Маленький лжец

Он прошёл мимо солдата в сторону входа.

То, что произошло дальше, растянулось в помутневшем сознании Фанни на несколько долгих секунд. Когда её отец подошёл к двери, другой нацист оттолкнул первого в сторону, поднял пистолет и дважды выстрелил мужчине в спину. Он умер, держась за дверную ручку.

Фанни закричала, но не услышала собственного голоса. В голове были лишь пульсирующие глухие удары, словно в нескольких сантиметрах от неё взорвалась бомба и поглотила все звуки из атмосферы. Фанни не могла пошевелиться. Не могла дышать. Последним, что она запомнила, прежде чем провалиться в темноту, стали две руки, подхватившие её под мышками, и то, как её тело упало в колонну с другими, присоединяясь к длинному, растянувшемуся шествию в направлении гетто.

Себастьян никак не мог заснуть

Бедного мальчика переполняла вина за то, что он не сказал родителям о Нико. Первую ночь в новом жилище он провёл в собственных мыслях, лёжа на полу с головной болью. Чем больше он смотрел в лицо матери, тем хуже ему становилось. Чем больше думал о Фанни, тем хуже себя чувствовал. Ему приснился кошмар, в котором Нико горел в пожаре и кричал, и когда Себастьян проснулся в поту, то решил во всём сознаться.

Волею судьбы ему не пришлось этого делать. За несколько минут до 8:00 кто-то тихо постучал в окно с улицы. Себастьян, одетый в те же вещи со вчерашнего дня, первым услышал стук. Он потащился к двери, а когда открыл её, сердце пропустило удар. На пороге стояла старушка, в которой он узнал жену пекаря миссис Палити. Рядом с ней в его дождевике стояла Фанни.

– Где твои мама и папа? – спросила миссис Палити.

Не успев ответить, Себастьян услышал, как в коридор спешат родители. Он попытался поймать взгляд Фанни, но она безучастно смотрела куда-то перед собой, словно спала с открытыми глазами.

Когда Лев с Танной возникли в проёме, женщина сказала:

– У Фанни есть новости о вашем сыне.

Она пихнула Фанни в бок.

– Мы были в вашем доме, – пробормотала девочка. – Под лестницей. Мы прятались.

– Ох, слава богу, – сказала Танна, сжав руки. – С ним всё хорошо? Где он сейчас? В безопасности?

– Всё было нормально, когда я уходила.

– Почему ты ушла? Почему оставила его там?

– Я пошла искать отца.

– Твой отец забрал его?

Жена пекаря поймала взгляд Танны и едва заметно покачала головой.

– Он теперь на небесах, – сказала она.

– О нет, – пробормотал Лев.

– Ах, Фанни, – простонала Танна. – Фанни, иди ко мне.

По лицу Фанни лились слёзы. Она наклонилась вперёд к Танне, словно её ноги были связаны.

Себастьян не знал, что делать. Ему так хотелось обнять Фанни, почувствовать, как её волосы касаются его плеча, прошептать ей на ухо слова утешения.

Но всё, что он сказал:

– Можешь оставить мой дождевик себе.

Нико снится Белая башня

Салоники – это город большой красоты и великого прошлого, во многих историях это соединено воедино. Нико лежал в кровати, борясь со слезами, и вспоминал одну такую историю. Ему стало уютнее, и, погрузившись в неё, мальчик уснул.

Это была история о величественной Белой башне – укреплении, построенном в XV веке для того, чтобы защищать Салоники от вторжений. Каждый горожанин гордился этой достопримечательностью, и на восьмой день рождения Нико дедушка Лазарь повёл именинника, Себастьяна и Фанни к башне. После праздничного обеда из тушёной говядины, риса с кедровыми орешками и турецкого пудинга на десерт, Лазарь с детьми отправились на прогулку вдоль залива. Они шли мимо старых отелей и уличных кафе с маленькими столиками и цветными навесами, укрывающими посетителей от солнца. Вскоре подошли к башне и увидели расположенные вокруг неё павильон, ресторан и густой зелёный парк.

– У меня для вас сюрприз, – сказал Лазарь. – Ждите здесь.

На глазах Нико, Фанни и Себастьяна Лазарь подошёл к стоящему под сосной охраннику и о чём-то с ним заговорил. Незаметно протянул мужчине деньги. А потом кивнул детям, чтобы подбежали к нему.

– Куда мы идём, деда? – спросил Нико.

Лазарь широко улыбнулся.

– Наверх.

Нико шлёпнул брата по руке, и Себастьян улыбнулся ему в ответ. Фанни прямо-таки подпрыгнула от радости. Вскоре все трое уже были внутри и поднимались по бесчисленным ступеням винтовой лестницы, выглядывая в изредка попадающиеся окошечки с металлическими решётками. Детям казалось, что подъём длится уже несколько часов. Наконец, они вышли через арочный проём и оказались на крыше, где синева неба ударила в глаза, а потом перед ними, как на ладони, развернулся весь город.

Этот пейзаж отличался от всего, что они видели раньше. На западе городские крыши и порт, на севере холмы и старая крепость, на востоке богатые усадьбы с ухоженными садами, а на юге – залив, Эгейское море и словно сошедшие с картины заснеженные вершины Олимпа.

– Хочу рассказать вам одну историю, – сказал Лазарь. – Знаете, почему это сооружение называют Белой башней?

Дети пожали плечами.

– Когда-то здесь была тюрьма. Грязная, тёмная, а снаружи на стенах были кровавые пятна, оставшиеся от убитых заключённых. Здесь совершалось так много казней, что башню называли Кровавой.

Однажды люди, владеющие башней, решили её очистить. Но это было дорого и тяжело. Никто не хотел браться за такую работу.

В конце концов вызвался один заключённый. Он согласился самостоятельно покрасить всю башню в белый цвет, но с одним условием: что ему простят его преступление и выпустят на свободу.

– Всю башню? – спросил Нико.

– Всю, – ответил Лазарь.

– И у него получилось?

– Да. Это заняло много времени, больше года, но он закончил свою работу. И, как и было обещано, его отпустили. С тех пор мы зовём эту башню Белой.

– Ты знаешь, кто был тот мужчина? – спросил Себастьян.

– Немногие помнят его имя, – сказал Лазарь, – но я – да. Его звали Натан Гуидили. – Он замолк. – Он тоже был еврей, как мы.

Ребята переглянулись. Близился закат, и горизонт окрашивался в оранжевый. Лазарь взял внуков за руки.

– Эта история кое-чему нас учит, – сказал он. – Знаете, чему?

Мальчики выжидали, Лазарь глядел на море.

– Человек сделает что угодно ради прощения, – сказал он.

Ещё одна притча

Когда-то в давние времена ангел правды решил пойти к людям и поделиться с ними положительной силой истины. Увы, люди отворачивались, когда к ним приближалась Правда. Они закрывали глаза. Бежали в противоположную сторону.

Отчаявшись, Правда укрылась в тени аллеи. В этот момент к ней подошла Притча, наблюдающая за происходящим издалека.

– Что случилось? – спросила Притча.

– Все меня ненавидят. Лишь только увидят, что я иду, отворачиваются.

– Так посмотри же на себя, – сказала Притча. – Ты совершенно нагая. Неудивительно, что они бегут. Они тебя боятся.

Притча, одетая в красочные одежды, сняла с себя одно платье и протянула его Правде.

– Вот. Надень его и попробуй ещё раз.

Правда поступила так, как ей было сказано. И в самом деле, теперь, облачённая в новые привлекательные цвета, она была встречена с теплотой – теми же людьми, что когда-то бежали прочь.

Чему нас учит эта история?

Некоторые говорят, что именно поэтому притчи учат людей тому, чему не может научить голая правда. Лично я не понимаю, чего вы все так боитесь.

С другой стороны…

Возможно, это объясняет то, что произошло дальше.

Ложь о переселении

В своём рассказе я уже говорила о наглой лжи. Как Волк переворачивал смысл слов, чтобы скрыть свои злые помыслы и деяния. Как приспешники-нацисты следовали его примеру и составляли бесконечные списки, бланки и другие «документы», существовавшие лишь для того, чтобы обелить их зверства.

В Салониках ложь была повсюду: такая незначительная, как фальшивые розовые уведомления, выдаваемые евреям после сдачи радиоприёмников, и такая большая, как обещание не трогать оставленные евреями дома, тогда как всего через несколько часов в них въезжали немецкие офицеры и вскрывали деревянные полы в поисках спрятанных сбережений.

И всё же самой большой ложью стала та, которую нацисты оставили напоследок.

Ложь о перемещении, о мифической родине», где евреи бы поселились и свободно жили, работали и растили детей. Волк знал: есть предел, до которого нельзя доводить людей. Если они поймут, что обречены, то будут до последнего бороться за свою жизнь. Он уже извёл и ослабил врага, заморил его голодом, отобрал дом, поставил на колени. Но даже в захудалых трущобах вроде квартала барона Хирша они оставались на виду у общественности. А на глазах общественности Волк не мог осуществить свой самый тёмный замысел, тот, что он поручил воплотить в жизнь своим генералам во время Ванзейской конференции на вилле у озера летом 1942 года.

Именно там было принято окончательное решение, касающееся не только Нико, Себастьяна, Фанни и других героев нашей истории, но каждого из одиннадцати миллионов евреев – от берегов Британских островов до горных районов Советского Союза. Это решение, принятое менее чем за два часа за закусками, коньяком и курением сигарет, можно было озвучить в одно предложение:

Всех их убить.

Конечно, для осуществления такого плана требовалось прикрытие. Зло ищет темноты. Не потому, что стыдно. Просто в темноте проще воплотить задуманное. Меньше препятствий. Меньше возмущений. На тот момент Волк уже построил места для запланированного им ужаса – лагеря смерти вроде Аушвица, Треблинки, Дахау. Но оставалась логистическая проблема: как доставить туда жертв? Какой легендой одурачить такое количество людей, чтобы они добровольно поехали навстречу собственной смерти?

Ему требовалось наваждение. Отвлекающие одежды, в которые можно было бы закутать меня с головой.

Так зародилась Ложь о переселении.

* * *

Лев впервые услышал эту ложь во вторую ночь, проведённую в трущобах барона Хирша. Он и еще несколько мужчин грелись у разведённого в бочке костра. Молодой рыбак по имени Батрус подошёл к нему и сказал, что подслушал разговор нацистского офицера с подчинёнными. Офицер сказал, что евреев из Салоников переселят куда-то на север, где они смогут жить и работать. Возможно, в Польшу.

– В Польшу? – спросил Лев. – Почему в Польшу?

– Кто знает? – ответил Батрус. – По крайней мере, нас не будут трогать.

– Но это далеко отсюда. И ближе к Германии. Если они нас так ненавидят, зачем перевозят ближе к себе?

– Может, чтобы мы были под их присмотром? – предположил один мужчина.

– Звучит логично, – добавил другой.

– Вообще-то не очень, – сказал Лев.

– Уж лучше, чем оставаться здесь.

– Как ты можешь так говорить? Ведь здесь твой дом.

– Уже нет.

– Я никуда не поеду!

– А если останемся, что это нам даст? У нас больше нет наших лавок. Нет домов. Хочешь и дальше жить в этой грязной дыре?

– Лучше здесь, чем в Польше.

– С чего ты взял?

Мужчины ещё какое-то время поспорили, а потом разошлись, так и не придя к общему мнению. Но Ложь о переселении последовала за ними в их дома и распространилась по гетто, словно ветер, бегущий по пшеничному полю.

Удо пришлось пойти на хитрость

Он сделал затяжку и уставился на свой письменный стол. Бесчисленные бумаги. Списки. Объявления. И расписания поездов до лагерей смерти. Как же их много! Каждая остановка расписана с точностью до минуты. Волк дал чёткие указания. Ничто не должно прервать движение этих поездов.

Про себя Удо размышлял: почему лидер так одержим поездами? Может, дело в их внушительных размерах? В угрожающем рёве? Какой бы ни была причина, Удо осознавал возможные последствия любой заминки. Он слышал про инцидент во Франции, где евреи на вокзале взбунтовались и сбежали. В неразберихе были убиты два немецких офицера. Волк был вне себя от бешенства.

Удо ничего подобного допустить не хотел. Ему нужно было сделать всё, чтобы подконтрольные ему евреи без возражений сели в эти поезда. В его распоряжении уже была Ложь о переселении. Но того, что его офицер рявкнул об этом на немецком, едва ли было достаточно. Удо нужно было, чтобы кто-нибудь продал евреям эту идею. На их собственном языке.

Вот где в игру должен был вступить Нико Криспис.

Мальчик по-прежнему жил с Удо в доме на улице Клейсурас. Как и сказал Пинто, он действительно оказался честным до невозможности и без колебаний отвечал на каждый вопрос Удо. Жаль, у него не было больше полезной информации – например, о том, где прячутся укрывшиеся в горах евреи, или о том, где в соседних домах могут быть спрятаны золото и украшения.

И всё же Удо со временем утвердился во мнении, что мальчик может ему пригодиться. Похоже, Нико знал многих людей из еврейской коммуны, ведь его родители активно участвовали в её жизни. Если он поможет обеспечить спокойствие и порядок на перроне, это стоило того, чтобы сохранить ему жизнь.

Нико никогда не был в здании вокзала

Он впервые побывал там спустя две недели после того, как увели его семью. Внешне здание напоминало большой жилой дом с покатой крышей и большими окнами на первом этаже. Вход обрамляли пять стеклянных панелей – две длинные и три короткие. На бледной фасадной стене нацисты повесили гигантские V – символы их победы[4].

Нико вошёл в здание и поднял глаза на потолок. С одной стороны от него стоял Удо. С другой стороны – Пинто.

– Ты уверен, что можно доверять этому мальчику? – спросил Удо на немецком.

– Посмотрите на него, – ответил Пинто. – Он думает, что это какое-то приключение.

Нико, может, и казался погружённым в свои мысли, но на деле он усиленно вслушивался в немецкую речь мужчин. Его способность различать языки и умение говорить на греческом, сефардском, французском, иврите и немного на английском ускоряли процесс.

– Сегодня покажу тебе твою работу, – сказал Удо, кивнув Пинто, чтобы тот переводил. – У тебя когда-нибудь была работа?

– Как у взрослых, не было, – ответил Нико.

– Значит, эта будет первой. А знаешь, что ты получишь, если хорошо справишься?

– Жёлтую звезду?

Удо подавил смешок.

– Да. Дам тебе жёлтую звезду.

– И моя семья сможет вернуться домой?

– Если хорошо справишься с работой.

– Папа говорит, я хороший работник. Но мой брат трудится больше меня. Он всегда подметает в магазине. А у меня это плохо получается.

Удо покачал головой. Этот мальчик продолжал делиться всё новой и новой информацией.

Они остановились в центре зала. По приказу Удо из здания убрали всех сотрудников, так что внутри находились лишь они трое.

– В общем, так, Нико. Послушай меня. – Он через двери указал на платформу. – Завтра, когда ты придёшь, здесь будет много людей. И будет стоять поезд. Люди не будут точно знать, куда он едет. Некоторых это может смутить. Возможно, даже напугать.

– Почему напугать?

– Ну, а разве ты сам не боишься, когда не знаешь, куда идёшь или едешь?

– Иногда.

– Твоя задача – помочь им. Ты скажешь им, куда идёт поезд, чтобы они не боялись. Справишься?

– Думаю, да.

– Хорошо. Вот ещё что: если увидишь кого-то из знакомых, они могут спросить, где ты был. Говори им, что ты прятался. И что услышал, как один очень важный немец сказал, что поезда отправятся на север в Польшу. И что там у всех будет работа.

– Но я же не прячусь.

– Ты прятался, когда я тебя нашёл, так ведь?

– Да.

– Значит, это правда.

Нико нахмурился.

– Ну, наверное.

– Отлично. А теперь проверим, что ты запомнил. – Удо скрестил руки на груди. – Что ты будешь говорить людям?

– Что поезда едут на север.

– А ещё?

– Что там можно будет работать.

– И как ты об этом узнал?

– Услышал, что вы так сказали.

– Правильно. Ещё можешь сказать, что все еврейские семьи воссоединятся.

– Все еврейские семьи воссоединятся.

– Умница. – Он махнул в сторону выхода на перрон. – Теперь пойдём потренируемся.

Глаза Нико широко распахнулись. Даже в ситуации давления в детях может просыпаться любопытство, и мальчик, никогда прежде не ездивший на поездах, был искренне рад тому, что своими глазами увидит железнодорожные пути. Он выскочил в дверь.

– Давай, скажи громко, Нико! – проорал Удо. – Поезда едут в Польшу!

– Поезда едут в Польшу! – крикнул Нико.

– Там будет наш новый дом!

– Там будет наш новый дом!

– И еврейские семьи воссоединятся!

– Семьи воссоединятся!

Нико замолк и вскинул голову, словно наблюдая за тем, как его голос эхом уносится к виднеющимся вдалеке горам Пиерия.

Я тоже наблюдала. Я была свидетельницей того, как этот мальчик, который всю свою жизнь был верен мне, сошёл с пути истины, искушённый бессердечным обманщиком. В притче говорится, что Правда была огорчена, когда Господь низверг её на землю. Возможно. Но когда Нико Криспис, стоя на платформе, прокричал свою первую в жизни ложь, я заплакала. Я плакала, как брошенный в лесу младенец.

Одна пышная свадьба

В ночь перед отправлением первого поезда рядом с одной из хибар в квартале барона Хирша собрались десятки евреев. Было холодно и сыро, и собравшиеся стояли кучно, растирая друг другу плечи, чтобы не замёрзнуть. Каждые несколько минут из дверей хибары выходила небольшая группа людей.

Ранее в тот день немцы объявили, что все евреи должны подготовиться к завтрашнему раннему отъезду и иметь с собой одну сумку вещей, подходящую под определённые габариты. Помимо этого людям больше ничего не было известно. Лишь слухи, и в том числе один любопытный – о правилах, которые будут действовать по прибытии:

Женатым парам квартиры предоставят в первую очередь.

Никто не мог точно сказать, откуда пришла эта информация. Но что, если это была правда? Понимая, что позже у них не будет возможности изменить семейный статус, семьи быстро договорились о проведении бракосочетаний. Совместимость характеров не имела значения. Возраст тоже. Браки, заключаемые в любви, означают планирование будущего. Браки же, заключаемые в страхе, нужны для того, чтобы до этого будущего дожить.

В ту ночь раввин собрал в хижине сразу пять пар. При свете свечей он провёл короткие ритуалы, необходимые для того, чтобы связать пришедших брачными узами. Среди пришедших были взрослые мужчины, женящиеся на вдовах, чьи мужья погибли на войне с Италией. Были и подростки. Они повторяли за раввином определённые слова на иврите, быстро и безэмоционально бормоча их себе под нос. Никаких похлопываний по спине. Ни танцев. Ни торта. Пары обменивались кольцами – некоторые были сделаны из скрепок, – а потом выходили, освобождая помещение для других молодожёнов.

Когда пригласили последнюю группу, Себастьян волочился позади всех. Он сжимал челюсти, стараясь удержаться от слёз. Ему только что исполнилось пятнадцать – семья отметила это событие дополнительной порцией хлеба и обломком леденца. А теперь он стоял рядом с пухлой шестнадцатилетней девочкой по имени Ривка, о которой не знал почти ничего, кроме того, что её брат задирал Себастьяна в школе. В руке держал кольцо, которое дала ему бабушка. Он сжал его так крепко, что на ладони остался след.

Себастьян был категорически против этой затеи. Он сказал родителям, что ещё слишком юн для женитьбы и что эта девочка ему даже не нравится. Родители настаивали на том, что это делается ради безопасности и что, когда весь этот ужас закончится, он сможет каким-то образом выйти из этого брака, но для этого нужно делать, что велено. Разгорячённый и разъярённый Себастьян убежал, крича, что ему не нужна эта «вонючая квартира». Он бросился к баррикаде и долго смотрел на колючую проволоку, пока глаза жгло от слёз.

Мне было жаль бедного мальчика. Однако он не был честен. Настоящая причина, по которой он не хотел жениться на девочке по имени Ривка, заключалась в том, что его сердце принадлежало Фанни. Себастьян переживал, что брак с кем-то ещё запятнает его, что он будет считаться несвободным, и навсегда лишится Фанни. В течение нескольких недель с момента заселения в гетто Себастьян с Фанни провели некоторое время вместе, играя в карты с другими детьми или читая книги, которые получалось отыскать. По-прежнему переживающая утрату отца Фанни была немногословна. И всё равно для Себастьяна эти моменты ощущались как единственные лучики света в непрекращающемся пасмурном дне.

Теперь, стоя среди будущих новобрачных, Себастьян снова думал о лице Фанни и молился, чтобы она никогда не узнала о том, что он сейчас сделает. Отведя глаза, он надел на палец Ривки кольцо. В свои пятнадцать Себастьян Криспис стал мужем, даже не глядя на свою новую жену, как будто, если чего-то не видеть, оно может исчезнуть само собой.

Три предательства

Когда Господь распределял качества, Правду раздали всем. И людям, и животным – каждому существу досталось понемногу. А вот предательство…

Им наделили лишь человека.

И это переносит нас в следующий день:

10 августа 1943 года

В нашей истории этот день стал днём сразу трёх предательств. Все они произошли поздним утром на вокзале барона Хирша, откуда отправлялся последний поезд из Салоников до лагерей смерти в Аушвице.

В предыдущие месяцы было восемнадцать рейсов. По мнению Удо Графа, всё прошло достаточно хорошо. По расписанию. Без происшествий. Удо пошёл на некоторые уловки, чтобы всё двигалось гладко, например говорил евреям перевести деньги в польские злотые и раздавал кредитные билеты, которые так никогда и не будут обналичены. Удо с наслаждением наблюдал за голодающими балбесами, добровольно отдающими свои последние гроши и по-прежнему верящими в то, что нацисты в конце концов отнесутся к ним справедливо. Он даже привлёк солдат, чтобы те, как носильщики, грузили в поезда чемоданы.

Однако лучшей его затеей стал Нико Криспис. Удо считал этот ход гениальным. Мальчик в точности выполнял все указания: лавировал между толпами людей, нашёптывал обещания будущих рабочих мест, домов и «Переселения!». Это позволило посадить в тревожных умах пассажиров то самое зерно правды, необходимое для того, чтобы заставить их подняться в вагоны.

Нико, носящий выданную ему Удо жёлтую звезду, так убедительно «пересказывал» всем подслушанные слова немецкого офицера о воссоединении еврейских семей, что некоторые пассажиры даже благодарно обнимали его в ответ. Многие проживали по соседству с Нико или ходили с ним в синагогу – они звали его Хиони, – и то, что он жив и здоров, радовало их ровно настолько, чтобы поверить в его историю. Удо гордился тем, что разработал эту тактику с евреем-лгуном, и решил, что при следующем разговоре с Волком упомянет его и, возможно, они вместе обсудят военную стратегию.

* * *

В течение этого времени Удо позволял мальчику спать в его прежней комнате. Судя по всему, мальчика это успокаивало. За ужинами Удо наблюдал за тем, как ребёнок жадно поглощал хлеб и мясо.

– Не торопись, – сказал Удо. – Сначала жуй, а потом глотай.

– Aber ich bin hungrig sehr, – ответил Нико, практикуясь в немецком.

– Sehr hungrig, – поправил Удо. – «Очень голодный». «Очень» стоит перед словом, а не после.

– Sehr hungrig, – повторил Нико.

Удо иногда ловил себя на том, что с интересом наблюдает за мальчиком: как тот проводил свободное время за чтением словарей, играл с чем-нибудь или подолгу смотрел в окно. У Удо не было своих детей. Он никогда не был женат. Он решил, что после победы в войне найдёт себе настоящую немку с достойным характером и великолепной внешностью. Высокое служебное положение обеспечит ему широкий выбор потенциальных невест, в этом он был уверен. А потом уж, конечно, появятся и дети.

Пока же его озадачивала невинность Нико. В конце концов, мальчику было двенадцать лет. В его возрасте Удо уже выкурил свою первую сигарету, выпил свою первую банку пива и частенько получал тумаков в драках со старшими мальчишками в своём районе Берлина.

Но этот ребёнок был совершенно другим. Однажды вечером, когда Удо пожаловался на головную боль, Нико постучался в его спальню и предложил ему смоченное горячей водой полотенце. В другой вечер, когда Удо попивал бренди, Нико подошёл и протянул ему немецкую книгу.

– Хочешь, чтобы я почитал?

Нико кивнул.

– Тебе?

– Ja.

Удо растерялся. Он понимал, что есть дела и поважнее, чем читать маленькому еврею. Но вскоре поймал себя на том, что листает одну страницу за другой и даже меняет интонацию.

Пока Удо читал, Нико прильнул к нему и прижался к плечу. Такой жест удивил Удо, никогда прежде так близко не контактировавшего с ребёнком. Хотела бы я сказать, что это в какой-то мере растопило сердце Удо и смягчило его дальнейшие действия. Но я не могу отступить от того, как всё было в действительности.