скачать книгу бесплатно
Вспомнив, как он заставил ее унижаться перед ним, она чуть не сгорела со стыда.
– Не понимаю, как у вас хватает наглости смотреть мне в лицо! – закричала она.
– Напротив! Как у вас-то хватает наглости смотреть в лицо мне?
– О-о-о, да вы самый… вы самый…
– А не велеть ли трубачам пропеть отбой?
Он улыбался ей широкой, зажигательной улыбкой, всегдашняя дерзость, конечно, присутствовала, но не было ни стыда за собственные действия, ни осуждения ее поступка. Сама себе противореча, Скарлетт улыбнулась в ответ, но вышло как-то криво и стесненно.
– Какая жалость, что вас не повесили!
– Боюсь, все остальные разделяют ваши чувства. Ну, будет вам, Скарлетт, расслабьтесь. Вы сидите как шомпол проглотили, вам не идет. Я уверен, у вас было достаточно времени, чтобы прийти в себя после моей… э… маленькой шутки.
– Шутки? Ха! Мне никогда от этого не оправиться!
– Бросьте. Вы забудете. Вы и сейчас-то напускаете на себя возмущенный вид из-за того только, что думаете, будто этого требуют приличия и респектабельность. Можно мне сесть?
– Нет.
Он опустился в кресло рядом с ней и усмехнулся.
– Я слышал, вы и двух недель не ждали меня, – вздохнул он с притворной печалью. – О, женщина! Что за ветреное существо! – Поскольку она не откликнулась, он продолжал: – Скажите мне, Скарлетт, чисто по-дружески, ведь мы очень давние и очень близкие друзья, так вот скажите мне: разве не мудрее было бы подождать, пока я выйду из тюрьмы? Или прелести супружества со старым Фрэнком Кеннеди более соблазнительны, чем запретная связь со мной?
Все как обычно: его насмешки вызывают в ней вспышку гнева, но с гневом борется желание рассмеяться над его бесстыдством.
– Что за абсурд!
– Не откажите в любезности удовлетворить мое любопытство в одном вопросе: некоторое время он занимает меня. Вы становились женой – причем не один раз, а дважды, и вашими избранниками были мужчины, к которым вы не питали ни любви, ни даже нежной привязанности. И это не отвращало вашу женскую суть, не оскорбляло деликатность ваших чувств, вам не хотелось съежиться, спрятаться, уклониться? Впрочем, возможно, я неверно информирован о природе женской тонкости и деликатности наших южанок.
– Ретт!!!
– У меня имеется свой ответ. Я всегда полагал, что в женщинах есть твердость и выносливость, неведомые мужчинам. Да, я так считал, вопреки тому прелестному образу, который формировали во мне с детства, что женщины – создания хрупкие, нежные и чувствительные. Хорошо, оставим. В конце-то концов, согласно кодексу европейского этикета, это неприлично, чтобы муж и жена любили друг друга. Действительно, дурной тон. Я всегда был убежден, что европейцы в этом отношении совершенно правы. Браки заключаются по расчету и для удобства, а любовь – это для удовольствия. Весьма разумная система, вы не находите? Вы, оказывается, ближе Старому Свету, чем я думал.
Хорошо бы прикрикнуть на него: «Я выходила замуж не по расчету!» Но для Ретта, к несчастью, она вся как на ладони, и любой протест оскорбленной невинности приведет лишь к новому потоку колкостей с его стороны.
– До чего ж вы говорливы, и все об одном, все об одном! – сказала она скучным тоном; потом, стремясь сменить тему, спросила: – Кстати, а как вам удалось выбраться из тюрьмы?
– Ах это! – Он неопределенно повел рукой. – Без особых затруднений. Меня выпустили сегодня утром. Я задействовал изящную систему шантажа против одного приятеля в Вашингтоне, он сейчас большая шишка среди советников Федерального правительства. Отличный парень – патриот, один из верных столпов Союза штатов, я через него обычно покупал мушкеты и кринолины для Конфедерации. Когда мое огорчительное предуведомление было должным образом ему доставлено, он в спешном порядке употребил все свое влияние, и вот я на свободе. Влияние – это все, Скарлетт. Помните об этом, когда вас арестуют. Влияние – это все, а категории вины или невиновности – это просто предмет чисто академических дискуссий.
– Готова поклясться, что вы-то не были невинным ягненочком.
– Нет, не был. Теперь, освободившись от пут, я откровенно признаю, что на мне вина Каина. Я действительно убил ниггера. Он был груб с дамой – что оставалось делать джентльмену-южанину? И раз уж я в таком доверительном настроении, то должен признаться, что это я застрелил кавалериста янки, после того как обменялся с ним парой слов в баре. Но в этом грешке меня не обвиняли, так что, возможно, какой-то другой бедолага был вздернут за это, не знаю, много времени прошло.
Он так жизнерадостно говорил о своих убийствах, что у нее кровь застыла в жилах. Слова праведного гнева уже готовы были сорваться с губ, но внезапно ей вспомнился тот янки, что лежал под обрушенной беседкой в «Таре», надежно укрытый сплетением виноградных лоз и плюща. Он не отягощал ее совесть – не больше, чем таракан, на которого она могла бы наступить. Не ее дело судить Ретта, когда она столько же виновна, как и он.
– Ну и, похоже, мне придется до конца раскрыть душу и сказать вам под строжайшим секретом (а это значит – ни слова мисс Питтипэт!), что у меня действительно есть деньги и находятся они в безопасном месте, в банке Ливерпуля.
– Деньги?..
– Да. Те самые деньги, которыми так интересовались янки. И знайте, Скарлетт, что я не из вредности не дал вам денег, которые были вам нужны. Если бы я выписал чек, они нашли бы способ проследить его, и весьма сомнительно, что вы получили бы хоть цент. Для меня сейчас самое лучшее – вообще ничего не делать. Но в крайнем случае, если янки установят их местонахождение и попробуют отнять их у меня, придется лишиться всех своих козырей, то есть назвать поименно всех патриотов янки, которые продавали мне во время войны боеприпасы и технику. Вот когда пойдет запашок, скажу я вам! Кое-кто из них сейчас на высоких постах в Вашингтоне. Ведь именно так я и из тюрьмы-то вышел – пригрозил облегчить свою совесть. А…
– Вы имеете в виду, что золото Конфедерации действительно у вас.
– Не все, конечно. Бог ты мой, конечно нет! Таких, как я, бывших блокадных контрабандистов, наберется человек пятьдесят, а то и больше, и каждый сделал хорошие припасы где-нибудь в Канаде, в Англии или в Нассау. И у всех у нас дурная слава среди конфедератов: ведь мы оказались ловчее и удачливей остальных. У меня накопилось почти полмиллиона. Вообразите, Скарлетт: полмиллиона долларов, а вам только и нужно было, что сдержать свою бешеную натуру и не бросаться сгоряча в новый брак!
Полмиллиона долларов. Ей чуть дурно не стало при мысли о таком богатстве. Он специально старается задеть ее, позлить, сделать больно, но колючие слова пролетели мимо ушей, она их даже и не слышала. Трудно поверить, что в этом мире, впавшем в глубокую и горькую нищету, могут где-то быть такие большие деньги. Просто громадные деньжищи! А владеет ими кто-то другой, он относится к ним легкомысленно, и вообще – зачем они ему? А она вот… Вся ее защита от враждебного мира – старый, немощный муж да эта грязная мелочная лавка. Несправедливо это – чтобы распутнику и нечестивцу Ретту Батлеру досталось так много, а ей, тянущей на себе тяжеленный воз, – так мало. О, ненавистный, сидит тут, разодетый как денди и еще подпускает ей шпилек. Весь раздулся от самомнения! Нет уж, не дождется он от нее восторгов по поводу его хитроумия. Она копила яд, искала острые слова, чтобы осечь его порезче.
– Я полагаю, вы считаете это честным – держать у себя деньги Конфедерации. А ведь это не так. Это самое настоящее, чистой воды воровство, и вы это понимаете. Я бы не смогла иметь такое на совести.
– Ах! Как нынче зелен виноград, ну просто ягодки нет зрелой! – воскликнул он, скривясь, как от кислятины. – И у кого же конкретно я краду?
Она примолкла, стараясь сообразить: а правда, у кого? Строго говоря, Фрэнк сделал то же самое, только в малом масштабе.
– Половина этих денег, честно, моя собственная, – продолжал он. – Честно заработанные при помощи честных патриотов Союза штатов, желавших втихомолку распродать Союз со стопроцентной для себя прибылью. Часть я сделал сам на маленьких вложениях в хлопок в начале войны. Покупал я его дешево, а продал по доллару за фунт, когда британские фабрики взвыли по сырью. Какая-то часть у меня образовалась от спекуляции продуктами. Так почему же я должен допустить, чтобы плодами моего труда завладели янки? Остальное действительно принадлежало когда-то Конфедерации. Это доход от хлопка конфедератов – я переправлял его через блокаду и продавал в Ливерпуле по заоблачным ценам. Хлопок доверяли мне под честное слово, чтобы я закупал винтовки, кожу, технику. И я брал под честное слово, чтобы именно это и закупить. Мне были даны указания: оставлять золото в банке на свое имя с целью получения кредита. Со временем, как вы помните, блокаду ужесточили, и я уже не мог ни вывести, ни ввести ни одной лодки через какой-либо порт Конфедерации. Вот так и вышло, что деньги до сих пор хранятся в Англии. А что я должен был сделать? Вынуть золото из сейфов и, как последний простофиля, попытаться протащить его в Уилмингтон? Позволить янки захватить его? Разве по моей вине блокада стала непроницаемой? Разве это моя вина, что наше Дело провалилось? Деньги принадлежали Конфедерации, согласен. Однако ее теперь нет, нашей Конфедерации, хотя можно подумать, что сей факт никому не известен – как послушаешь некоторых… Так кому я должен передать деньги? Правительству янки? Я бы сам себя возненавидел, потому что тогда-то люди справедливо сочтут меня вором.
Он достал из кармана кожаный портсигар, извлек оттуда длинную сигару и одобрительно ее обнюхал, наблюдая за Скарлетт с преувеличенным вниманием, как будто сейчас судьба его зависела от ее слов.
«Чума его забери, – думала она обиженно. – Всегда он на один прыжок впереди. И всегда есть что-то неправильное, хитрость какая-то в его доводах, а я никак не могу указать ему пальцем на это».
– Вы можете, – произнесла она с достоинством, – распределить деньги между теми, кто особенно нуждается. Конфедерации нет, но есть великое множество конфедератов. И сами они, и их семьи страшно голодают.
Он закинул голову и громко, грубо захохотал.
– Вы просто чарующе нелепы, когда напускаете на себя этакий ханжеский вид! – Он веселился от души. – Говорите мне только правду, Скарлетт. Вы не умеете лгать. У ирландцев это получается хуже всего. А теперь давайте начистоту. Вы ни разу не помянули добрым словом ныне покойную Конфедерацию, и меньше всего вас заботит участь голодающих конфедератов. Вы бы испустили вопль протеста, предложи я сейчас раздать эти деньги, если б только я не выдал для начала львиную долю вам самой.
– Я не хочу ваших денег, – выдавила она, пытаясь сохранить мину холодного достоинства.
– Ой ли? Вы – и не хотите? Да у вас руки чешутся разбить кубышку сей же момент. Покажи вам четвертак – живо вскочите.
– Если вы явились сюда оскорбить меня и посмеяться над моей бедностью, мне остается только пожелать вам всего доброго, – заявила она, подыскивая, куда бы пристроить тяжелый гроссбух, чтобы подняться во весь рост и придать своим словам больше внушительности.
Но он уже был на ногах и, со смехом наклонившись над ней, прижал ее к спинке кресла:
– Да научитесь ли вы когда-нибудь спокойно и без этих ваших бурных вспышек слушать правду? Вы совсем не против, когда правду говорят о других, так отчего же вы сердитесь, услышав то же самое о себе? И я не оскорбляю вас: аквизитивность[7 - Ретт опять дразнит ее непонятными словами. Он имеет в виду наклонность к приобретательству.], по-моему, прекрасное качество.
Она не вполне уверена была насчет значения этой «аквизитивности», но, поскольку прозвучало оно явной похвалой, немного смягчилась.
– И пришел я не для того, чтобы издеваться над вашей бедностью, а пожелать вам долгой жизни и счастья в новом браке. Кстати, что думает сестренка Сью про ваше воровство?
– Мое… что?
– Вы же стянули Фрэнка прямо у нее из-под носа.
– Я не…
– Ну, не будем играть в слова. Что она сказала?
– Она ничего не сказала, – ответила Скарлетт.
В глазах у него заплясали чертики: он понял, что она лжет.
– Какая самоотверженность с ее стороны! Ну а теперь давайте поговорим о вашей бедности. Безусловно, я имею право знать, раз уж вы предприняли, и не так давно, ту маленькую вылазку ко мне в тюрьму. У Фрэнка не оказалось тех денег, на которые вы рассчитывали?
Нет, это невозможно. От его наглого напора нет спасения! Или ей придется выложить ему все как есть, или попросить его удалиться. А вот как раз сейчас ей совсем не хочется, чтобы он удалился. Слова его были колки, но правда ведь всегда глаза колет. Он знает, как она поступила и почему она так поступила, но не перестает думать о ней. И, несмотря на противную манеру задавать вопросы напрямик, почему-то кажется, что вопросы эти продиктованы дружеским интересом. Он единственный человек, кому она могла бы рассказать всю правду. Какое это было бы облегчение – ведь прошло так много времени с тех пор, как она говорила кому-то правду о себе и своих побуждениях. Да если б она заговорила, всякий был бы в шоке. А рассказывать Ретту… это сравнимо, пожалуй, только с одной вещью – ощущением легкости и удобства, даруемого парой старых тапочек после долгих танцев в чересчур тесных туфельках.
– Разве не достали вы денег на уплату налогов? Только не говорите мне, что нужда все еще скребется в двери «Тары».
Это было произнесено совсем другим тоном.
Она заглянула в черную глубину его глаз и уловила там выражение, в первый момент поразившее и озадачившее ее; а потом она вдруг улыбнулась милой, обворожительной улыбкой, какая редко появлялась на ее лице в те дни. Что за негодяй упрямый, все у него должно быть шиворот-навыворот, но до чего же славный он бывает порой! Она поняла наконец, что он приехал не дразнить ее, а увериться, что она получила те деньги, из-за которых шла на такой отчаянный шаг. Она знала, что он помчался к ней, как только его выпустили из тюрьмы, – да, он спешил к ней, хоть и не показывал никаких признаков спешки, – он хотел ссудить ей эти деньги, если она все еще нуждалась в них. И все равно он будет мучить и оскорблять ее, и отрицать, что таково было его намерение, попробуй только она уличить его. Совершенно непостижимая личность! Вот интересно: он на самом деле печется о ней – сильнее, чем желает признать? Или у него иные мотивы? Последнее более вероятно, подумала она. Но кто знает? Иногда он делает очень странные вещи.
– Нет, – ответила Скарлетт, – нужда больше не сторожит у дверей «Тары». Я… достала деньги.
– Но не без борьбы, готов побиться об заклад. Вам удалось держать себя в узде, пока обручальное кольцо не будет надето вам на пальчик?
Как точно он воспроизвел ее поведение! Скарлетт постаралась не улыбнуться, но ямочками поиграла, с этим она уж ничего не могла поделать.
Он опять уселся, вольготно вытянув свои длинные ноги.
– Ну же, говорите, что там с вашей бедностью. Неужели Фрэнк, грубое животное, ввел вас в заблуждение заманчивыми перспективами? За это его надо крепко поколотить – он воспользовался беспомощным положением слабой женщины. Ну, вперед, Скарлетт, расскажите мне все. Вы не должны иметь от меня секретов. Самое плохое о вас я и так уже знаю.
– О, Ретт, вы хуже всех! Вы самый… самый… я даже не знаю кто! Ну ладно. Фрэнк уж точно меня не дурачил, но… – И неожиданно она с удовольствием принялась изливать душу: – Знаете, Ретт, если бы Фрэнк просто собрал то, что люди задолжали ему, я вообще бы забот не знала. Но, представляете, пятьдесят человек у него в долгу, а он не хочет на них поднажать. Он такой чувствительный! Говорит, джентльмен не может поступать так с другим джентльменом. И пройдут месяцы, прежде чем мы получим эти деньги, если когда-нибудь получим.
– И что с того? Вам есть будет нечего, пока он долгов не соберет?
– Ну, зачем так. Откровенно говоря, я бы нашла применение некоторой сумме – и прямо сейчас.
Она подумала о лесопилке; глаза ее расширились и сверкнули зеленым огнем. А может быть…
– Какое же? Опять налоги?
– Разве это ваше дело?
– Да, потому что вы уже изготовились растрясти меня на предмет ссуды. О, мне известны все эти ваши подходы. И я дам вам взаймы, моя дорогая миссис Кеннеди, и даже не приму в качестве коллатераля то чарующее предложение, которое вы сделали мне не так давно. Разве что вы будете настаивать.
– Вы самый вульгарный, непристойный…
– Отнюдь. Я всего лишь хотел успокоить вас. Насколько я знаю, вы нервничали по этому поводу. Не очень сильно, но все же. И я готов ссудить вам денег. Но мне требуется знать, как вы намерены их потратить. По-моему, такое право у меня есть. Если вы хотите купить себе красивые наряды или новый экипаж, то ради бога. Но если речь идет о новых бриджах для Эшли Уилкса, боюсь, я должен буду отказать.
В горячке внезапно вспыхнувшей ярости она стала заикаться, не находя нужных слов:
– Да Эшли Уилкс… он никогда не брал у меня ни цента! Я бы не смогла заставить его взять у меня хоть цент, даже если бы он с голоду умирал! Вы не понимаете его, он благородный и очень гордый человек. Да и где вам понять его, вам, такому…
– Давайте обойдемся без эпитетов. Я ведь тоже мог бы подобрать для вас несколько, вполне соответствующих любому из тех, что вы считаете моими. Вы забываете, что я в курсе всех ваших дел, благодаря миссис Питтипэт: эта добрая душа расскажет все, что знает, любому желающему ее послушать. Я знаю, что Эшли находится в «Таре» с момента возвращения из Рок-Айленда. Знаю, что вам пришлось приютить у себя его жену, хотя постоянно видеть ее рядом, уверен, было для вас порядочным испытанием.
– Эшли – это…
– О да, – прервал он ее, небрежно отмахнувшись рукой. – Эшли чересчур возвышен для моего земного разумения. Однако прошу вас не забывать, что я был заинтересованным свидетелем вашей с ним нежной сцены в «Двенадцати дубах», и что-то подсказывает мне, что он не переменился с той поры. Как и вы, впрочем. В тот день он не производил впечатления особо возвышенной личности. Не думаю, что фигура, которую он являет собой ныне, много лучше. Почему он не забрал свою семью, не уехал, не нашел работу? Почему остался жить в «Таре» и за счет «Тары»? Хорошо, пусть это мой каприз, но я не намерен ссужать ни цента для «Тары», чтобы помогать вам прокормить его. В мужской среде существует очень неприятный термин для мужчин, которые позволяют женщинам содержать их.
– Как вы смеете говорить такие вещи? Он работает как последний негр в поле!
И хоть она пребывала в страшном гневе, душа ее заныла при воспоминании о том, как Эшли обтесывает жерди для изгороди.
– И цена ему на вес золота, посмею сказать. Как, должно быть, здорово он работает, унаваживая землю и…
– Он…
– О да, я понимаю. Допустим, он старается из всех сил, но я не представляю себе, какая от него помощь. Из Уилксов не сделаешь работников для фермы – и ничего другого, хоть сколько-нибудь полезного. Это порода чисто декоративная. А теперь опустите свои колючки, пригладьте взъерошенные перышки и постарайтесь смотреть сквозь пальцы на мои нудные замечания в адрес гордого и высокочтимого Эшли. Странно все же, что подобные иллюзии упорно держатся в женщинах даже такого прагматического склада ума, каким обладаете вы. Так сколько денег вам требуется и для какой цели?
Она не отвечала, и он повторил:
– На что вы их употребите? Посмотрим, сумеете ли вы сказать мне правду. Это срабатывает не хуже лжи. Фактически лучше, потому что, когда вы мне лжете, я неизменно это обнаруживаю. Подумайте, какая может выйти неловкость. Запомните, Скарлетт: я могу вытерпеть от вас все, кроме лжи, – вашу неприязнь ко мне, вспышки вашего темперамента, вашу непредсказуемость, хитрые, лисьи уловки, бранчливость – только не ложь. Итак: для чего они вам нужны?
Разъяренная нападками на Эшли, она близка была к тому, чтобы плюнуть на все. Ее тянуло на дикую выходку – обозвать его совсем уж оскорбительным словом, а предложенные им деньги горделивым жестом швырнуть прямо в эту глумливую физиономию. Она бы так и сделала, но через минуту холодная рука рассудка осадила ее. Она проглотила свой гнев и попробовала придать лицу и осанке выражение любезной степенности. Он полулежал в кресле, откинувшись на спинку и вытянув ноги к огню.
– Если есть в целом свете что-то одно, что забавляет меня больше всего прочего, – говорил он медлительно, растягивая слова, – так только зрелище вашей душевной борьбы, когда дело принципа восстает против чего-то осязаемого, практически полезного, как, например, деньги. Я знаю, конечно, что практичность в вас всегда одержит верх, но на всякий случай не теряю бдительности: а вдруг лучшая сторона вашей натуры в один прекрасный день восторжествует? И если такой день наступит, я тотчас пакую багаж и покидаю Атланту навсегда. Слишком много существует женщин, в коих лучшая сторона натуры всегда торжествует победу… Пора и к делам, однако. Сколько и для чего?
– Я еще не знаю точно, сколько мне понадобится, – довольно натянуто произнесла она. – Я хочу приобрести лесопилку и думаю, что она встанет мне недорого. Кроме того, мне нужны будут два фургона и пара мулов. Хороших мулов. А также лошадь и кабриолет для меня самой.
– Лесопилку?!
– Да, и если вы ссудите мне денег, я уступаю вам половинную долю.
– И что прикажете мне делать на лесопилке?
– Деньги делать, вот что! Там можно деньги грести лопатой. Или я выплачу вашу ссуду с прибылью. Погодите, что считается хорошим процентом по займу?
– Пятьдесят расценивается как очень хороший процент.
– Пятьдесят?.. Ах, вы меня разыгрываете! Прекратите смеяться, бес лукавый, я же серьезно.
– А я потому и смеюсь. Сижу вот и прикидываю: осознает ли кто-нибудь, кроме меня, что творится в этой хорошенькой головке, за обманчиво кукольным личиком?
– Кого это волнует! Послушайте, Ретт, разве вы не видите, какой это выгодный бизнес для вас? Фрэнк рассказал мне об одном человеке, который держит лесопилку, небольшую, там, за городом, по Персиковой дороге, и хочет ее продать. Ему срочно понадобились наличные, и продаст он дешево. Тут сейчас не так-то много лесопилок, а посмотришь, как народ отстраивается, – бог ты мой, да мы сможем назначать цены выше некуда! Тот человек хочет остаться и вести дела за плату. Это мне все Фрэнк рассказывал. Он и сам бы купил ее, если бы хватило денег. Я догадываюсь, он намеревался расплатиться теми деньгами, которые выдал мне на налоги.
– Бедняга Фрэнк! И что же он скажет, когда вы сообщите ему, что перехватили лесопилку прямо у него из-под носа? И как, не компрометируя себя, собираетесь объяснить ему, что это я одолжил вам нужную сумму?
Скарлетт об этом вообще не задумывалась – она вся была сосредоточена на доходах, которые будет приносить ей лесопилка.
– Да ничего я не стану ему объяснять!
– Но он же знает, что деньги на кустах не растут.
– Я скажу-у… Да, я скажу ему, что продала вам свои бриллиантовые сережки. Я действительно их вам отдам. Это будет моим коллат… Ой, как там оно называется.
– Я не возьму ваши серьги.
