скачать книгу бесплатно
Родственников у меня в городе не было, более того, я не знал ни одного адреса кого-нибудь из тех знакомых, кто в разное время перебрался сюда на жительство из нашей деревни, и по этому почти целыми днями стал уединяться на берегу рассекающей город реки, где тянулся большой старый парк с церквушкой на краю, около кладбища. В пасмурные дни синяя дымка полностью скрывала противоположный берег, и казалось, что деревья растут там прямо из воды.
Захватив с собой учебники, я приходил сюда утром и усаживался на старом ящике около самой воды, укрываясь среди низкорослых ивовых зарослей. На моей родине, вблизи нашей деревни был только пруд у мельницы, и не было реки, оттого здешний водный простор завораживал меня, и подолгу нельзя было оторвать от него взгляда, ощущая в душе волнение и трепет. Даже собственная жизнь в такие минуты казалась крохотной росинкой, что утром из последних сил держится на острие влажного листа и вот-вот сорвётся вниз, или брызнувшее сквозь ветви солнце в короткий срок слизнет её теплым лучом.
Иногда мимо по реке проходил теплоход, и всякий раз, если путь его лежал вниз по течению, я провожал его взглядом до тех пор, пока он не скрывался за поворотом, и сердце моё наполнялось грустью потому, что там, куда несла свои воды река, стоял у далекого северного моря её город. И мысли мои снова обращались к ней, а срок до отъезда в деревню начинал казаться непреодолимой вечностью. В такие минуты хотелось всё бросить и мчаться туда, чтоб снова встретиться с нею. Но снова рассудок смирял чувства, лишь рука непроизвольно выводила на песчаной полоске берега ее имя, обычные буквы которого со временем начинали казаться магическими знаками. Проходило время, проплывал мимо теплоход или тащилась баржа, и от середины реки накатывала на песчаную отмель новая волна, выдыхалась у моих ног, а отхлынув обратно, смывала её имя, будто уносила с собой. И печально было смотреть на эту волну и чувствовать свое бессилие перед неумолимым временем…
Вступительные экзамены я сдал успешно, но лето уже кончалось, до сентября оставалась одна неделя, и первые сорванные ветром листья мягко влетали в осень. Когда стрекочущий мотором «кукурузник» оторвал колеса от взлетной полосы областного аэродрома, внизу поплыли поля, на которых ползали медлительные трактора, и копошились люди. В зелёных заливах хвойного леса играли всплески пожелтевших берёз.
Близилось любимое время – осень. Впервые мне предстояло провести её не в деревне, а в городе. Но впереди была еще целая неделя, и я от души радовался, что смогу пожить дома. Наверное, только в разлуке со своей малой родиной, вдали от неё, человек может наиболее полно почувствовать, что значит она для него в жизни.
Боковым ветром самолет в воздухе болтало, пассажиров укачивало.
Сидящая рядом со мной старушка мирно дремала, почти касаясь склоненной головой моего плеча. Лететь предстояло больше двух часов, я достал книгу, попытался читать, но взгляд скользил по строчкам, а смысл их не доходил до меня. Несколько раз приходилось возвращаться назад, перечитывать заново. В конце концов это утомило, я отложил книгу и уставился в иллюминатор. Мои мысли в который раз обратились к деревне, закрыв глаза, я думал о предстоящей нашей встрече. Сердце моё волновалось оттого, что скоро снова увижу её. Но судьба распорядилась иначе…
Еще не добравшись до родной деревни, в райцентре я встретил неожиданно «кинщика» и узнал от него, что она уехала домой два дня назад. На душе стало пусто…
Вечером, выйдя из дома, я отправился за околицу деревни к старым липам. Они встретили меня грустным шумом предосенней листвы. Я не знал, когда снова увижу её. И увижу ли когда-нибудь…
Минул год. Закончив первый курс института, я приехал в начале июля в деревню на летние каникулы и с нетерпением ждал её приезда. Но вот прошел июль, и не осталось ни малейшей надежды на то, что она приедет в деревню: август – пора вступительных экзаменов, а она собиралась поступать в институт в своем городе. Все мои мечты о нашей встрече рухнули, долгое ожидание сменилось в душе унынием и чувством отчаянного одиночества. Я клял себя за то, что не спросил у её бабушки адреса, можно было написать письмо, узнать приедет или нет и не мучиться в неведении, не замирать сердцем всякий раз при виде рейсового автобуса из райцентра. Мысли о письме приходили ко мне постоянно, но я никак не мог решиться сходить к её бабушке и спросить адрес. Только терпеливо ждал день за днём. И так целый месяц.
Иногда вечером я уходил к нашим липам и подолгу засиживался один на замшелых камнях, вспоминая минувшее лето. Думать о ней здесь мне было легко, как будто только вчера мои ладони касались её плеч, а ветер задувал к моему лицу её волосы. Я закрывал глаза, и видел её стоящей спиной к дереву, видел её красивые большие глаза и чувствовал прикосновение её влажных губ. И что мне теперь было делать? Помнит ли она обо мне в своём далеком городе? Встретимся ли мы когда-нибудь?..
Кирпичный вокзал старого города, заново окрашенный в красный цвет с белыми обводами вокруг окон и дверей, выглядел в этот пасмурный осенний день серым и неприветливым. На тележки носильщиков, на следы людей, на их головы и плечи тяжелыми хлопьями валил мокрый снег. Рыжая собака мелко перебирала короткими лапами по свежему снегу, и из-за голодного блеска её заискивающего взгляда тоскливо подумалось, что она бездомная.
Мой приятель, которого я приехал на вокзал провожать, уже вошел в вагон, и я с секунды на секунду ждал отправления поезда. Хотелось курить, но спички у меня кончились. У соседнего вагона торопливо докуривал сигарету высокий парень в расстегнутом на все пуговицы пиджаке, видимо, ехал этим же поездом. Я направился к нему прикурить, но на полпути что-то заставило меня остановиться и повернуться лицом к поезду.
Из окна вагона, опираясь маленькими ладошками на стекло, смотрела она. Это было так неожиданно, что я застыл на месте и какое-то время не мог понять: снится мне или вижу её наяву. Удивление и радость смешались в сердце. Она тихо улыбалась мне, а поезд уже тронулся. Его движение вывело меня из оцепенения, я бросился к уплывающему прочь вагонному окну.
Она, видимо, заметила меня на перроне чуть раньше, но выходить ей было уже поздно, и она лишь успела написать на клочке бумаги номер своего телефона. Улыбаясь, показывала его через стекло. На ходу я радостно махал рукой в знак того, что увидел и разобрал крупно написанные неровные цифры, которые могли соединить нас. Через несколько минут поезд скрылся из виду в летящем снегу, уже далеко погромыхивал колесами на стыках рельс, а я всё еще стоял на краю платформы, взволнованный, благодарный судьбе, и вслух повторял номер её телефона…
Через два дня я позвонил ей по междугороднему телефону-автомату. Оказалось, она ездила с отцом в Ленинград. Мы долго разговаривали с ней и с тех пор в течение нескольких лет никогда не теряли связи друг с другом, а дважды в году, во время зимних и летних каникул, встречались в деревне.
Как это прекрасно – знать, что где-то, пускай далеко-далеко, живёт дорогой тебе человек и этому человеку ты всегда нужен. Мы были счастливы. А разве можно обыденными словами рассказать о счастье?
Но юность беспечна. Она всегда далека от того, чтобы день измерять часами. Годы уходили, а мы не дорожили ими. Мы даже не подозревали тогда, что были счастливы. Просто казалось, что так должно быть и будет всегда. Но всё кончилось неожиданно и грустно, и некого винить в том кроме себя…
Получив распределение после окончания института, я почти полтора месяца жил в деревне. Она тоже обещала приехать, но шло время, а её не было. Томительное ожидание измучило меня.
Она приехала лишь в конце августа, в последний день перед моим отъездом на место работы и пришла ко мне вечером, когда я в своей избе упаковывал книги, которые хотел взять с собой. Радость встречи не смогла пробиться в моей душе сквозь толщу обиды и мучений долгого ожидания и неизвестности. Она сразу поняла это. Она всегда понимала меня, всегда чувствовала или угадывала любое движение моей души.
– Я была в стройотряде… Так уж получилось. Сначала не хотела ехать, а в последний момент решилась…
Но накануне отъезда я уже не нашел в себе сил успокоиться и простить её. Разговор всё время не клеился, и обоим впервые во время наших встреч было неловко и тяжело. Такого не было между нами с первого дня нашего знакомства.
Вечером я провожал её до дома бабушки. Всю дорогу мы шли молча, как будто вдруг нам стало нечего сказать друг другу. Только на крылечке, где когда-то вместе провели столько памятных сердцу часов, она сказала:
– Ты знаешь, я всё думаю, что нам нужно что-то решить. Мне осталось учиться один год.
Я молчал.
– Если даже этот год мы не будем вместе, я хочу всегда знать, что ты мой…
У меня снова не нашлось слов. Я даже не задумался над тем, что говорила она. Даже её голос показался мне чужим, незнакомым, будто слышал его впервые. Лишь одно не давало мне покоя в те минуты: уезжаю! Завтра я уезжаю и меня ждет впереди новая жизнь. Как-то она сложится…
Она не знала, как ей быть и мучилась.
– Один парень, который учится вместе со мной, говорит, что любит меня…
И сделала последнюю попытку:
– Скажи, ты меня любишь? – голос её дрожал. Она едва сдерживалась, чтоб не заплакать.
Мне бы очнуться, сказать ей: прости, любимая. Я люблю тебя всем сердцем и не мыслю своей жизни без тебя. Но не знаю, что стало со мной. Обида ещё не остыла. Я, как загнанная лошадь, закусил удила и в последнем порыве мчался к пропасти. Бросил ей резко и зло: нет!
Она с ужасом отпрянула от меня, зажала руками уши и бросилась прочь…
Всю ночь я не сомкнул глаз, а утром не смог решиться зайти к ней перед отъездом, хотя рано пришёл на автобусную остановку и все время поглядывал в сторону дома её бабушки. Но так и уехал. С горечью в сердце и тревогой…
Потом, наверное, не было дня, чтобы я не вспоминал о ней. Так мне было одиноко и стыдно. Понимал, что надо сделать навстречу решительный шаг, но всё медлил, чего-то ждал, надеялся неизвестно на что. Так прошел целый год. Он был для меня долгим и мучительным.
Известие о том, что она выходит замуж, пришло ко мне удивительно быстро. У дурных вестей гораздо короче пути.
В то время я проводил свой первый рабочий отпуск в деревне у родителей. Странно, но окружающим как будто доставляло большое удовольствие сообщать мне о её замужестве.
– Ты слышал?
– Что?
– Она выходит замуж…
– Слышал!
– Как же так? Казалось, что у вас всё ясно.
Что им было ясно, я не понимал, но со всей отчетливостью сознавал, что почему-то для большинства знакомых в деревне было большой радостью увидеть мои муки, наблюдать, как скрутят меня душевная боль и отчаяние, чтоб потом перешептываться между собой:
– Ах, как он страдает из-за неё!
Но я не оправдал этих надежд. Ни единым словом, ни взглядом не выказал своих чувств, огромным усилием воли спрятав их за маской равнодушия. Никто не узнал, что творилось в моём сердце. Встречаться с людьми в ту пору стало выше моих сил, и потому большую часть времени я проводил на реке, пристрастившись к рыбной ловле. Поднявшись на рассвете, шёл лесной дорогой на реку. Там возле Черёмухового омута много лет назад был сделан рыбаками шалаш. Крыша его была покрыта дерном, веселые цветы кошачьей лапки, одуванчики с пушистыми шариками пуха украшали ее.
Прошагав семь километров, я разводил около шалаша огонь и кипятил чай, заваривая его зверобоем и листьями черной смородины, потом тихо сидел над ближним омутом в ожидании клёва и ни о чём не думал. В траве на лугу бойко стрекотали кузнечики, над самой водой низко летали кулики. Чаще всего клевала плотва, не крупная, величиной с ладонь. Иногда брал окунь. Резко, стремительно, заглатывая крючок с наживкой.
Бывало, мне не хотелось уходить с реки, и я оставался ночевать в шалаше. К вечеру воздух свежел, над рекой поднимался туман, густой и белый. Реки уже не было видно, только на перекатах она чуть шумела. Опускалась на землю августовская ночь, и в небе срывались, падали звезды. Я смотрел, как они оставляют светлые росчерки в ночном небе, но ни разу не загадывал желания…
Деревенская изба, некогда уютная, мне стала казаться чужой и мрачной. Проходил день и наступала беспокойная ночь. Когда я был один, память снова входила в мой дом. Она мучила меня до исступления. От сознания непоправимости происшедшего каждый новый день меня раздражал или даже пугал. Со временем наступило страшное опустошение, будто внутри что-то перегорело, присыпав пеплом боль сердца. В душе стало так пусто, что в ней совершенно ничего не чувствовалось, ни горечи, ни отчаяния, словно её и не было, души. Вместо неё – одна лишь пустота, сумрачная и пугающая.
Я не смог больше жить в деревне, в избе, где всё напоминало о ней. Не дождавшись конца отпуска, уехал из деревни…
Через два года судьба забросила меня на некоторое время в Ленинград, где однажды я совершенно случайно столкнулся на улице с сыном её бабушки. Разница в возрасте у нас была небольшая, мы выросли в одной деревне, легкими листьями оторвались на ветру от одного дерева и, конечно, было о чём поговорить, что вспомнить. Я охотно согласился поехать к нему в гости.
Жена Алексея, Галина, хотя и не землячка, но так же знакомая по деревне, встретила радушно, как близкого знакомого. Сразу же посыпались вопросы о деревне, давно ли был там, что там нового, все ли знакомые живы-здоровы, и где теперь обитаю сам. Перед этим я не ездил в родные края около года, письма от родителей, почти неграмотных стариков, получал крайне редко, да и сам до писем не большой охотник, потому свежих новостей не знал, а о себе – что рассказывать! Наш вечер превратился в вечер воспоминаний, и как это бывает в таких случаях, былые дни и былые встречи в наших разговорах заиграли солнечными бликами в сумраке прошлого, и всем казалось, что светлее тех дней и встреч уже ничего не было в жизни. Вспоминая прошлое, люди становятся сентиментальными. Возможно, оттого, что память всегда лучше хранит в себе всё доброе, хорошее, и наши сердца берегут сквозь годы тепло…
Мне не трудно было заметить, что в наших разговорах и Алексей, и Галина намеренно не упоминали её имя, которое нетерпеливо просилось сорваться с их уст. Но они боялись причинить мне боль, щадили мою память, и когда наш разговор вот-вот должен был коснуться её, направляли его в другое, более спокойное русло. Я охотно подчинялся, послушно следовал за ними, сдерживая в себе острое желание узнать что-либо о ней. Счастлива ли она?
Лишь когда рассматривая альбом с семейными фотографиями, мой взгляд несколько задержался на её свадебной фотографии, и при этом я, видимо, чуть вздрогнул, что не осталось не замеченным, Галина несмело произнесла:
– А ведь мы могли стать родственниками…
Но Алексей недовольно взглянул на жену, и она смутилась.
– Ничего, – успокоил я, закрывая альбом. – Вы давно не встречались с ней?
– Минувшим летом, – настороженно ответил Алексей.
– Она приезжала на недельку к бабушке в деревню с… со своим мужем, – добавила Галина.
– Я не знал этого. Верно, меня тогда уже не было в деревне, – по возможности равнодушно ответил я.
Моё внешнее спокойствие подтолкнуло Галину к дальнейшему разговору. Она стала вспоминать:
– Знаешь, однажды мы ходили с ней за земляникой. У вас в деревне на просеку. Обратно шли мимо твоей деревенской избушки. Она как-то странно посмотрела на неё и потом молчала до самого дома. Уже у бабушки сказала: «Как хорошо было приезжать сюда, когда знала, что здесь меня ждут. Если б я вышла за него замуж, то…» Тут спохватилась и не договорила. Потом на неё нашла какая-то рассеянность, даже на вопросы она отвечала невпопад, а вечером потащила меня гулять, увела за околицу, туда, где развалины часовни и старые липы. Я оставила её одну, а сама пошла собирать на лугу цветы. Когда вернулась с букетом обратно, прислонившись спиной к дереву, она плакала.
– Мне никогда не доводилось видеть таких старых лип, как те около часовни.
– А у нас на псковщине, – виновато поспешила откликнуться Галина, и Алексей живо поддержал её.
Я принял их игру. Где нужно поддакивал, спрашивал о чём-то и даже несколько раз пытался рассмеяться. Общими усилиями ладья нашего разговора снова выбралась со стремнины на ровную спокойную гладь и медленно закачалась на ней с приспущенными парусами…
С тех пор, где бы я ни был, что бы я не делал, её имя не уходило от меня дальше моего сердца. Тронутые струны памяти вновь ожили, лишив покоя. Было отрадно и мучительно предаваться воспоминаниям в тихие часы одиночества. Когда-то казалось – всё давно прошло, перегорело, отлегло от сердца, и вот снова всколыхнулось, заболело и заговорило. Я начал жить воспоминаниями, незаметно для себя раздувая легким ветерком памяти дотлевающие угли, и лучшим помощник мне в этом было моё одиночество. Я засыпал с мыслями о ней и просыпался с ними. Иногда она приходила в мои сны, и тогда, наверное, я улыбался во сне. А может быть, стонал.
Сколько раз в раздумье и нерешительности останавливался у будки междугороднего телефона-автомата с непреодолимым желанием позвонить ей, чтоб хотя бы услышать голос. Всякий раз долго колебался, медлил, и рассудок снова одерживал победу над чувствами. Зачем делать ненужный шаг, невозможно вернуть того, что навсегда потеряно, и зачем тешить себя пустыми надеждами и бередить душу дорогого мне человека.
И всё же я нашел повод для звонка.
Это было в день её рождения. «Позвоню, – подумал я, – поздравлю и всё».
Время до вечера тянулось медленно. Не зная, куда себя деть, я пораньше вышел в город и долго бродил в парке. Потом, набирая номер её телефона, я очень разволновался. Но моё волнение оказалось напрасным. В трубке ответил голос незнакомого мужчины:
– Она теперь не живет здесь. Родители разменяли квартиру после её замужества. Если хотите, я могу дать вам её рабочий телефон. Мы вместе работаем.
Конечно, я хотел. Очень хотел.
На следующее утро я позвонил. Она сама взяла трубку.
– Я знала, что ты когда-нибудь дашь знать о себе, – взволнованно казала она. – Я ждала…
– Я помнил о тебе, – мой голос прозвучал удивительно спокойно, будто мы расстались только вчера.
– Откуда ты звонишь?
Я назвал город, но она даже не спросила, почему я здесь.
– Как ты там?
– У меня всё по-прежнему, – я невольно сделал ударение на слове «всё», – а ты как?
– Ничего, живу…
В это время монета провалилась внутрь аппарата, что-то там внутри щелкнуло, я испугался, что связь вот-вот исчезнет, и торопливо опустил следующую.
– Сколько лет мы с тобой не виделись, – задумчиво прозвучал в трубке её голос.
– Много. У меня есть возможность приехать в ваш город в командировку на несколько дней. Как ты думаешь?
– Обязательно приезжай!
– Я приеду, я хочу тебя видеть…
– Зачем? – вздохнула она.
Странно, но ни она, ни я, не хотели сейчас говорить о прошлом, будто весь мир мог услышать нас. Может, просто оба не хотели ворошить минувшее, где мы жили другой жизнью и нас разделяло только расстояние. Я мог бы разговаривать с ней сколько угодно, но её ждали дела.
– Извини, мне нужно работать. Люди ждут. Позвони ещё когда-нибудь. И не забудь, ты обещал приехать…
– Я обязательно позвоню! До свидания!
– До встречи…
Выйдя из телефонной будки, я чувствовал себя необыкновенно счастливым человеком. Наверное, у меня в те минуты был очень глупый вид. Мне снова было не больше двадцати. Окружающий мир будто посветлел, стал добрее и доверчивее. Хотелось броситься на шею первому встречу и с радостью сказать ему: она ждала меня! Она всё ещё ждала! И я по-прежнему люблю её!
Незнакомый город поразил меня своими контрастами: рядом с современным микрорайоном из многоэтажных домов-коробок, первые этажи которых играли холодным стеклянным светом витрин магазинов, ютились старые поморские дома, обитые вагонкой и покрашенные, как один, в зеленый цвет. Они дышали историей, и я, добираясь пешком от железнодорожного вокзала до ближайшей гостиницы, испытывал волнение от этого дыхания. Казалось, что вот-вот с грохотом выкатит из тихого переулка конный экипаж, и за розовыми шторками окошечка мелькнет румяное личико купеческой дочки или густая борода самого купца…
Было утро. Совершенно безветренное, но по северному прохладное. Потом погода резко изменилась. Всё вокруг неожиданно преобразилось, стало серым и неприветливым, воздух заметно похолодал, и скоро крупными хлопьями полетел весенний снег, такой густой, что и в десяти метрах ничего не было видно. Автомобили замедлили движение и зашумели шинами по мокрому асфальту, прохожие, наоборот, спешили. И, наверное, я один лишь всё так же неторопливо шагал по улицам её города и вспоминал другой, уже давно растаявший снег…
В весеннюю пору мы встретились в деревне только однажды, приехав туда в начале мая на несколько дней.
Что делать, я не люблю весны. Всякий раз трудно переношу это время, когда и в природе, и в душе начинается брожение. Чувства и мысли идут вразнос, никак не могут слиться в единое постоянное русло. Неудержимо тянет к людям. В эту пору трудно понять самого себя, потому что в душе смятение, нет в ней ни устойчивости, ни успокоения…
Та весна была поздней. Воспоминания о ней наполнены светом наших встреч.
В один из дней, возвращаясь из леса, я увидел на небольшой полянке подснежник. Он рос возле трухлявого березового пня на подсохшем взгорке, прогретом солнцем. Я осторожно выкопал его из земли вместе с корешками, принес домой, и поставил в стакане с водой на окно. Вечером показал подснежник ей. Выросшая в северном городе, возможно, никогда в жизни не видевшая подснежников, она долго и внимательно рассматривала его, а потом то ли в шутку, то ли всерьез обвинила меня в жестокости.
К исходу следующего дня неожиданно повалил снег. Вечером, когда мы встретились, она всё повторяла, что этот снег теплый, и с улыбкой ловила в ладошку снежинки, которые тут же таяли. Снег засыпал, облепил наши плечи и только на её белой вязаной шапочке был почти не заметен.
Мы шли мимо погруженных в сон деревенских изб, и у нас не было мысли о том, чтобы укрыться от летящего плотной стеной снега. Он поскрипывал под ногами весело и мягко, без резкого звука, какой бывает зимой в морозную погоду. Позади оставались следы, две ровных цепочки на дороге, которые тянулись от нас к месту нашей встречи и там расходились в разные стороны к нашим домам.
В моей избе она подошла к окну и снова стала рассматривать подснежник, потом почти с виноватой улыбкой обняла меня и тихо шепнула: спасибо!
А ночью я долго не мог заснуть, курил и смотрел из окна на улицу. В свете ночного фонаря было видно, что снегопад постепенно затихал. Прямо возле моего окна стояла верба. Белый снежный пух бережно укутал на ней проклюнувшиеся сережки, словно для того, чтоб сберечь их весеннюю нежность. Липы в саду дремали.
