Наша жизнь – это соло… Сборник

Они сидели в сумраке купе рядом друг с другом и говорили, перескакивая с одной темы на другую, или молчали. И молчать тоже оказалось совершенно естественно и комфортно. Ночь постепеннно перетекла в утро. Незакатное в эти летние месяцы солнце висело над горизонтом, будто насупившись: опять работа, когда же отдых? Состав, замедляя движение, подходил к Мурманску.

Люди давно научились вышибать клин клином, и тот, кто придумал этот способ, безусловно, был не фраер, а затейник и большой молодец. А иначе, как вытолкнуть занозу из сердца, засевшую там беспардонно и основательно? Их история с Настей Сосновской, так красиво начавшаяся в незабываемом первом «картофельном» сентябре и длившаяся почти два года, вдруг неожиданно закончилась прошлым летом. Вернувшись после трёх непрерывных рейсов на отдых в общагу, Саня обнаружил в своей почтовой ячейке тоненький конверт с тетрадным листом внутри. На нём ровным Настиным почерком были написаны всего две строчки: «Я вышла замуж и уезжаю. Если сможешь, прости меня, Санечка». Ни больше, ни меньше. Царёв вначале подумал, что это шутка такая, розыгрыш. Когда он отправлялся в первый рейс, Настя сдавала ГОСы и никуда, тем более, замуж выходить не собиралась. Петрова, соседка по комнате сообщила, что Сосновская сразу после экзаменов наспех собрала вещи и отбыла в неизвестном направлении. При этом её сопровождал чернявый лейтенант явно кавказской национальности. Царёв от боли и горечи будто ослеп. В том месте, где жила любовь, образовалось гулкая пустота с острой занозой в самом центре. Считается, что дружба более долгосрочная и стабильная, чем любовь. Во всяком случае, она гораздо реже предаёт. Царёву не повезло. Ему рано довелось испытать предательство дружбы, а теперь вот ещё и любви.

Оставаясь больше месяца в полном неведении, он встретил Настю однажды в неожиданном месте: у автовокзала в славном городе Мурманске, на улице Коминтерна. Был уже конец августа. До отправления их последнего в этом сезоне рейса оставалось около часа.

– Привет, – Сосновская, в отличие от Царёва нисколько не удивилась, внешне казалась спокойной, как всегда, приветливой и немного ироничной.

– Ну, здравствуй, – Саня искал на её лице признаки сожаления или раскаяния, – я мог ожидать чего угодно, только не встречи с тобой в Мурманске.

– Здесь недалеко, в Печенгском районе, в посёлке Луостари служит мой муж, Тангик.

– Да откуда он взялся этот Тангик, с Луны свалился, что ли? Или, может быть, он всегда существовал где-то параллельно? – Царёва распирало изнутри от накопившейся обиды, горечи и ревности.

– Ниоткуда он не свалился. Мы с ним знакомы с детства, жили в одном доме. Он был влюблён в меня, а я любила Эдика, за которым и попёрлась потом из Пицунды в столицу. Этой весной Тангик разыскал меня в Москве, позвал замуж. И теперь я не Сосновская, а Ма-на-сян. Ведь ты, Царёв, меня никуда не звал, и как мне кажется, не собирался?

– Что же ты наделала, Настя? Ты любишь его? – Царёв не верил своим ушам.

– Наверно, – Настя ответила не сразу, как бы перепроверяя себя.

– А я? Меня ты уже не любишь? Разве так бывает?

– Он – это он. А ты – это ты. В жизни получается не всегда так, как хочешь. Если не имеешь рядом с собой кого любить, люби, кого имеешь. Саня, я беременна и учусь радоваться тому, что есть.

На этом они и расстались. Царёв, с поднявшейся к самому горлу болью, пошел в состав. Его уже подали к платформе. А Настя на автобусе отправилась в свою, отдельную теперь от него, жизнь. В военный городок Луостари, спрятавшийся среди сопок и где полгода стоит полярная ночь. К своему мужу лейтенанту Тангику Манасяну, которого, Саня так и не понял, она сейчас любит, или только пытается полюбить. Какое-то время он думал о ней постоянно. Но жизнь продолжалась, и мысли о Насте постепенно вытеснялись повседневностью. Рана затягивалась. Сосновская отступала с переднего края, лишь иногда всплывали яркие картинки из прошлого и смутные видения то ли настоящего, то ли будущего. Представлялось, что Настя, живущая за полярным кругом, пусть изредка, но тоже о нём вспоминает. Мысль эта была приятна и грела душу безотчётно-опрометчивой, но волнующей надеждой.

Спустя год, в начале этого сезона Царёв познакомился с солдатиком, ехавшим в отпуск из части, расположенной в том самом посёлке Луостари. Оказалось, что он служит в роте под началом старшего лейтенанта Манасяна. Словоохотливый отпускник после стакана портвейна поведал Сане о своей службе, о «психопате» – командире, его красавице жене, в которую влюблены все без исключения офицеры и, само собой разумеется, солдаты.

– Ну, а она что? – как мог равнодушнее спросил Царёв.

– Кто, Настя? А что она, сначала беременная была, потом родила. Девочку. А этот козёл усатый ревнует её ко всем и время от времени мозги вправляет. Ходит Настёна по городку в тёмных очках, чтобы фингалы никто не видел.

Сердце крепко и плотно сжало, будто, рукавицей. Задыхаясь от нахлынувшей ярости и бессилия, Царёв встал и, не попрощавшись с оторопевшим бойцом, направился в штабной вагон. Он закрылся в купе и просидел пару часов, неотрывно глядя в окно. Там зелёной лентой быстро перемещался лес. Эта сплошная полоса время от времени разрывалась на части, открывая большие прогалины. На них голубыми кляксами ютились озёра, соединённые узкой полоской реки. А вдалеке, на самом горизонте стояли, подпирая небо и о чём-то задумавшись, фиолетовые сопки. На берегах озёр лежали поросшие бархатным мхом валуны. Кое-де виднелись палатки. На одной из полян стояли, крепко обнявшись, парень и девчонка. Молодые, загорелые и, по всей вероятности, счастливые. В какой-то момент они обернулись к проносящемуся мимо составу, энергично замахали руками и спустя мгновение исчезли.

После того рейса Царёв по прибытии в Мурманск, из состава не уходил. Здесь была его территория, город же, разбросанные вокруг него посёлки, территорией враждебного армянина Манасяна, который увёл чужую женщину и теперь пытается агрессией доказать истинность русской поговорки: «Бьёт – значит любит». А Настя, если до сих пор не сбежала от садиста, занизила самооценку и признала его право на побои. Ну, что же, каждому своё.

***

Спустя год летом в Москве и других городах СССР проходили Игры ХХII Олимпиады. Вследствие обострившегося противостояния между государствами Варшавского договора и НАТО, которое было вызвано вводом советских войск в Афганистан, более 60 стран объявили бойкот играм. Хотя некоторые спортсмены из этих стран всё же приехали в Советский Союз и выступали под олимпийским флагом. 3 августа состоялось закрытие Олимпиады. Сто тысяч зрителей на стадионе в Лужниках, затаив дыхание, со слезами на глазах следили за полётом талисмана соревнований, добродушного медведя под мелодию песни Пахмутовой «До свиданья, Москва!»:

Не стал исключением и этот рейс. Выпив стакан горячего чая, Саня прилёг на полку, прочёл несколько страниц самиздатовской книжицы Войновича о необычайных приключениях солдата Ивана Чонкина и отключился. Впервые за всё время работы на железной дороге Царёву приснился сон. Обычно, когда удавалось немного поспать, он мгновенно проваливался в некую невесомость, где сновидениям не было места. В сегодняшнем сне прошлые и настоящие события его жизни, фантастически и причудливо переплетаясь, текли мимо, будто пейзаж за окном их поезда. И в этих совершенно нереальных хитросплетениях присутствовала абсолютно реальная Алина Омская, к которой он испытывал какую-то запредельную, восторженно-трепетную нежность.

Глава 4 Мурманск

Мишка Лысков запер двери изнутри, прошел по составу и выбрался на платформу из вагона дежурного проводника. Предосторожность совершенно не излишняя. Иначе могут и «обчистить» вагон в твое отсутствие. Причем, так сказать, свои же коллеги проводники из другого состава. Именно те, у кого что-либо спёрли раньше. Например, одеяло, подушку, матрац, занавеску, или, хотя бы, подстаканник. Поэтому на составе всегда дежурили по графику несколько человек.

Маршрут был приблизительно один и тот же. Сначала перекусить в столовке недалеко от вокзала. Затем нужно купить спиртное, сушеного морского окуня, а если повезёт, то и копчёного палтуса, а также еды в дорогу. В течение месяца Лысков покупал рыбные наборы, ассорти: килограмм хвостов, плавников и небольших кусочков разной рыбы в целлофановом пакете. Потом варил на печке в котельном отделении рыбный суп, добавив 2—3 картофелины и луковицу. Получается вкуснятина. Настоящая уха. Правда, с дровами вечная проблема. А ведь еще нужно и «титан» топить, чтобы всегда кипяток был. Электрических же «титанов» в их допотопных вагонах отродясь не бывало. Прошлым рейсом Мишка за литр водки «достал» здесь у местных путейцев целый мешок драгоценного топлива – торфяных брикетов. Хотя экипировщики должны обеспечивать ими проводников бесплатно. Но такой щедрости тут не дождёшься. Ну, и фиг с ними. Теперь до конца сезона, если расходовать экономно, хватит. На печке можно и яичницу поджарить, а также отварить готовые пельмени по 62 копейки за пачку или картошку. Всё лучше, чем есть непонятно что в вагоне-ресторане.

Часа за два до отправления нужно возвращаться обратно на состав и хотя бы немного поспать. А куда тут пойдешь? Мурманск, конечно, город интересный, расположился себе на сопках, с сильным перепадом высоты, растянувшись вдоль залива почти на 20 километров. А в ширину – так себе, узковатый. За полчаса можно подняться от вокзала вверх до окраины. Центр состоит, в основном, из домов «сталинской» застройки, но в городе преобладают «хрущёвки», а в некоторых местах ютятся послевоенные одноэтажные и двухэтажные деревянные бараки.

Многие панельные дома разноцветные, в мозаике. Камни на улицах покрашены. Наверно так мурманчане компенсируют скудость цвета в зимнее время, которое длится здесь почти восемь месяцев. Вообще, город относительно молодой. Ещё живут и здравствуют современники его основания. Наверняка эти люди помнят, что назывался город тогда Романовым-на-Мурмане и был он последним городом, основанным в Российской империи. Тем более, не могут не помнить интервенции бывших союзников России в Первой мировой войне, ужасов гражданской войны и немецкой оккупации. По плотности бомбовых ударов Мурманск уступил лишь Сталинграду. И этим всё сказано. Еще в начале сезона, по прибытии в крупнейший мировой заполярный город забрались студенты на сопку Зеленый мыс к знаменитому Алёше: мемориальному комплексу «Защитникам Советского Заполярья в годы Великой отечественной войны». Отсюда весь город, залив и порт – как на ладони. А сам гранитный Алёша со своей сорокаметровой высоты смотрит куда-то вдаль, в сторону Норвегии. Члену НАТО, между прочим. Возможно, оттуда им, норвежцам, его хорошо видно в оптические прицелы. Ну и пусть смотрят. И может быть, он им кое-что напомнит. А то у всех этих членов память стала очень короткой.

Пару раз ходил Мишка в кино на дневной сеанс, но сразу засыпал. Еще ездили несколько раз к чёрту на кулички попить пива. Интересное дело. Едет и едет троллейбус по дороге среди сопок, а вокруг – ничего нет, ни построек, ни людей. И вдруг – микрорайон, в котором среди современных домов расположилась неприметная, но очень уютная кафешка, а в ней пиво просто обалденное. Нигде раньше такого не пробовал. Пена держится долго и оседает «шапкой» на дно пустой кружки. А к пиву тебе на выбор: рыба, креветки, сосиски, бутерброды. Местные рассказывали, что воду для пивзавода, расположенного неподалёку, привозят из какого-то чудо озера. А качество пенного напитка от воды, прежде всего, и зависит. А может быть оттого, что пивоваренное хозяйство возглавляет женщина. Чудеса, да и только!

Перекусив в столовке, Лысков отправился в магазин за палтусом. Хвост очереди находился на улице. Впереди, почти посредине, стояли свои девчонки Маринка Неверова и Женя Калитина.

– Предупредили, что я с вами? – деловито поинтересовался Мишка у подружек.

– Он с нами, – не моргнув глазом, подтвердила Неверова.

– Бабуля, я отходил ненадолго. По нужде, – вдохновенно соврал Лысков недовольной старушке.

Где-то, спустя час купили по 5 килограммов сушеного морского окуня. На него спрос в Москве большой. Заказов всегда много. Палтуса сегодня в продаже не было. Как и в прошлый рейс. Сделав остальные покупки строго по списку, Мишка отправился в состав. На обратной дороге догнал заметно повеселевшего Вадика Стапфаева с сумкой бутылок. Внутрь поезда зашли тем же путём – через вагон дежурного. Мишка прилег на полку, блаженно вытянул ноги и мгновенно уснул.

Лёве Скорову Мурманск нравился. Накануне первого рейса он основательно покопался в справочной литературе и имел чёткое представление об истории города. Впрочем, Лёвка делал это всегда, отправляясь куда-либо из подмосковных Луховиц. Скоров бродил среди современных, построенных относительно недавно кирпичных и совершенно новых панельных домов, ходил в порт, забирался на Зелёный мыс, пытаясь представить жизнь древних норвежцев и норманнов, то есть, викингов, которых русские люди называли мурманами. Лёвка выяснил, что город начали строить позже, чем путейцы тянуть железную дорогу. Вся область лежала в арктической зоне, поэтому железнодорожникам приходилось работать в сложнейших условиях. Семь месяцев в году лежал снег. Профиль и план пути был, наверное, одним из самых сложных во всей системе железных дорог. Здесь кривизна составляет более семидесяти процентов. При этом кривые – это тебе не только повороты по горизонтали, но и вертикальные перепады. От последнего города, построенного в царской империи «начерно», для военных нужд, не осталось практически ничего. Тем не менее, в воображении возникал безрадостный пейзаж: пара улиц с одноэтажными домами, угрюмыми рабочими бараками, приспособленными под жильё железнодорожными вагонами-теплушками. Затем, в годы первых пятилеток – бурное строительство предприятий, домов, береговой базы, флота. И всё впустую, коту под хвост. Всё сожрала, искромсала, перемолола в труху война. Лёва представлял себе уныло-трагическую картину: сплошные руины, среди которых торчат, как гнилые зубы во рту, всего несколько зданий. И вот красавец-город отстроен заново, особенно в последние двадцать лет.

Лёвка зашёл в столовую, без аппетита съел рассольник, котлету с рисом. За соседним столиком сидели три мужика. Соблюдая конспирацию, один из них откупорил под столом бутылку водки и разлил её в стаканы с отпитым наполовину компотом. Мужики чокнулись, опрокинули «коктейли», молча стали есть. Скоров судорожно сглотнул, в груди ёкнуло, набатно заколотилось и заныло сердце, лоб покрылся испариной, а во рту стало сухо. Дрожащей рукой он схватил стакан с компотом, выпил, не ощущая вкуса, и почти бегом направился к выходу. На улице, ведущей вниз к вокзалу, Лёвка столкнулся с девчонками Женей Калитиной и Маринкой Неверовой, тащившими тяжелые сумки.

– Лёва, ты чего это такой взъерошенный? – Неверова озадаченно смотрела на великовозрастного студента в «целинке», беспокойно озиравшегося по сторонам.

– Кто, я? Да нет, ничего, всё нормально, – Скоров с усилием осадил нарастающий изнутри мощный ЗОВ, – Давайте сумки, подсоблю.

Чеченец Ваха Берсанов в Мурманске, как и в Москве, чувствовал себя «не в своей тарелке». За три года, которые он прожил в столице, это чувство немного притупилось, но не исчезло. Ваха вырос в горном ауле недалеко от Урус-Мартана. Он впитал обычаи, традиции своего народа, и вместе с ним – совсем свежую обиду, связанную с его депортацией. Города с ускоренным темпом жизни, однообразием многоэтажек, скученностью вызывали настороженность и раздражение. Он тосковал по родному пейзажу: заснеженным горным вершинам, быстрым рекам, мечетям, сторожевым башням, укладу жизни своего тейпа. Правда, много средневековых башен и жилых домов-саклей было разрушено в процессе выселения чеченцев и ингушей в Среднюю Азию, когда целые аулы сравнивали с землёй. Конечно, Ваха этого помнить не мог – родился позже, уже после возвращения отца с матерью и родственников из ссылки. Но их рассказы о жестоком времени, о лишениях, вследствие необоснованных репрессий повергли ребёнка в ужас, не могли не оставить горький осадок в душе. Эта горечь усиливалась ещё и оттого, что здесь, на Карельском фронте, под Мурманском погиб его дед. Именно поэтому Ваха и записался в отряд проводников. Ему просто необходимо было попасть сюда, в этот суровый край, за тысячи километров от Чечни, где сражался и был похоронен в братской могиле Абдулвахид Берсанов. Позже останки из неё перезахоронили на мемориальном комплексе. Теперь каждый раз по прибытии в Мурманск, Ваха приходил сюда, на вершину Зелёного мыса. Он вглядывался туда же, куда смотрит гранитный «Алёша» – в Долину Славы. Там проходили наиболее ожесточённые бои, и немцы вплоть до окончания войны не смогли перейти границу СССР, родины братских народов. Которая чуть позже одному из них, древнейшему, гордому вайнахскому народу, так жестоко отплатила.

Несправедливость жгла изнутри, и Вахе иногда было трудно совладать с собой: тлеющая обида требовала какого-нибудь выхода. Выплеску энергии способствовали частые драки в общаге с местными, но те в последнее время присмирели и обходили общежитие стороной, испытав на себе дикий нрав чеченцев. В отряде Берсанов ни с кем не конфликтовал, но и ни с кем не водил дружбы. Более-менее сносные отношения сложились у него с Лёвкой Скоровым, напарником по работе, да с кадровыми проводниками Еремеевым и Крапивкиной. Скоров был старше, более начитанным и эрудированным. В нём чувствовалась какая-то внутренняя сила и в то же время – надлом, неудовлетворённость, что делало его не то, чтобы своим, но более близким, чем остальные. Крапивкина же вызывала некоторую симпатию из-за своей испепеляющей ненависти к похотливым, жадным, и в то же время глупым «тушканам» – пассажирам мужского пола. Поэтому он и согласился помогать ей с Еремеевым «этих козлов» мало-мало наказывать.

Алик Чефанов, впервые попав в Мурманск, невольно пытался сравнивать его с Ашхабадом, в котором он родился и вырос. В других городах громадного Советского Союза, кроме Москвы он не бывал. Сравнивать же столицу своей республики с Москвой было просто глупо: слишком разные масштабы. А мелкий городок Кушка, самая южная точка СССР, куда их в восьмом классе возили на экскурсию, тоже не в счёт. Общего, конечно же, было маловато. Разве что, оба города находятся близко к границе. Мурманск недалеко от Норвегии, Ашхабад – от Ирана. Потом, зелени много. Однотипные дома, построенные в Ашхабаде после кошмарного землетрясения 1948 года. Плакаты и лозунги на русском языке. Памятники Ленину. Пожалуй, на этом сходство и заканчивается. Ашхабад лежит в оазисе Ахал-теке на предгорной равнине, Мурманск – на сопках. Ближайшие к столице горы – Маркау (или просто Морковка) и Душак находятся в километрах тридцати. Если забраться на самую высокую точку Маркау с установленной там краснозвёздной пирамидой, то можно увидеть простирающиеся на многие километры окрестности. На востоке в дымке просматриваются новостройки и высокие здания города. На севере, за железной дорогой желтеют пески Каракумов. На юге виднеются домики и вершины деревьев Фирюзы, а за ней круто вверх поднимаются отроги гор Ирана. В Мурманске же с вершины Зелёного мыса вместо песков Каракумов видишь воду Кольского залива. Летом в Ашхабаде жарища далеко за сорок, а асфальт и земля раскаляются до семидесяти градусов. Здесь же ночью и в утренние часы бьёт колотун, пробирая до костей.

Алик всматривался в раскинувшийся внизу город, но перед глазами вставали другие картинки: древние развалины Старой Нисы, улочки античного города, посадки миндаля, карагача, арчи, туркменского клёна, очертания курганов-городищ, зданий бывших мечетей и медресе, остатки усадеб баев и ханов. Прогнав видение и взглянув на часы, Чефанов спустился с сопки вниз и направился к вокзалу.

Боря Рубинчик такой ерундой, как созерцание города, не занимался. Жалко было транжирить время, которое нужно потратить с максимальной выгодой. Боря везде и всегда умел находить полезных людей. А уж здесь, в Мурманске, таких было немало. Во-первых, моряки-загранщики торгового флота. У них можно разжиться дефицитными шмотками, обувью, пластинками, аудио-техникой, видеокассетами. И самое главное, инвалютой – чеками Внешэкономбанка. А затем, применив ловкость рук, попасть в очаг изобилия – «Лоботряс», то бишь, в магазин «Альбатрос» системы Торгмортранса. Во-вторых, иностранные моряки. Этих можно перехватить на «Тропе» и на «Болоте» – у проходной торгового порта. В третьих, дядьки с рыбокомбината и тётки из магазинов «Океан» и «Нептун» – поставщики икры, балыка и других рыбных деликатесов.

Сегодня Боря никуда не пошел. Ждал нужного человека на составе. Ровно в полдень объявился длинный патлатый парень в джинсах и «батнике» с двумя большими пакетами «ТоргМорТранс». В одном лежал японский двухкассетный магнитофон «Панасоник РХ-5090». Во втором – кожаный плащ монгольского производства. Рубинчик закрыл купе на ключ, осмотрел товар, долго щупал, охал, цокал языком.

– За всё – восемьсот, без торга, – объявил парень, упреждая возможные попытки Бори поторговаться.

Тот, закатывая глаза и вздыхая, полез во внутренний карман, достал стопочку купюр, ровно восемь сотенных. Деньги перекочевали в карман к Патлатому.

– Разорил ты меня совсем, – с горестным видом сказал Рубинчик, хотя оба знали, что спустя несколько дней Боря «наварит» вдвое больше, – боны есть?

Патлатый молча достал из другого кармана две чековые книжки на двадцать пять рублей каждая. Боря, также молча, с ловкостью фокусника протянул парню сто рублей.

Не тратил время на экскурсии по городу и Павло Клапиюк. Он вырос в глухом закарпатском селе, из которого почти все взрослые мужики уезжали на «заробиткы» ранней весной и возвращались к зиме. Паша, приехав в Москву, понял одно: ехать домой после учёбы в столице никак нельзя. Вариантов получить московскую прописку было раз, два и обчёлся. Жениться, если повезёт, по любви, брак по расчёту, брак фиктивный. Но в любом случае нужны были гроши. Причём немалые. Поэтому и приходилось вкалывать. Бюджет свободного времени Павло делил на три части: уборка вагона, закупка необходимой провизии, отдых. Убирал вагон, включая туалеты, Клапиюк всегда сам, экономил деньги. Пусть другие транжирят, нанимают тёток, которые так и шныряют вокруг, сшибают рубли. Подумаешь, работа – сортир помыть. За рубль он и сам кому хочешь, помоет. В город Павло вышел ненадолго. За час управился с покупками. Повезло сегодня, в продмаге удалось «перехватить» три банки растворимого кофе, правда, отечественного производства по шесть рублей за штуку. Пассажир очень уважает этот напиток. Навар с одной банки выходит приличный, до пятидесяти рублей. А бывает и больше, если продавать кофейный напиток из содержимого днепропетровских банок под видом индийского элитного кофе. Хитрость проста, как всё гениальное. Нужно пересыпать кофейный порошок из светлой банки в жестяную пузатую каштанового цвета с красной надписью «indian instant coffee». А затем поставить её в служебке на виду. Такой продукт – страшный дефицит, купить его в магазине просто не реально. Какой-то юморист сочинил по этому поводу:

Растворимый кофе

Привезли на базу.

Растворимый кофе

Растворился сразу.

Пустая банка досталась Клапиюку от пассажира, ехавшего у него в вагоне. Чтобы кофейный напиток пенился, как настоящий, нужно всего-то добавить в порошок сахара, перемешать, слегка увлажнить и растереть. Затем заливаешь в эту массу кипяток и получаешь «престижный импортный» кофе. За соответствующую цену, разумеется.

Полноценно отдохнуть не удалось. Разбудил стук с обратной стороны от перрона. Павло открыл дверь и увидел «заправилу» – заправщика воды, тащившего рукав к вагону.

– Ну что, командир, воду заливать, или как?

– Не понял, шо значит, заливать или как?

– А то, воду брать будешь? Трояк за тонну с вагона.

– З якого перепугу? Всегда бесплатно наливали.

– Было бесплатно, стало платно. Распоряжение начальника железной дороги. Ладно, давай рупь, сегодня последний раз по дешёвке наливаю, а то без воды поедешь, – «заправила» подсоединял головку шланга к вагону, с трудом сдерживая смех.

– Немае грошей. Вот е пьятьдесят копийок.

– Ну, ты – крохобор, – водолив закрутил вентиль и отсоединил шланг, как только из контрольной трубы полилась вода, – Давай хоть полтинник, где наша не пропадала.

Заправщик, ухмыляясь, потащил шланг к вагону Калитиной. Ну вот, ещё одного балбеса лопоухого удалось развести. Клапиюк, расстроенный от того, что пришлось понести непредвиденный расход, пошёл к себе в вагон. Хорошо хоть поторговался и сбил цену.

Второй заправщик, шедший с «хвоста», на двенадцатом вагоне «зеванул», бак переполнился, вода залила туалет с рабочей стороны и хлынула в коридор.