скачать книгу бесплатно
– Прекрати ты, я сказал, – воскликнул Данилевский и толкнул Нестора в грудь.
– Эй, ты чего!
Данилевский и Кукольник уже хотели накинуться друг на друга, но вдруг послышался голос Орлая.
– Что там у вас за шум, уж не драка ли? – строго произнес он, выглядывая из окна своего кабинета на третьем этаже.
– Нет, Иван Семенович. Вам показалось. Это мы так играем, – переглядываясь, «защебетали» ребята.
Дальше игра не заладилась, и было решено докончить завтра. Опустевшая гимназия постепенно вновь наполнилась голосами и ожила.
Незаметно минула осень с ее причудливым буйством желто-красных оттенков, сыростью, дождями, прелестью мимолетных теплых деньков и ароматом увядающей зелени.
После зимних каникул гимназистов ждало долгожданное событие. Любительский театр, еще одна заслуга Орлая, взялся ставить «Недоросль» Дениса Ивановича Фонвизина. Вообще, все спектакли гимназии имели громадный успех, зрители рукоплескали юным актерам, и, прежде всего, Коле Гоголю, обладавшему удивительным талантом комика. Ребята, занятые в постановке, собрались в светлом просторном зале. Ими руководил молоденький учитель, судя по царившей суете, не пользовавшийся большим авторитетом. Вскоре следить за порядком пришел инспектор, тот самый историк Константин Александрович Моисеев.
Отличник Кукольник недурно исполнял роль Митрофанушки, а Правдина играл Коля Прокопович, вечно румяный мальчишка, которого в шутку прозвали «красненьким».
– Тихо, тихо, – скомандовал учитель, – давайте еще раз с того момента, когда Правдин экзаменует Митрофанушку. «Любопытен бы я был послушать, чему немец-то его выучил».
– «Всем наукам, батюшка», – уверенно проговорил Гоголь-Яновский, разодетый госпожой Простаковой.
– «Чего ж бы, например?» – с важным видом спросил Прокопович.
– «Вот грамматике», – ответил Нестор и подал ему книгу.
– «Вижу. Это грамматика. Что ж вы знаете?»
– «Много», – Кукольник сложил руки на груди и гордо поднял голову, – «Существительна да прилагательна….».
Мальчишки захихикали.
– «Дверь, например, какое имя: существительное или прилагательное?»
– «Дверь? Котора дверь?»
– «Котора дверь! Вот эта».
– «Эта прилагательна», – он равнодушно махнул рукой и, когда ребята снова начали давиться от смеха, с подозрением покосился на Гоголя-Яновского и увидел, что тот комично копирует каждое его движение.
– «Почему же?»
– «Потому что она приложена к своему месту. Вон у чулана шеста неделя дверь стоит еще не навешена…», – вдруг Нестор не выдержал и с кулаками накинулся на своего насмешника. Завязалась драка. Мальчишек быстро разняли, но участь их была предрешена. Пороли обоих.
Через несколько месяцев с разрешения Орлая гимназисты создали рукописные журналы «Звезда» и «Метеор литературы». Это занятие отодвинуло на второй план все другие забавы. Теперь после уроков они уже не бежали гулять или играть в городки, а собирались для чтения и обсуждения своих произведений и произведений новейших авторов. Молодые умы занимали и баллады Жуковского, и стихи Пушкина, и комедии Загоскина. Русская литература обретала иной облик, отличный от сентиментального Карамзина и возвышенного Ломоносова, она все более и более наполнялась духом свободы. Таким пленительным и таким долгожданным…
Сформировался самый настоящий литературный кружок, который на первых порах поощрял математик по призванию, но литератор в душе Казимир Варфоломеевич Шапалинский. Гимназисты полюбили его не только за ум и передовые идеи, но и за честность, открытость, трезвость суждений.
– Значит, вы думаете, что Пушкин великий поэт, которому суждено прославить нашу русскую литературу? – спросил «красненький» Прокопович.
– Я более чем уверен, что вслед за Александром Сергеевичем в нашей литературе будут появляться все новые и новые талантливые писатели.
– По-моему это преувеличение. А что же Грибоедов, Жуковский? – спросил Кукольник.
– Я ни в коей мере не умаляю их таланта и вклада в литературу. В России много великих писателей, оцененных и нет. Но здесь другое. Наверное, вы еще слишком юны, чтобы почувствовать ту бесконечную красоту и изящество, которые кроются в непринужденности слога и простоте стиха. Вот, например, недавно вышедшая первая глава «Евгения Онегина», – он зачитал отрывок по памяти, – Это же полет. Это вдохновение в его неприкрытой, не завуалированной форме. Вдохновение доступное не только поэту, но и читателю.
– Поэзия не должна умаляться до простоты, тогда она перестанет быть поэзией, – отрезал Нестор.
– А если она слишком возвысится, то простому читателю до нее будет не дотянуться. А писать для самого себя – это или бездарность или эгоизм, – произнес Гоголь-Яновский, до этого долго молчавший.
– Может быть, прочтете что-нибудь из своего, – обратился Казимир Варфоломеевич к собравшимся.
– Пусть таинственный Карло прочтет. Мы вчера уже разнесли в пух и прах его сатиру «Нечто о Нежине или дуракам закон не писан», – съехидничал Кукольник.
– Как и твоего Торквато Тассо, – вступился Данилевский. Он был лучшим другом Гоголя и всегда защищал его.
– Сатиру!? Позволите взглянуть, – обратился Шапалинский.
– Нет, – Гоголь-Яновский нахмурился и отвернулся, – Я ее сжег.
– Это несерьезно.
– Конечно. Стишки-то чего жечь, раз плюнуть. А вот целый роман смог бы в огонь бросить? – пошутил Нестор.
– Если надо и роман сожгу, – серьезность Гоголя всех рассмешила.
– Казимир Варфоломеевич, все поэты и писатели, объединяясь в литературные кружки, давали им названия, а как будет называться наш? – вмешался Прокопович.
– Литературный кружок Шапалинского. – воскликнул кто-то.
– Нет, это слишком просто, – задумался Нестор, – Надо что-то вроде Рыцари Братства Шапалинского.
– А сокращенно РБШ! – торжественно произнес Гоголь-Яновский.
В мае 1825 года в гимназии появился двадцатишестилетний профессор естественного права Николай Григорьевич Белоусов. Он был героем нового времени, воплощением сразу всех идеалов молодежи. Свободолюбивый, уверенный в себе, дерзкий, он произносил в слух то, о чем многие молчали. Его лекций ждали с нетерпением, за ним записывали каждое слово и заучивали наизусть; что не оставалось без внимания и некоторых профессоров – противников «интеллигентской ереси», уже замышлявших свой собственный бунт.
– Человек имеет право на свое лицо, то есть он имеет право быть так, как природа образовала его душу. Естественное право должно стоять над тем, которое создается государством. Все врожденные права находятся для всех людей в безусловном равенстве. Это право на жизнь, свободу, равенство, справедливость. Ты свободен делать все то, что не вредно другому. Это твое право. Вы скажите, что чувство справедливости у всех людей разное. Я соглашусь. Но я не отрицаю законов, которые в подобных случаях должны разрешать конфликт. Только здесь мы получаем сословное неравенство и классовые привилегии. Нельзя судить дворянина по одним законам, а простого мужика по другим – это противоестественно, – так проповедовал Белоусов, но в стенах гимназии его проповедь звучала слишком громогласно, поэтому в выходные дни собирались на квартире Николая Григорьевича, где, не боясь, читали в оригинале Канта, Руссо, Локка, рассуждали и спорили. Настало счастливейшее время для гимназистов. Это была та самая свобода, которую они вкушали с таким упоением, с которым можно вкушать только запретный плод, внезапно очутившийся в твоей руку.
Все это время Нежин жил какой-то своей жизнью, словно под невидимым колпаком, ограждающим его от бурь, на пороге которых стояла в тот год столица, а с ней и вся Россия. Даже весть о внезапной кончине Александра I дошла сюда не сразу, а спустя две недели. Больше всех она потрясла Ивана Семеновича Орлая, который, несмотря на свой сильный характер, не скрывал слез. Для него вслед за государем безвозвратно ушла целая эпоха. Хорошая или плохая, но это была его эпоха. Не успели прийти в себя, как снова грянул гром: на Сенатской площади в Петербурге войска отказались присягать новому императору, и он обстрелял их пушками. Жертв более тысячи, среди них много женщин и детей. Каждый день арестовывали преступников, а Царь лично руководил следствием и присутствовал на допросах. Невероятные новости приходили и из Белой Церкви, что недалеко от Нежина – восстал Черниговский полк, было сражение, арестован подполковник полка Сергей Муравьев-Апостол. Предсказывали революцию, начало войны и даже конец света… но только не в Нежине. Казалось, ничто на свете не могло нарушить той размеренной и спокойной жизни, которая текла здесь. Но это только казалось.
Жизнь гимназистов била ключом. Их разум переполняли все новые и новые идеи, планы, мечты, чаянья, а сердца трепетали от чего-то необъяснимого, ранее неиспытанного и бесконечно нежного – от первой любви. На реку Остер, на берегу которой и стояла гимназия, приходили девушки стирать белье. Эти простоволосые Дуняши и Глаши становились первыми музами юных поэтов. Знакомились, назначали свидания, гуляли, а Кант и Руссо заброшенные пылились на полках.
Ждали Петра Ивановича Никольского, преподавателя русской словесности. Нестор Кукольник что-то увлеченно рассказывал, мальчишки столпились вокруг него и завороженно слушали:
– Ну, так вот. Заходим мы в глубь парка. Ни души, только птички поют. Остановились и стоим друг напротив друга. Она увидела, что я с нее глаз не спускаю, раскраснелась вся и реснички опустила.
– Да врет он все. Говорю же, сам видел, как она ему еще у ворот пощечину залепила и убежала, – вмешался Коля Гоголь-Яновский.
– Угомонись ты, – завопил кто-то.
– Не слушайте, просто он от зависти пухнет, – торжествовал Нестор.
– А дальше-то, дальше-то что было?!
– Ну, я не растерялся и поцеловал ее. А губки у нее такие алые, такие пухленькие.
– Так, так, – вдруг раздался строгий голос Никольского, – очень интересно узнать, как проводят свободное время будущие сыны отечества.
Мальчишки разбежались по своим местам.
– Я-то думал, господин Кукольник, что днем и ночью вы размышляете о том, как будете приносить пользу России и Царю-батюшке, а оказалось, ваши мысли занимает совсем не это и даже не русская словесность, – Петр Иванович стал доставать бумаги из портфеля и один листок вылетел у него из рук и упал на пол.
– Вот, кстати, стихотворение, – сказал он, поднимая листок, – которое вы сочинили и вчера изволили просить моего мнения. «Сижу за решеткой в темнице сырой. Вскормленный в неволе орел молодой»…и т. д. и т. п. Хочу заметить, мой юный друг, что оно не соответствует правилам слога. Поэзия, если кто не знает, – тончайшее искусство, требующее особенного чутья и изысканного вкуса. Это вам не метелкой махать, здесь нужен талант. А как пишете вы, голубчик, так писать нельзя.
В классе раздался оглушительный хохот.
– Петр Иванович. Это стихотворение сочинил не я, а Пушкин, – еле сдерживая смех, произнес Нестор.
Никольский покраснел, но быстро взял себя в руки.
– Пушкин – обыкновенный молодой человек. А что интересует нынешних молодых людей? То же самое, что и вас. Имел честь послушать. Другое дело Ломоносов, Сумароков – вот это я понимаю, великие мужи словесности. Не сочинители, а громовержцы, глаголом сотрясающие землю. Гении! Увы, нет сейчас талантов подобных им. Чахнет, гибнет наша великая русская литература от вольнодумства и пошлости.
Никольский был соратником Билевича, еще одним противником «интеллигентской ереси». Вообще гимназия в этот год активно делилась на два враждующих лагеря. Гимназисты, конечно, были на стороне людей нового поколения, таких как Шапалинский и Белоусов. Расхожесть мнений и взглядов на жизнь, русскую действительность, литературу, преподавание и многое другое становилась все более и более явной. Это были уже не трения, а настоящая война, разразиться которой помог случай.
Летом по окончании учебного года Билевич принимал у гимназистов экзамен по политической науке, на котором присутствовало несколько профессоров, в том числе и Николай Григорьевич Белоусов, недавно вступивший в должность инспектора.
– Сословное неравенство есть неотъемлемая черта общественного устройства. Любое цивилизованное общество должно делиться на высшие слои, так называемую «элиту» и низшие, то есть на образованных и богатых и тех, кто ничего не имея, обязан на них трудиться. Вольтер сказал: «Если народ начнет рассуждать, все погибло», – отвечал один из учеников среднего класса.
– Свобода и равенство всех перед законом вот признак цивилизованного общества, а уж никак не рабство, – перебил Николай Григорьевич.
Профессора переглянулись между собой.
– Но нам так Михаил Васильевич говорил на лекциях, – растерялся мальчик.
– Да что вы себе позволяете?! – воскликнул Билевич, краснея.
– Я позволяю себе только то, что входит в обязанности инспектора гимназии и ничего более. Продолжайте.
– Его величество есть самовластный монарх, который никому на свете в своих делах ответа давать не должен.
– Забудьте это, юноша, и заучите другое: Никто в государстве не должен самовластно управляться.
Послышались перешептывания.
– Остановите экзамен или я вынужден буду покинуть класс, – грубо, еле сдерживаясь, произнес Михаил Васильевич и вскочил с места.
– Действительно разумнее будет остановить экзамен, так как я вижу, что ни ученики, ни профессор ничего не знают.
– Нет, это уже слишком! Я жду вас у себя в кабинете, Николай Григорьевич. Немедленно, – процедил сквозь зубы Билевич, и, краснея все больше и больше, вышел из класса.
Волею судеб месяцем ранее Ивана Семеновича Орлая по службе вызвали в Москву, и обязанности директора гимназии были временно возложены на Билевича, который, оказавшись у власти, не упускал момента, чтобы расправиться со своими оппонентами, прежде всего Белоусовым.
Николай Григорьевич вошел в кабинет. Он был, как всегда, невозмутим и хладнокровен.
– Что вы себе позволяете, уважаемый инспектор? – Билевич хотел казаться спокойным, но явно проигрывал Белоусову.
– Когда ученик отвечает неправильно, мой долг его поправить, если другие не в состоянии это сделать.
– Но ученик отвечал по моим лекциям. И отвечал все верно.
– Может быть, это верно для первобытнообщинного строя, а мы живем в девятнадцатом веке.
– Ваша дерзость переходит все границы.
– Как и ваше упорство, с которым вы не хотите принимать новую Россию. Свободную от предрассудков.
– Я не собираюсь спорить с вами о политике, молодой человек, – Белоусов был на двадцать лет моложе Билевича, – Я хотел бы узнать, по какому учебнику вы преподаете. Я вижу, что это совсем не система господина Де Мартини, а что-то вольное из учений Канта и Локка. Прошу вас предоставить мне ваши конспекты для дальнейшего разбирательства.
– Я не могу этого сделать.
– Это приказ.
– К несчастью для вас, я слишком хорошо знаю свой предмет, и все мои конспекты держу в голове.
Наступила продолжительная пауза. В воздухе зависло такое напряжение, казалось, мелькни искра, и погремел бы взрыв.
– Я сниму ее с ваших плеч, можете не сомневаться.
– На этом все? Я могу идти?
– Вон, – еле слышно произнес Михаил Васильевич.
Белоусов вышел.
– Я уничтожу тебя, вшивый либералишка. Молоко на губах еще не обсохло, а сколько наглости. Ни с тем тягаться вздумал, щенок, – прошептал Билевич и с ненавистью смял лист бумаги, оказавшийся под рукой.
Невидимый колпак, под которым все это время находился Нежин, дал трещину. Один за другим в конференцию посыпались рапорты, в которых Михаил Васильевич обвинял Белоусова в вольнодумстве. Не дать делу широкую огласку помогли обстоятельства. Осенью Орлай был переведен в Одессу, а пока на его место искали достойную кандидатуру, исполняющим обязанности директора, неожиданно для Билевича, рассчитывавшего задержаться у власти, был назначен профессор Шапалинский.
Прозвенел звонок. По оживленному коридору Нежинской гимназии решительно широкими шагами шел высокий, худощавый мужчина. Лицо его было сосредоточено и выражало некоторую озабоченность. Он явно спешил. Внезапно дверь класса отворилась и задела его.
– Простите, господин Зельднер, я вас ударил – воскликнул Билевич.
– Бывает, бывает.
– А мне как раз нужно с вами поговорить.
– Нет времени, Михаил Васильевич. Совсем нет времени, – Зельднер хотел идти, но Билевич придержал его за рукав.
– У вас всегда его нет. Мне бы…
