.

В кампусе его наряд был бы уместен, однако здесь, на перроне, среди других встречающих, смотрелся бедновато. В этот выходной намечался ежегодный выпускной бал, который устраивали совместно четыре самых известных студенческих братства, и множество молодых людей в своих лучших выходных костюмах кучками толпились на платформе в ожидании того же поезда. Некоторые нервничали, иные стояли с решительным видом, а кое-кто даже откровенно скучал от перспективы скорой встречи со своими пассиями. Многие тайком прикладывались к фляжкам с горячительным. Почти на всех поверх костюмов были дождевики.

Поезд из Милуоки прибыл вовремя, исхлестанный дождем – по стеклам вагонов стекали косые струйки. Из дверей выпархивали стайки девушек, высматривающих своих кавалеров. Бурным потоком они заполонили платформу, которая тут же стала похожа на цветник.

Дэви растерянно наблюдал, как от пестрой толпы перемешавшихся студентов и девушек то и дело отходят пары. Парни несли багаж своих дам, те оживленно болтали или махали подругам, которых вели в противоположную сторону. Глядя поверх голов, Дэви высматривал ту единственную, которая могла затеряться в этом человеческом море, но стоило ему остановить взгляд на какой-либо одиноко стоящей девушке, как та вдруг с облегчением улыбалась и устремлялась к своему парню, который все это время протискивался ей навстречу.

Толпа девушек постепенно таяла – так хризантема теряет лепестки, пока от нее не останется только сиротливый стебелек. Выпрямившись между двумя чемоданами, словно каждый из них – ядро, прикованное к ноге, на платформе стояла последняя девушка – стройная и одинокая, в зеленом костюме. На руке ее висел плащ, в другой она задумчиво вертела шляпку. У девушки была очень светлая кожа, темные глаза на овальном лице смотрели вопрошающе. Короткие каштановые волосы трепал ветер. Девушку явно сбивала с толку суета, в которую она попала, и ее отрешенность, подмеченная Дэви, указывала на то, что все это ей чуждо.

Затем она с легкостью сделала шаг в сторону от чемоданов – будто ее бремя оказалось миражом или она сама была человеком, умеющим освободиться от любых оков. Когда Дэви приблизился, ее задумчивость исчезла, сменившись серьезной сдержанностью.

– Виктория Уоллис?

– Да, – спокойно произнесла она.

– Отлично! Будем знакомы, я Дэвид Мэллори. Твой дедушка просил меня встретить тебя. Это твой багаж?

Она быстро и настороженно вскинула глаза, готовая к любым неожиданностям.

– А он что, нездоров?

– Нет, он в порядке. – Дэви замялся, чувствуя ее необычную проницательность и способность докопаться до правды сквозь все препоны. – Просто очень занят в своей мастерской.

– Вот как… – произнесла она очень тихо и отвела взгляд в сторону зала ожидания, будто все равно надеялась увидеть почтенного пожилого джентльмена, спешащего к ней с извинениями и выражениями любви. Она явно не имела ни малейшего представления, что за человек на самом деле ее дедушка, и от внезапного понимания стала выглядеть еще более беззащитной.

– Такова уж его работа, – пояснил Дэви. – Это очень важное дело.

Виктория снова повернулась к нему.

– Ты работаешь у него?

– Нет, я только что закончил инженерный факультет. Но мы навещаем его каждый день.

– Мы? – В ней на секунду вспыхнул интерес, который так же внезапно исчез; на самом деле ее это не интересовало. Она снова посмотрела в направлении зала ожидания.

– Мой брат, сестра и я. Твой дедушка был очень добр к нам, когда мы еще детьми сбежали с фермы. Слушай, давай уже двинемся. Я покажу тебе кампус, мы проедем мимо него. Если ты не против.

– Конечно.

В этот момент раздался дробный стук каблучков и к ним подскочила миниатюрная, хрупкая, нарядно одетая девушка, звеня браслетами и бусами. Она сунула в руку Вики черный кейс.

– Вот, кажется, это твое! – сказала она, запыхавшись от спешки. – Я схватила его по ошибке! Дико извиняюсь. – Девушка сжала запястье Вики своей маленькой ладошкой. – Слушай, твой совет великолепен! Как раз то, что было нужно. Не волнуйся насчет меня, я теперь в порядке. Он обещал!

– Я рада, – тихо ответила Вики участливым и любезным тоном, но Дэви заметил мелькнувшее в ее глазах странное выражение. Казалось, будто она сидит в темном зале и смотрит увлекательную пьесу, но в самые забавные моменты испытывает смертную тоску. – И спасибо за кейс. Он много для меня значит. Там некоторые мамины вещи.

Девушка еще раз сверкнула улыбкой. Затем развернулась на каблуках и зацокала к своему молодому человеку, который сконфуженно топтался поодаль.

Вики посмотрела ей вслед, и снова глубоко спрятанная тоска омрачила ее черты. И Дэви почувствовал, что знает ее уже очень хорошо. На контрасте с яркой женственностью другой девушки Вики предстала перед ним как на ладони, будто попала под мощный луч прожектора, который просветил ее насквозь. Дэви видел и ее грустный романтизм, и склонность к мечтательности. Видел так же ясно, как и ее саму – высокую, невозмутимую, с тонкими запястьями без украшений и грацией мальчика-фехтовальщика, ожидающего схватки с учителем.