Пепел реальности

– Что ты её не прощал.

Он застыл.

– Я?…

– Ты не прощал за то, что она видела тебя таким, каким ты себя ненавидел.

И снова тишина. Даже дыхание исчезло, будто комната забыла, как звучит жизнь. Он закрыл глаза.

– Я… пытался.

– Нет, – сказал голос. – Ты просто бежал.

Он сжал пальцы – до боли в костяшках.

И в этот момент всё дрогнуло. Как будто сама комната отозвалась. Стены зашевелились. Не метафора – буквально: обои начали пузыриться, как кожа под ожогом, медленно отслаиваясь, будто под ними что-то дышит. Он отступил на шаг. Ещё один. Свет задрожал. Мерцание стало учащаться, превращаясь в нервный тик ламп. Тени на стенах удлинились – и начали двигаться. Сами по себе. Не как игра света, а как существа, давно забытые и голодные. Он повернулся к двери, но та исчезла.

Осталась только стена. И на ней – тёмное пятно. Мокрое. Пульсирующее. Он вгляделся. Пятно начало двигаться. Тянуться. Принимать форму… руки. Детской. Прозрачной, как дым, но с ногтями. Пальцы коснулись стены изнутри, словно кто-то хотел вырваться – не наружу, а в него.

Он отпрянул, ударился спиной о шкаф. Скрип. Стук. Изнутри – дребезжание. Он схватился за дверцу, распахнул. Там – ничего. Только пустое зеркало. И в отражении – он. Но у него нет глаз. Из глазниц – чёрная вода. Она течёт по щекам. А потом из-за плеча – в отражении – появляется кто-то ещё. Фигура. Высокая. Вся из чёрного. И голос. Хриплый. Мужской. Но с теми же интонациями, что были у него в самый худший вечер.

– Ну что, снова сбежишь? Или, может, снова сломаешь то, что любишь?

Он закрыл шкаф. Захлопнул. Задышал через зубы.

– Это не настоящее. Это не ты. Это…

Снова щелчок, не от камеры, от шеи.

Повернулся – и увидел себя. Себя… того, в ту ночь, с бутылкой в руке. Вся рубашка в крови, губы шевелятся, он говорит, но звука нет, только глухой гул – как будто кто-то ударил по стеклу изнутри. И вдруг – тишина. Та, что не просто пугает. Та, что душит. Он сделал шаг назад, и заметил в полу люк, металлический, старый, с кольцом. Из-под него тянуло темнотой. Не просто отсутствием света – отсутствием смысла.

Как если бы открыть его – и упасть не вниз, а назад. Во всё, что он прятал. Во всё, что никогда не хотел вспоминать.

Он шагнул к люку. Пол под ногами будто стал липким – не от грязи, а от памяти. Каждым шагом он тянул за собой то, что не хотел брать. То, что гнило внутри. Из шкафа снова донёсся звук. Как будто кто-то царапает дерево. Мелко, ритмично. Нет, пишет что-то. Он обернулся – шкаф снова открыт. Сам по себе. Внутри – зеркало треснуло полностью. А на внутренней стенке – царапины.

Буквы.

«Он всё ещё здесь.»

Он сделал ещё шаг. И тогда услышал плач.

Тонкий, почти кошачий. Но он знал этот звук. Он слышал его в ту ночь, стоя за дверью комнаты сына, сжимая в руке ключи и не решаясь войти.

– Папа?.. – голос, будто через воду.

– Папа, здесь темно…

Он закрыл глаза.

Нет. Не сейчас. Это не реально. Это всё в голове. Это…

Шаг.

Из стены выпала фотография. Бумага поседела от времени. На ней – он и Эллисон. И Джейк. Он – улыбается, но глаза пустые. Она – держит сына за плечи, будто прикрывает. А у Джейка… на лице нет ничего. Просто пустое пятно. Как будто время стерло его душу. Он сжал фотографию – и она задымилась у него в руках. Обожгла. Он отдёрнул ладонь – на коже отпечаталась улыбка. Чужая.

БАХ.

Раздался глухой удар. Как будто кто-то упал на чердак сверху. Потом – второй. И третий. Уже ближе. Потолок начал вздрагивать. Из трещин посыпалась пыль. И с каждой секундой удары становились не просто громче – они начали сдвигать комнату. Всё качнулось, словно старое судно в шторме. Тени на стенах начали ползти к нему. Они вытягивались, сплетались в лица. И все – его. Каждое лицо – он сам, в разные моменты. Пьяный. Злой. Брошенный. Один. И все хором прошептали:

– Открой.

Он повернулся к люку. Тот дышал. Реально дышал – металл то вздувался, то оседал, будто за ним была не пустота, а грудная клетка чудовища. Он потянулся к кольцу. Холод. Лёд. Позади – голос Эллисон:

– Если откроешь, ты уже не вернёшься…

Он закрыл глаза, и дёрнул. Люк с визгом распахнулся. Из-под него хлынул чёрный пар, густой и жирный, как сажа из костей. А под ним – лестница вниз. Каменная. Ведущая туда, где не было времени. Туда, где спрятано то, что нельзя простить. Он задержал дыхание, и начал спуск. Шаг за шагом. Каждая ступень будто создана из чего-то забытого. Камень – но не просто камень. Он шершав, как сухая кожа, впитывающая звук. Под ногами не эхо – а воспоминание о боли. Каждое касание – будто он ступал по чьим-то ошибкам.

Темнота сгущалась, но не потому что не было света. А потому что он перестал быть нужен. Всё вокруг – стало внутренним. Лестница уходила не вниз, а вглубь себя. Он провёл рукой по стене. Гладкая. Потом – шершавая. Потом – влажная, как будто плакала. Воздух тяжёлел. Становилось трудно дышать. Запах – не сырости. А чего-то старого, забытого. Запах мёртвого молока и гари. Как если бы здесь когда-то сгорел детский сон. Он услышал капли. Но не воды. Что-то гуще. Кап… кап… кап… И с каждым шагом звук приближался, но источник – был в нём. Капала вина. Его собственная. Сверху уже не было света. Только глухой, затаившийся мрак. Словно потолок, закрывшийся за ним, больше не пустит обратно. Словно выбора больше нет. На стенах начали появляться царапины. Слова, выбитые ногтями. Или когтями?

«Ты знал.»

«Ты выбрал.»

«Ты забыл.»

«Ты помнил, но молчал.»

Он знал, что это пишет не кто-то. Это он сам. Руками, которых не помнит. Во сне, который не закончится. Он остановился. Впереди – не ступень, а пропасть. Но не бесконечная. Там внизу – дверь. Одинокая. Серая, без ручки. Дверь, которую можно открыть только если знаешь, зачем пришёл. Он посмотрел вниз, и услышал голос сына:

– Папа… папа, я здесь. Только не смотри.

Он сделал шаг, и прыгнул. Мир не исчез – он перевернулся. Пространство застонало, как живое, и сразу же распалось на крик, звук, тьму и жар. Падение не было падением – это было размыкание. Связь с телом оборвалась первой. Потом – чувство времени. Потом – страх. Он падал долго, но не знал, как долго. Может, вечность. Может, миг.

Мимо него – мелькали фрагменты.

Глаза жены – испуганные.

Сын – отвернулся.

Бар – тусклый свет, пустой стакан.

Крик – и кровь.

Руки на руле – дрожащие.

Он падал в свои поступки. Тело будто рвало на части – но боли не было. Только осознание. Каждый обрывок памяти резал внутри – как стекло, что вспарывает изнутри. Ветер стал человеческим голосом. Он шептал:

«Ты мог остановиться.»

«Ты выбрал ускориться.»

«Ты знал, что она больше не простит.»

«Ты не хотел прощения. Ты хотел – исчезнуть.»

Он закрыл глаза. Но это ничего не изменило. И вдруг – удар. Тело сотряслось. Вокруг – тишина. Где-то за спиной – остались обрывки, искры, крик. Под ногами – металл. Холодный, мокрый. Он упал на крышку люка. Всё остановилось. Но сердце всё ещё падало. Он открыл глаза. И понял – теперь он должен открыть люк. А там, что-то ждёт.

Он медленно поднялся, чувствуя, как люк под ним будто дышит – едва заметно, но с ритмом, похожим на человеческий. Металл был гладким, старым, исписанным царапинами. Некоторые из них были буквами. Или казались ими. R—e—m—e—m—b—e—r. Он провёл по ним пальцем. Надпись исчезла, будто была написана пеплом. Он положил ладони на крышку. Та была тёплой. Не от жара – от чего-то глубже. Оттого, что за ней… ждали. Он надавил. Люк открылся без скрипа – почти по-живому. И сразу же снизу пахнуло влажностью, пылью и чем-то неуловимым – смесью детского дыхания, табака и заплесневелого ковра. Он спрыгнул внутрь. Тьма не была пустотой. Она обступила со всех сторон – плотная, как забытые мысли. Он стоял на лестнице, ведущей вниз, в подвал, который, казалось, был построен не для хранения – а для сокрытия. Каждая ступень под ним будто отзывалась эхом, не в пространстве – в нём. Звуки шагов были не звуками – а воспоминаниями. Он узнал этот запах. Узнал скрип. Узнал саму темноту.

– Папа говорил: «Сюда нельзя ходить одному».

Голос прозвучал где-то сбоку. Не громко. Почти шёпотом. Голос был его. Его детский голос. Он остановился. Посмотрел в сторону – и ничего. Только стенки прохода, ссохшиеся доски, по которым тянулись трещины, как вены на старой коже. Воздух стал тяжелее. Сухой пыльцой оседал на язык страх, забытый, но всё ещё живой. Он пошёл дальше. Лестница закончилась. Пол подвалa был накрыт ковром – зелёным, с узором, который он когда-то вырисовывал пальцем, лёжа на животе. И на этом ковре… стояла коробка. Простая. Картонная. С заклеенной крышкой. Он не хотел к ней подходить. Но ноги уже не слушались. Он присел. Картон шершавый, влажный. Лента – старая, но не ломкая. Он потянул за край. Крышка поднялась. Внутри – фотографии. Старые. Потемневшие. Некоторые – обугленные. Он достал первую. Женщина. Слишком знакомая. Он отвернулся. Но следующая… сын. Спящий. С плюшевым медведем. Он прижал снимок к груди. И почувствовал, как за спиной что-то сдвинулось. Он обернулся. Там стоял он. Но не тот, кем был. А тот, кем мог быть. Спокойный. Трезвый. Настоящий. Он ничего не говорил. Только смотрел. И этого взгляда хватило.

Они смотрели друг на друга. Один – тот, кто спустился в подвал памяти. Второй – тот, кем он должен был стать. Или когда-то был. Или… так и не стал. Его двойник подошёл ближе. Без звука. Без тени. Он двигался, как мысль – быстро, тихо, слишком просто.

– Ты помнишь? – спросил он.

Итан кивнул. Неуверенно.

– Нет, – сказал второй. – Ты боишься вспомнить.

Он наклонился к коробке, достал из неё ещё один снимок и протянул. На фото – дверь. Детская. Раскрашенная фломастерами. Красный, синий, чёрный – каракули, фигуры, имена.

Jake.

Он сжал фотографию сильнее, почти порвав.

– Ты не заходил туда. – Голос был мягкий, но в нём звучала тяжесть. – Даже тогда. После.

Итан закрыл глаза, пытаясь выкинуть звук – скрип половиц, тихий писк игрушек, хлюпанье шагов по разлитому соку… Но память не поддавалась.

– Там он спрятался, – выдохнул он. – Когда я…

– …когда ты стал монстром, – закончил двойник.

Итан поднял голову. Во взгляде – злоба. Но она быстро угасла. Осталась только усталость.

– Почему ты здесь?

– Потому что ты должен закончить это. Пока не поздно. Пока реальность ещё держится. – Он обернулся, указывая на угол комнаты.

Там была ещё одна дверь. Узкая. Почти незаметная. Слишком тёмная, чтобы быть настоящей.

– За ней он. Джейк. – Двойник отступил. – Но ты не можешь войти, пока не вспомнишь всё.

Он исчез. Просто – перестал быть. Итан остался один. С коробкой. С фото. С тишиной. Он подошёл к двери, и положил ладонь на ручку.

Ручка была холодной. Как металл на морозе – обжигающей, мёртвой. Итан стоял, сжав пальцы, будто проверяя, существует ли она вообще, или это ещё один мираж, всплывший из его вины.

За дверью – ни звука. Ни дыхания. Только ощущение… присутствия. Как будто кто-то – или что-то – ждёт. Тихо. Терпеливо. Он вдохнул. Глубоко. Слишком глубоко – воздух обжёг лёгкие. И резко толкнул дверь. Та открылась с тихим щелчком. За ней – не комната. Пустота. Белая, как забвение. Без пола, без потолка. Только лёгкий туман, клубящийся, как пыль в солнечном луче.

Шаг. Второй.

Он не падал, но и не шёл. Пространство само подвигалось под ним, как сон, в котором не ты идёшь – а тебя несёт мысль. Вдруг – звук. Щелчок замка. Он обернулся – двери не было. И в этой тишине – снова голос. Детский.

– Папа?..

Он замер. Сердце сжалось. Итан узнал этот голос. Тонкий, едва дрожащий. Джейк.

Голос, который он не слышал с той самой ночи.

– Джейк… – прошептал он.

Впереди – силуэт. Маленький. Сидит, прижав колени к груди. Один. В этом бесплотном мире. Итан шагнул ближе, но пространство вытянулось, растянуло расстояние, как резину. С каждым движением – он не приближался, а лишь сильнее ощущал боль.

– Я не хотел… – Итан споткнулся о слово, как о камень. – Прости.

Силуэт не двигался. Но голос прозвучал снова:

– А ты правда жалеешь? Или просто хочешь, чтобы тебе стало легче?

Тишина стала тяжёлой, как бетон. Итан не знал, что сказать. Ни одна мысль не казалась достаточной.

– Я… Я бы всё отдал, чтобы вернуть…

Смех. Тихий. Детский – но не добрый. Как эхо той ночи.

– Вернуть? Ты бы снова всё разрушил.

Итан опустился на колени. Мир закружился вокруг него, как воронка.

– Покажи мне всё. – Его голос стал твёрже. – Я хочу помнить. Хочу пройти это.

Силуэт стал подниматься. Мир вокруг – темнел. А потом… Он снова оказался в той самой комнате. Кухня. Ночь. Сигаретный дым. Вино. Голос Эллисон, звучащий глухо, как из подвала. Он вспомнил. Почти всё. И теперь – ему предстояло вспомнить главное.

…Её голос дрожал, но в нём уже не было страха – только отстранённость. Как у человека, который уже отпустил.

– Ты больше не возвращаешься. Ты уходишь – и остаёшься там. С бутылкой. С тенью. С собой. – Эллисон стояла у раковины, спиной к нему. – Джейк прячется, когда слышит твои шаги. А я… я просто больше не верю.

Итан сидел за столом. Пустой бокал. Ключи на ладони. И злость – она уже бродила под кожей. Горькая, плотная, как сироп.

– Я не монстр, – сказал он, но голос сорвался.

– Нет. Но ты становишься им. Каждый раз, когда выбираешь не нас. – Она обернулась. Слёзы не текли – они уже высохли. Взгляд был прямым. – Я устала просыпаться в страхе. Устала защищать Джейка… от тебя.

– Заткнись… – выдохнул он. Слишком тихо.

– Что? – Она шагнула ближе. – Хочешь крик? Вот он: заткнись сам, Итан! Хочешь ударить? Сделай это. Тогда ты окончательно станешь тем, кого я боюсь.

Он встал. Не помня, как. Руки дрожали. Мир плыл.

– Ты не имеешь права… – начал он, но не закончил.

Её лицо было слишком близко. Слишком… настоящее. Слишком ясно он вспомнил этот миг. Как рука поднялась. Как страх на её лице сменился на боль. Как Джейк закричал из своей комнаты. А потом – шаги. Кухонный нож. Стол. Крик. Удар. Скользкая кровь на плитке.

И тишина.

Он задыхался. Мир снова рухнул. Он стоял в белой пустоте, а рядом – маленький Джейк. Не мальчик – образ. Воспоминание, ожившее. Тот самый, кто был. До.

– Ты помнишь теперь? – спросил он.

Итан не мог говорить. Только кивнул.

– Ты убил её. – Голос Джейка был спокойным. Как приговор. – А потом поехал умирать.

Тишина повисла, как нож над шеей.

– И всё же… ты здесь. Потому что хочешь быть прощённым?

Итан сжал кулаки. Всё внутри него кричало – но снаружи он был тих.

– Нет, – наконец сказал он. – Потому что хочу понять. Кто я. Почему. И – что теперь.

Джейк смотрел долго. А потом… обнял его. Просто. Без слов. Итан замер. И почувствовал – сердце снова бьётся. Мягко. Настояще. Он закрыл глаза. Когда открыл – стоял перед той самой дверью. Узкой, тёмной. За ней – последняя сцена. Последний шаг.

Он взялся за ручку…

Глава 3 – Шаг к свету

Ручка поддалась с лёгким щелчком – словно давно ждала этого касания. Дверь открылась не внутрь и не наружу – а вовнутрь самого себя. За ней не было темноты.

Была тишина. Такая, что звенит в ушах.

А потом – свет. Не яркий, не тёплый, а пыльный, как воспоминание. Он шагнул внутрь – и словно соскользнул в другое время. Пол – деревянный, скрипящий. Стены – в обоях с выцветшими динозаврами. Полка с книгами:

«Пёс-Робот», «Ночь в лесу», «Я не боюсь темноты».

На подоконнике – плюшевый заяц с оторванным ухом. И молоко. Пролитое. Засохшее. Липкое пятно в углу. Сладкий, почти кислый запах – всё ещё в воздухе. Он знал это место. Это была комната Джейка. Тишина будто сгущалась – она давила, как вода в глубине. Но он не чувствовал страха. Только… пустоту. На кровати – силуэт. Маленький, под одеялом. Он подошёл медленно, будто боясь спугнуть.

– Джейк? – выдохнул он. – Это я.

Ответа не было. Он опустился на колени, как тогда – после. Когда уже всё случилось. Когда было поздно. Положил руку на одеяло – и прижал к себе. Оно было холодным. Но под ним – ничего не было. Только подушка. И записка:

«Я ждал, папа. Но ты ушёл.»

Итан не закричал. Он просто забыл, как дышать. Потом – шаг. Где-то за спиной. Он обернулся. И снова увидел себя. Но теперь – совсем иного. Высокого. Молчаливого. В чёрном пальто. С лицом, будто вырезанным из пепла.

– Это всё? – спросил Итан. – Это конец?

– Нет, – ответил двойник. – Это начало. Если ты захочешь идти дальше.

– Но… Джейка здесь нет.

– Он там, где ты его оставил. В реальности. А ты? Где ты?

Итан не ответил. Он посмотрел на стену —

и увидел дверь. Ещё одну. Она мерцала, как мираж. Как шанс.

Он подошёл к двери.

Мерцание становилось сильнее, будто распознавая его приближение. На мгновение он увидел в поверхности не дерево, а воду – зыбкую, прозрачную, отражающую не лицо, а чувства. Страх. Надежду. Сожаление.

Он протянул руку – и дверь дёрнулась, словно дышала. Коснулся ладонью. Прохлада. Пульсирующая, как сердце, готовое сорваться в бег.

– Не бойся, – сказал голос за спиной.

Но он не обернулся. Он знал: это был всё тот же он. Другой. Тот, кто знал больше. Кто ждал.

– Там не будет ответов, – продолжил голос. – Только правда.

– А если я не готов?

– Тогда всё повторится. Снова. И снова.

Он закрыл глаза. Перед внутренним взором – Джейк. Маленький. В пижаме с динозавром. Смотрит снизу вверх, с той самой улыбкой, которая делает слабым любого родителя. Смотрит – и ждет. Не объяснений. Не прощения. Просто – присутствия.

Итан открыл глаза, и вошёл.

Ощущение падения было мягким, как сон.

Он оказался в коридоре – длинном, узком, с множеством дверей. Потолок исчезал во мраке, пол скрипел, но не под его ногами – сам по себе, будто здание дышало.

Одна из дверей была приоткрыта.

Изнутри доносился голос.

– …и тогда он просто ушёл.

– Ты не вини его. Он испугался.

– Он всегда боялся.

Итан шагнул ближе. Заглянул.

Комната была некомфортно знакомой.

Кухня. Старый стол. Скатерть с пятнами. Женщина – спиной к нему. Волосы убраны, руки в раковине. Рядом – мальчик. Маленький. Рисует на листке. Дом. Дерево. И надпись: “мама + папа + я”.

Он сделал шаг, и всё исчезло. Остался только голос.

– Это ты.

– Ты смотришь на то, что стёр.

– И должен решить: оставить так… или вспомнить. Всё.

Впереди замерцала ещё одна дверь. Чуть приоткрыта. Итан выдохнул, и пошёл. Он толкнул следующую дверь.

Щель расширилась, впуская его в новый фрагмент себя.

Комната была залита тусклым, серо-жёлтым светом, как в больницах или снах, где всё кажется стерильным и ненастоящим.

Металлическая кровать. Капельница. Окно, за которым не было пейзажа – только белизна, как будто за ним никто никогда не рисовал мир. На кровати – мужчина. Лежит, глаза закрыты. На лбу – бинт, провод, датчики.

Итан застыл. Это был он. Он медленно подошёл, глядя на себя со стороны. Каждое движение казалось неправильным, как будто нарушает тишину, в которой жил этот человек. Его дыхание было медленным, почти невесомым. Почти мёртвым.

– Смотри, – снова сказал голос за спиной, но теперь тише, почти с сожалением. – Вот ты. Настоящий. Без масок. Без слов.

Итан положил ладонь на край кровати.

В груди кольнуло. Что-то между виной и жалостью. Он так долго бежал от себя. Прятался в образах. В гневе. В алкоголе. В боли. А теперь всё, что осталось – это тело. Лежащее между мирами.

– Почему ты показываешь мне это?

– Потому что ты должен решить. Останешься ли ты в этом теле. Или вернёшься – к тому, кто ещё может ждать.

– Джейк…

– Да. Он. Он всё ещё там.

Но память – она зыбка. Он может забыть. А ты можешь исчезнуть.

Итан посмотрел на себя. На тот отпечаток жизни, что доживал без него.

– А если я не вернусь?

– Тогда всё останется так. Ты – здесь. Он там. И однажды… он тоже перестанет искать.

Дверь за его спиной начала закрываться.

– Подожди… – выдохнул Итан и бросился к проёму.

Успел. Он проскользнул в коридор – и остался на коленях, дыша тяжело, как будто только что вынырнул из глубины. Тьма вокруг стала плотнее. Стены сдвинулись ближе. Осталась одна дверь. Самая последняя. На ней не было ручки. Только надпись, будто выцарапанная ногтями:

«Здесь начинается всё, что ты не хотел помнить.»

Он встал, подошёл, и прикоснулся. Дверь открылась сама.

Внутри – не было света. Не было формы. Только звук.

Сначала – капли. Как из крана в старой квартире, где время давно остановилось.

Потом – шаги. Глухие, неуверенные.

И голос. Женский. Тихий, но острый, как заноза:

– Опять пьяный?

Итан замер. Он узнал этот голос сразу.

Эллисон.

Комната начала обретать очертания.

Пол – чёрно-белый линолеум, на нём разбитая кружка. Молоко с брызгами крови.