скачать книгу бесплатно
Дорога дальняя, а мысли ближние: скорее бы деревню свою увидеть. Лежит родная сторона за озерами, за лесами, волок с гаком, да волок без гака, верста с батогом, да верста с оглоблей. Хлеб весь вышел, сапоги сносились. До такой волости дошел, никто ночевать не пускает. Стоит солдат на росстани, понять не может: быть того не может, чтобы русскому солдату в ночлеге отказали, за стол не пригласили. «Помирать что ли мне под окнами голодному да холодному? Живота не жалел, верой правдой служил…» Видит церковь православная на кладбище стоит, рядом с храмом дом священника под железной крышей. Обругал солдат себя растяпой – к батюшке надо на постой проситься!
Заходит к попу, так мол и так, некрещеная у вас деревня. Когда это слыхано, чтоб русскому солдату в корке отказали? И отвечает ему поп с большим прискорбьем:
– Потому и не пускают, что я просил мужиков не пускать. Видишь, дом стоит с иголочки новенький? Вот иди и ночуй. Ночуешь да жив останешься, и дом твой, и дочь наша твоей будет.
Спрашивает солдат, что за притча такая, вроде как щедрость, вроде как испытание?
Отвечает поп:
– Облюбовали дом черти, не стану скрывать. Народ стороной дом обходит. Церковь полупустая. Какой я священник, коль с чертями совладать не могу? Вызывались смельчаки, да утром находили одни косточки. Не принуждаю. Выбирай, солдат.
Думает солдат: в родной стороне избенка кособокая, пашни одна десятина, в хозяйстве коровешка да три овечки. Девки работящие да пригожие в ихней деревне, только девки в любой волости подобны картошке в чугуне. Картошку перебирают, перебирают, да всю съедят, так и девок разберут. А черти… басен про чертей да бесов всяких ковшом не вычерпать, встречаться, правда, с нечистой силой пока не доводилось, но не зря бытует поговорка, мол, не так страшен чёрт, каким его малюют.
Согласился. Запросил штоф водочки, табаку фунт да сверло доброе. Поп обрадовался, и водки два штофа выставил, и табаку два фунта, и два сверла добрых.
Сидит в поповском доме, водочку потягивает, табачок покуривает. Ближе в полночи и зашумело, и загремело, и подполье крышкой захлопало. Вылез чертенок, ругает солдата:
– Ты, служивая мочалка, такой сякой печной и мазаный! Как ты посмел, дурак, столько дыму напустить? Ужо дедушко тебя…
Солдат схватил чертенка и ремнем отодрал. Отодрал и отпустил, хвост накрутил бедняге. Чуть погодя стали появляться черти, и косматые, и рогатые, облезлые, волосатые, кувыркаются, мычат, кто во что горазд. Особо чертенок обиженный осмелел, щиплет, уши царапает, по носу щелкает. Смирно сидит в стороне большой рогатый черт, один глаз коровий, другой мышиный, наблюдает. Терпел-терпел солдат и говорит этому, с разными глазами:
– Ваше главное чертовское величество! Если ты не министр и не канцлер, то должно быть ящиком с золотом заведуешь. Разве ты для того рожден своим отцом, чтоб тобой детишек пугали? Нет, конечно. Ты, ваше главное чертовское величество, рождён повелевать ордой своих подданных. Послушай меня, глупого солдата, царёва защитника: тебе, как лицу высокого положения, нужна личная гвардия и рота почетного караула. Вот приедет к тебе в гости из-за моря заморский главный черт, его надо встретить, блеснуть выправкой, облобызать, хоть и противно даже, обхитрить, облапошить, выгоду поиметь, золотишка вытребовать. Это у нас людей политическим маневром называется. Как ты своих кривляк во фронт поставишь? О силе власти судят в первую очередь по роте почетного караула. Солдат дымом греется да шилом бреется, черт обязан превзойти человека по всем позициям. Ремесло, ваше чертовское величество, не пестерь, плечи не оттянет, особо военное, оно приятно для мужского пола и особо для женского. Женщина как увидит мужчину стройного… вот у тебя горб, к примеру, а по всем позициям горба быть не должно. Или брюхо у тебя дряблое… во, подтянулся, молодец! Чувствуется способность к военной выправке. Тебя бы, ваше чертовское степенство, недели три погонять по плацу голодом… ну, ну, твоё степенство, помилуйте, зачем сразу меня колотить? Лучше худой мир, чем гиблая война.
Главный черт то побелеет, то посинеет, бегает, слюной брызжет, ногти грызёт, кулачищем у солдата перед лицом трясёт.
– Согласен! Назначаю тебя инструктором. Учи, а вы!.. Слушать меня: кто солдату перечить будет – сто лет каторги, двести изгнания!
– Ну, господа черти, кончай волынку! – командует солдат. – Становись по ранжиру! Становись и принимай солдатский паёк: чарочку водочки.
Что тут пошло! Один черт маленьким был, вдруг до потолка вырос, который до потолка был, с мышь оказался. Изворотливы черти. Такую форму тела примут, что диву даётся. А который чарочку примет да мычать изволит, я-де на языке болотных «ботаю». Солдат и давай учить так, как самого фельдфебель учил: затрещины сыплются, крики, вой, кочерга по хребтам гуляет. До седьмого пота гонял. Два раза петух прокричал, а как третий прокричит, кончится власть чертей. Солдат берёт сверло доброе и отверстие в стене сверлит.
– Да разве настоящий солдат в такую пору в теплой избе парится? В летние лагеря!
Известно было солдату, как чертей выводить из людских изб: только через дыру в сутнем углу.
Дыру в стене просверлил и командует:
– Шагом марш один за одним!
Только черти через дыру выползли, солдат затычку хвать и забил дыру. Всё! Нет больше ходу чертям в дом ни под каким предлогом!
Утром поп с работником приходят, а солдат живой и невредимый их встречает. Обрадовался поп: спас солдат подмоченную репутацию! Велит всей волости объявить, что прогонил солдат чертей. На вторую ночь набрался поп храбрости, вместе с солдатом переночевал. Опять никаких чертей нет. Еще пуще поп обрадовался, велит объявить, что дочь замуж выдаёт.
Женился солдат. Поповская баня на берегу озера была. Натопила молодуха баню, солдат ранец солдатский на плечи – своя ноша плеч не давит, жену молодую под руку и чин-чинарём мыться. Блаженствует на полке, фельдфебеля вспоминает. И захотелось ему в озере окупнуться. Только нырнул, главный черт и сцапал. Черти-то далеко не ушли, в озере приблудились.
– Ага, он, видите ли, умён, а я баран безмозглый?! Вот и свиделись, рожа оловянная. Нас, значит, в летние лагеря отправил, а сам с молодухой развлекаешься? Ты мудёр, а я лыком шит?
– Слаб человек, – вздыхает солдат. – Вину за собой признаю и прощения прошу. И готов понести заслуженное наказание. У нас у людей повинную голову меч не берёт, ты, ваше главное чертовское величество, думай, какого наказания я заслуживаю, а пока дозволь, ваше чертовское величество, с женой проститься. Прощусь, а там… хоть пятки тебе чесать, хоть решетом воду носить, а то и ребят твоих солдатскому ремеслу учить…
– А теперь я тебя учить стану! Так стану!.. Ладно, – согласился главный черт. – Последний раз поверю. На зависть конкурентов охота мне перед иностранными державами во всем блеске явиться. Славы хочу и коленопреклонения!
Выносит солдат на улицу шайку кипятка, веничек заваривает берёзовый. Ну, велит жене, сорочку погоди одевать, голым телом на чертей приманчиво воздействуй, легонечко меня бей, а я песню солдатскую запою. Кричит солдат не своим голосом, жена аж уши зажимает. Главный черт внучка послал на разведку. Чертенок рад стараться, минуты не прошло деду результат доносит. «Чего же он вопит во всю ивановскую? – думает главный черт. – Может, секретное послание иностранцам посылает?» Сам вышел на белый свет, – эх, хороша у солдата молодуха! обернулся черным котом, подкрался. Видит солдат, из травы любопытная морда кошачья высунулась, один глаз коровий, другой мышиный, смекнул: настоящий кот от его криков да визгу за версту убежит, стало быть это черт. Хватает кота и в кипяток окунает. И топит, протесты и угрозы во внимание не принимает. Взмолился черт, отпусти, плачется, уйдем из этой волости. Велит солдат жене ранец нести, сверло достает доброе и хвост черту засверливает. Главный черт зубами скрежещет, терпит. Просверлил солдат хвост черту и отпустил на волю. До облаков выскочил чёрт, взревел, да бежать! Бежит да хвост рваный облизывает, чтоб подчиненные крови не видели. Позор!!! Глупый солдат, оловянная рожа, башковитого черта облапошил! Бежит главный черт на махах, что иноходец чешет, и рядовой состав за ним, повыскакивали из озера. Больше в волости никто никогда о чертях не слышал.
Хорошо солдат отпуск провёл. Стал в армию возвращаться, просит тестя отправить жену к его родителям, пусть старики на сноху посмотрят. «Не плохо бы подарить свату пару коней да пяток коровок» – намекает тестю. Через год женушка к солдату с дитём прикатила. Нынче они солдатской слободе живут. Солдату, как человеку семейному, разрешается днем службу нести при дворе, а ночевать дома.
Выборы звонаря
(сказка)
Где жизнь куют, там песни поют. А где куют и где поют? – где в колокол звонят. Звонят, значит, кто-то усоп; звонят, значит, кто-то родился.
В лесу без звона жить нельзя. Звон очищает лес, Месяц не утерпит ночью высунуть ухо из тулупа и прислушаться к звону, Дождь прекращает отплёвываться и храпеть от душащей его сырости, лишь бы послушать звон. Бредёт по лесу Осёл, и звонит, и звонит, сам давно от звона оглох.
Беда всегда приходит неожиданно.
Не совру, бровью не поведу: было в дне от восхода до заката двенадцать часов, были времена, когда зверьё ростом ниже, пузой жиже, критиковало зверьё ростом выше, пузом шишре, и зверьё из суконного ряду сидело в президиумах.
Первыми узнали про беду лиса Матрёна и волк Обездоленный. Лиса Матрёна тихонько готовила военный переворот и захват власти в лесном жительстве, а волк Обездоленный (у лисы на побегушках) числится в штате Смотрителем. Интеллект у волка один: прописаться в покоях лисы Матрёны. Парочка видит: год от году уменьшается звериное и птичье поголовье, а почему? От вседозволенности королевской семьи. Птичьи гнёзда вёснами уничтожают, муравейники разрывают и спят в них, падаль для них любимое кушанье, землю под деревьями копают… вон! Прочь с должности!!
У одного наследного принца кабана Хрюкина деревянное сидение от унитаза было рамой для его творческого лица, – грубое несоответствие занимаемой должности с природными данными. Принц не работал над собой, мало изучал действительность, жил запасом старых образов (дед и бабка), ему бы родиться скрипачом, и разучивать ноты до тех пор, пока от трения не вспыхнут струны, так нет же, родился королём – правь! Принцы сутками на работе, они повторяют и повторяют одни и тот же пассажи, церемониалы, парады, одни и те же параграфы поведения, принимают послов, обиженных, обездоленных, сутками кожа на их лицах то растягивается от улыбки, то сжимается от боли, ночью жену поцеловать не могут.
Умер принц. Тяжёлый, горестный звон будоражит лес. Плачем бурлит каждая кочка. Это потом звери и птицы узнают, что Главный звонарь подавился костью (а ведь был почетным академиком общества вегетарианцев!). Занимал принц Хрюкин должность звонаря в Энском зоосодружестве. Состоял у него в помощниках Осёл. Умный начальник всегда держит в заместителях глупого помощника, глупый зам – живые консервы. Сразу нашлось много злых языков, оппозиция начала готовить черные списки недовольных, ото всюду послышались нелесные отзывы: и многоженец был, и к обязанностям относился как карты лягут, и спал много, и обжорством страдал, и всю грязную работу воротил за него Осёл.
На то он и Осёл!
Нет преемника! Зароптали звери, зверята ушли на бессрочные каникулы, кабанихи ропщут: как и кто декретные отпуска оплачивать станет? Как много желающих занять вакантную должность объявилось! Турнирные бои начались. Шутка ли: право первой брачной ночи, огромная материальная заинтересованность, освобождение от уплаты подоходного налога и воинской повинности, бесплатные грязевые бани, бесплатный проезд на линиях местного метрополитена, неприкосновенность в самый лютый голод и прочее. Склоки, обращения в конституционный суд, дрязги… есть власть – худо, нет власти – ещё хуже.
Год длился беспредел. А Осёл всё звонил и звонил в колокол. То в одном углу леса образуется политическая фракция и рассыплется, то в другом углу коалиция, да подполье взбунтовалось – соседи подкидывают идеи свергать всякого, кто без подсказки их, соседей, к власти придёт. Устали звери жить в страхе.
Собрались вместе, осторожничают; помалу раскачались, выбрали президиум по трём нравственным категориям: медведя Овсюгина, сову Мышеедову и коршуна Вершинина (сила, ум, бросок). Открыла собрание сова Мышеедова:
– Судари, дамы. Мужики, бабы. Джентльмены, барыни. Да будет сегодняшний день знаковым: никто никого не лапой, ни клювом, ни жалом не тронет! Нас постигло большое горе: нет рядом с нами наследного принца Хрюкина, нет в лесу порядка, нет учтивости…
Говорила долго, перед собой Лесной Устав раскрытым держала. Что там было написано, малограмотное сообщество не знало, но проникалось важностью момента к печатному слову. Сова упирала на обязательную свирепость будущего кандидата, мол, порядок наведёт сильная личность, а мягкотелые годятся только в пищу, налегала на портретные характеристики – чтоб рыкнул, так рыкнул, мыкнул так мыкнул, хрюкнул так хрюкнул – слабохарактерные члены сообщества вечно страдают поносом.
– Предлагайте кандидатуры.
– Матрёну! Лису Матрёну! – клыками щёлкает волк Обездоленный. Не зря кричит: лиса Матрёна обещает ему повышение по службе, а какой у лисы Матрёны харч отменный! Самовар свой индивидуальный имеется, перины мягкие, деньги ссужает под большие проценты… лисе любая инфляция по боку!
– Ястреба Добрягу! – чирикает воробей.
– Львицу Грациозненскую! – мычит буйвол.
Слабый заручается поддержать своего жизненного заклятого врага. А почему? Голосование тайное! Кричать это одно, а голосовать – другое.
Драки начались. Пришлось медведю Овсюгину пройтись по рядам, помахать лапами. Волк Обездоленный многих на испуг брал, тому больше всех от медведя Овсюгина поддавков досталось.
Выдвинули от «Консерваторов» лося Парфена Гордого, от союза правых сил (они же иноземные подстрекатели) лису Матрёну, от свободных демократов глухаря Никитича.
И счетную комиссию из всякой мошкары насобирали.
А заяц Садко места себе не находит: опять сова Мышеедова пророчит свирепость, жестокость, казни, когда же придёт раскрепощение личности? Как всех объегорить, как сжульничать и звонарём стать? Столько уважения, льгот, неприкосновенность личности!..Был он холостым бродячим певцом, перебивался с воды на капусту. И били его часто в кабаках уважаемые богатеи, и склоняли за тунеядство, и высылкой грозили, волк Обездоленный лапу искусал… Сел он рядом с избирательной урной, гитару на колени положил, слёзы покусанной лапкой по мордочке растирает. Кто за штору не заходит, первым делом интересуется: какой негодяй тебя в такой день обидел? Ведь такой день!
– Господь назначил меня на прошлой неделе Большим воеводой, а я певец, в грамоте не силён, законов не знаю, не согласишься быть при мне секретарём? – отвечает заяц, не теряя достоинства.
Быть вторым после Бога! Да что зайчишка какой-то, да я, Я буду Большим воеводой!
– Проголосуй за меня, я тебя секретарем беру, – обещает Садко.
Люди до власти падкие, что со зверей взять? – голосовали. Всех кандидатов долой, Садко – да!
И ведь прошёл!
– Господа, дамы, – объявляет итоги голосования сова Мышеедова. – Большинством голосов неожиданно прошёл заяц Садко. – И подмигивает, и подмигивает вновь избранному: ума у зайца щепоть куриная, обязательно её, сову Мышеедову, секретарём возьмёт. – Что ж, такова наша воля, присягаем Главному звонарю господину Садко.
Во, как! Жили сотни лет без всяких титулов, а заяц – Господин!
Звонит Осёл в колокол. Как все устали от этого звона! Уж и ноты Ослу подменяли – звонит, и горло перебили – молчи, не ори, не унимается.
Расходятся звери, разлетаются птицы, всяк зорко на других поглядывает: ладно, вот стану я Большим воеводой!..
А заяц – знай наших! Зайчих у него – сотни, терема островерхие отгрохал, лиса Мышеедова для него капусту выращивает, от злости на каждый кочан по пять раз на дню гусениц гадких кидает (чтоб ты сдох, Господин!), волк Обездоленный в большой опале у зайца Садко: лишен всех чинов и наград, сослан болото стеречь от нашествия комаров. Осёл колокол таскает, и звонит, звонит на всё энское зоосообщество…Рад-радёшенёк Осёл.
Заяц Садко учёл промашки кабана Хрюкина. Он изучает действительность, говорит возвышенным стилем, носит модную шляпу, при нём базары пошли нарядные, праздничные, он радость своего сердца перекладывает на музыку гитары. Велел сове Мышеедовой переписать Лесной устав: всем поститься обязательно! (Для примера взять житие умершего кабана Хрюкина). От сытости желудка распирает зайца. Сколько искренней горести и тоски (из прошлого), певучего отчаяния (из настоящего), трепета и воздушных поцелуев (из будущего) слышит лес! И прирастает лес благостью, множится мир зверем и птицей, и гремит колокол, наполняя пространство шумным дыханием трудяги Осла.
– Диплом первой степени дам! – кричит заяц Садко в самое ухо Ослу.
– Ась?.. Куда пойдём? – со смертельным испугом кричит в ответ Осёл.
– От той сосны к этой!!
– На мясо-о?!
– Что с дурака взять… Звони! Лупи в колокол!!
Дядя Горбач
(сказка)
Берега небольшой реки причудливо изрезаны бухточками, заросли высокой травой. Берега давно не косятся. Под многолетней прелой толщей хоронится всякая пожива для всяких зверьков. Река начинается далеко в болоте – маленький ручеёк; спотыкается о коряги, торопится водица добежать до первого родникового ключа, родник ему силы прибавляет, потом родники и справа, и слева вливаются в маленькую речушку; всем скопом осилят добрый километр пути, речка уже подходяще зажурчит на перекатах, бодро запоёт, в далёкую дорогу собираясь, начнёт резвиться – пену сбивать и мусор на лёгкой волне катать, ворчать – камешки со дна вымывать. Не только одна трава запеленала реку, падают старые деревья, образуя непроходимый бурелом, хозяйничают бобры – роют свои сплавные каналы, строят запруды.
К вечеру по-осеннему захмурило и разошёлся дождь, неторопкий, густой. Приехавший из города в деревню одинокий очкастый чудак, вспомнил молодость: сорок лет не был дома, а сколько тогда, сорок лет назад в реке было рыбы! А как в такие дни знатно клевало! Долго пробирался к воде, измазал в глине белые брюки, изжегся крапивой, изломал зонт, стряс очки и едва их нашёл, – да где она, река-то? и, повздыхав, вернулся к родным углам. Чуть шевелилась трава, издавая плакучий шелест. На малюсенькой песчаной отмели жалобно посвистывает постоянно кланяющийся куличок, будто приветствует и приветствует дождь. С черемухи, наклонившейся над звонким перекатом, срываются редкие листья. Всему своё время: вот подуют холодные ветры, закричат в небе стаи отлетающих птиц, и наступит промозглая долгая осень. Потом что-то могучее завоет вверху, подвернёт низом, и белая перина накроет берега; закружит большое белое колесо, словно будет растирать всё встречное в сон – дрему, и мир заснёт под тоскливые песни вьюги.
А пока…
Над перекатом солнце ярится, пахнет прелой землей, жужжат мухи. Ниже переката большой глубокий омут, черное, отшлифованное водой дно омута блестит глянцем – очень удобная зимовальная яма. Осенью в омут скатится вся рыба, и будет стая смотреть сквозь толщу льда на долгожданное тусклое солнышко. Хариус пугливая рыба. Неумелый рыбак только взмахнёт удилищем – маленькие торпеды разлетелись какая куда, большая часть в спасительный омут, проходит время, хариусы возвращаются на жировку, делают «пробежки», успокаиваются. Хариус – гордая рыба, он как карп или сазан в тине – иле жить не будет, ему родниковую, чистую воду подавай. Верховодит в стае могучий, тяжёлый на подъём богатырь Кипун. У него свой дом – в корнях вырванной водопольем березы, возле самого носа в пене кипит и струится вода. Вся стая знает, что Кипун бьёт всякого, кто осмелится рвануться вперед его за добычей, потому, если Кипун сделал хвостом движение «мой выход», лучше не трепыхаться. Но в стае есть хариусы – бойцы, догоняющие в росте Кипуна, нет-нет да такой прожорливый, нахальный боец и опередит Кипуна, схватит плывущую стрекозу или кузнечика возле самой головы вожака. Кипун сделает хвостом предупредительное движение «не нарывайся!», боец, довольный и самовлюблённый, с виноватым видом медленно подплывёт к Кипуну, выгнется, подставляя бок и белое брюхо – Кипун сделает хвостом ленивое «ладно, прощаю».
Есть в стае Горбун. Маленький, горбатый хариус. Когда он был чуть больше коробочки ручейника, большая рыба хотела его проглотить, но Горбун вырвался из цепкого капкана, а вот спинке досталось. Кровь тогда прилилась к его сердцу, мучительная боль пронзила всё тело. Он заплыл в тень сползающей черной коры березы, сжался, с ужасом ждал свою смерть. Сосредоточенно смотрел вдумчивыми глазами в одну точку – на маленького жучка, норовящего подняться по скользкому берегу на поверхность. Добирался до выступа, только бы бежать скорее вперёд, а струя воды всякий раз сбивала его вниз. Мыслями отыскивал неуловимые звуки, которые принесут ему облегчение и ласково, чудно и скоро, обволокут больное тело сладкой песнью любви. Вот с той поры Горбач стал много думать, стал видеть где-то далеко, выше переката, какой-то ему ведомый мир. Наступил момент, когда пытливый ум перешёл от внешних связей к внутренним. Он очень осторожен, пуглив, кормится остатками пиршества со стола братьев и сестер. Он стоит за хвостом Кипуна, прикрывается им как щитом. Горбун – «маленький мечтатель». Он мечтает вырасти больше Кипуна, мечтает занять место вожака, и тогда….То он роется в торфяном иле под брюхом Кипуна, то схватит червяка, выплывшего из берега, но никогда не заплывает на перекат. Порой глядя на свой тёмный закоулок, он проникался сознанием своей робости и бессилия, что начинал плакать. Подплывает всякая мелюзга, дразнится, задирается, а Горбач смотрит на мелюзгу спокойно, доверчиво, даже любяще, с затаённой грустью журит:
– Эх вы, обормоты несмышлёные.
Сильные самцы и сильные самки гоняют по омуту малышей. Мысли вихрем, с ужасающей быстротой несутся в голове Горбача: зачем? Зачем бить дитя, порождённое тобой? Он безнадежно оглядывается, встаёт рядом с пастью Кипуна, испытывает какое-то болезненное замирание, мучительно роется в себе, чтобы такое важное сказать вожаку и выдаёт:
– Полная несостоятельность системы воспитания.
Кипун молчит, пораженный непонятными словами, потом жгучая злоба охватывает его.
– А меня не били в детстве?!
И хватает Горбуна за хвостовой плавник. Горбач бешено рвётся, но железные тиски ещё сильнее сжимают его.
– Дядя Кипун!.. Я больше не буду-у!!
Кипун отпускает Горбача, плюётся и встаёт в боевую стойку.
– Ты это…ты лучше молчи. Я голоден, я за себя не ручаюсь.
Горбач боится переката. Боится своих сильных братьев и сестер.
Тихо позванивает вода на перекате.
Села маленькая птичка на травинку-былинку, нагнулась травинка до самой воды, озорно и ярко блестевшей под ней, принялась пичужка раскачиваться да насвистывать, должно быть Бога славить:
– Фью-ить! Фью-ить!
Заслушался Горбач. От духоты и терпкого запаха прелых трав (хариусы чутко реагируют на изменение окружающей среды), закружилась у него голова. Вдруг Кипун сделал хвостом «мой выход», поднатужился, бросок, травинка выпрямилась, а птичка-невеличка взмахнув на прощание крылышками, исчезла у него в пасти. Горестно – осуждающе смотрит на Кипуна Горбач, а тот самодовольно усмехается.
– Жалко? – спрашивает Горбача.
– Жалко, – просто отвечает Горбач.
– Пускай теперь в моём брюхе поёт.
– Ты лягушек глотаешь, лягушки глупые, а вот птичка…
– Ты радуйся, что я тебя не проглотил! Вот схвачу за горбину!.. Страшно, инвалид детства? Ладно, не трону, сегодня я сыт и жизнью доволен.
Очкастый горожанин не раз и не два выходил рыбачить, но за сорок лет много воды утекло. Река стала другой, обмелела, где были большие омуты, теперь петух перебредёт, где была мельница, там люди тракторами натолкали с полей камней валунов, где был камешник – там тина да плесень: выпрямили люди русло. Нашёл рыбак перекат, присмотрелся, обрадовался.
Кузнечик прыгнул в воду в самом верху переката. Кипун шевельнул хвостом: «мой выход». Сильные и прожорливые хариусы дернулись было в атаку, но благоразумно остановились: Кипун яростно заворочал хвостом. Хариусы берут мух и разных насекомых бесшумно у самой поверхности воды. Бросок на жертву, но кузнечик почему-то рванул его за верхнюю губу и потащил из воды. С ним хочет сразиться противник сильней его?! Кипун рванулся, кузнечик как пискнул и перестал сопротивляться, и с кузнечиком на верхней губе, вожак ушёл в свой дом, в корни березы-топляка. Кузнечик мешал ему закрыть рот, он кололся. Кипун рассердился, так и сяк ходил «в своём доме», но кузнечик сидел крепко.
– Дядя, Кипун, дядя!
Это Горбач встал перед пастью Кипуна, преданно смотрит тому в глаза, напрягается изо всех сил, чтобы сказать самое важное:
– Дядя Кипун, тебя хотят съесть! Я вижу лишнюю ножку кузнечика, эта ножка очень и очень крепкая. Можно я потащу её?
– Горбатый наглец! Таскать добычу из пасти Кипуна?! Да я тебя!..
