скачать книгу бесплатно
Ужин
Софья Андреевна Мироедова
Технологии изменили все стороны жизни – от медицины и науки до образования и развлечений. Как они повлияют на искусство: какими станут произведения, останется ли там место художнику? Героиня повести решается на экспериментальный перформанс, пользуясь последними достижениями техники. Куда её приведёт этот выбор: в тёмный лабиринт доказательств реальности мира или к воплощению новой формы искусства?
Софья Мироедова
Ужин
1. Глава, в которой я понимаю, что ничего не помню
Из кабинета Ника доносился его громогласный голос. Он спорил с сослуживцами об очередной задаче. Я лежала в постели, сонно листая ленту новостей. Дурацкая привычка, но как же сложно избавиться от неё в современном мире. Через полчаса муж, умерив свой пыл, попрощался с коллегами, и я поняла, что можно позавтракать. Я потянулась в постели, скинула одеяло, натянула домашнее платье и отправилась на кухню, поджарить замороженные сырники и заварить чай.
– Твой доппель прислал мне видео с котиком, – сказал муж. – Она что, работает даже в офлайне?
– А? – я ковыряла вилкой варенье из гуавы, стараясь привести мысли в порядок.
– Твоя цифра, ты её не выключаешь?
– А-а, цифровой доппельгангер? Да, приложение работает круглосуточно, я не знаю, когда студентам взбредёт в голову мне написать.
– Ты ж не автоответчик! Я думал, ты сохраняешь это в тайне.
– Нет, есть часть вопросов, на которые доппель вполне адекватно отвечает. Студенты в курсе.
– Ну а котики?
– Какие котики?
– Блин, ты где? Я тебе уже пять минут рассказываю про совещание!
– Про это я помню, – слукавила я. – Вы там фиксите баги. Но что с котиками?
– Твоя цифра прислала мне котиков! Видео с котиками.
– Какое?
– Серьёзно? Тебе важно, какое?
– Ну, конечно, – поморгала я. – Она ведь подключена к моим девайсам, так что могла поделиться с тобой контентом, который я лайкнула. Так какое видео?
– Ту это уже звездец, она следит за тобой?
– Также как твои часы за тобой, – пожала я плечами. – Так какой там котик?
– Вот, – муж протянул мне свой экран, демонстрируя трёхсекундное видео с белым котёнком, потешно катающимся по полу.
– Прикольно, – улыбнулась я.
– Ты его видела?
– А? – я всё ещё не могла проснуться. – Нет, это не видела. Странно.
– Эй, это же мрак! Твой доппель присылает мне котов, она что, клеит меня?
– Слушай, ты преувеличиваешь. Ты в моей семейной группе, наверняка она делает рассылку по всем заинтересованным. Ты постоянно смотришь на котиков. Скажи спасибо, что не прислала горячую азиатку, танцующую под Фреди Меркьюри!
– Котиков смотрят все, – насупился муж.
– Не знаю, посмотрю в настройках, правда, странно, – я отправила сырник, приправленный вареньем в рот.
Мы закончили завтрак, оставив посуду на столе, и разошлись по кабинетам заниматься делами. Мне предстояло проверить задания студентов, с которым ещё не разобрался доппель.
Кстати, о цифровом доппельгангере, я ведь ещё не успела о нём рассказать. Я нашла его в сети, когда обнаружила, что трачу по четыре часа в день на проверку заданий моих студентов. Это был ещё альфа-тест, но работал очень прилично. Суть заключалась в том, что обученная нейросеть копировала меня по найденным в сети материалам и загруженным данным. Блогеры использовали её для создания контента, а мне она пригодилась для обучения.
Первым, что нужно было сделать, это разрешить снятие моего внешнего вида, реакций и голоса из доступных в интернете материалов. У меня их множество, последние десять лет я записала сотни образовательных лекций. После этого мне был предоставлен доступ к куцей модели, которая могла отвечать на вопросы, копируя мою манеру и заложенные в материалах знания. Для обучения этого, конечно, было недостаточно. Некоторые подключали своих доппелей к Гуглу, но тогда они превращались в карманный справочник и теряли идентичность.
Чем больше личных записей, дневников и фотографий было в базе нейросети, тем более убедительным был образ. Поэтому следующим этапом я разрешила нейронке подключиться к моему компьютеру и другим устройствам. Она загрузила и обработала терабайты данных и стала больше похожей на меня. Я дала ей доступ к своим подпискам на всех ресурсах, которыми пользовалась: от киноплатформ до онлайн-библиотек, чтобы она могла загрузить фильмы, книги и графику, с которыми я была знакома.
Цифровой двойник становился всё достовернее с каждым новым загруженным байтом. Я даже попросила у родителей отсканировать мои старые фотографии, рисунки и прислать мои школьные сочинения, чтобы дубль получил прошлое.
Финальным штрихом были записи личных консультаций и копия чата со студентами. Доппель стал не просто отвечать на вопросы, подражая мне, но и давать ценные советы по композиции, колористике и даже авторскому почерку, который мы оттачивали с каждым подопечным в отдельности. Конечно, оставался ещё ворох незакрытых тем, так что человеческое вмешательство по-прежнему было необходимо.
В отличие от многих, кому был доступен альфа-тест приложения, я предупредила студентов, что ввожу его в наш образовательный процесс. Я ожидала, что все будут против, однако после небольшого согласованного эксперимента, мы пришли к выводу, что такая помощь этична и весьма качественна. Ведь я по-прежнему передавала свой опыт, не скатываясь до трансляции материалов, не знакомых мне. Осталась пара ребят, с которыми мы работали только лично. Другие же десять с лишним были довольны быстрыми ответами в любое время суток, которые направляли их в точности так, как могла направить я. Если же доппельгангер не находил в своей базе ответа, либо вопрос касался слишком эфемерных материй, он сообщал собеседнику, что ему нужно подождать, пока приду живая я, чтобы обстоятельно помочь с проблемой.
Так мой рабочий день сократился с четырёх часов до двух. Сказать, что я была довольна – не сказать ничего. У меня освободилось время для живописи и авторских проектов, которые раньше постоянно откладывались в долгий ящик.
Теперь я могла отдаться искусству почти полностью, чем и занималась последние недели. Я не отходила от холста и делилась своим восторгом с узким кругом друзей, кто мог понять и разделить удовольствие от волны творческого вдохновения. Проблема была только в том, что с приходом новых технологий, которые появились за последние пару лет, знакомый мне мир галерей и музеев сильно изменился. Да, и здесь не обошлось без новшеств. Мой верный цифровой доппельгангер сам по себе мог бы считаться произведением искусства. Для меня такой взгляд на вещи был уже естественным, но отчего-то я его немного стеснялась. Художники, использовавшие в средневековье камеру Обскура, не распространялись об этом на каждом шагу. Мне технологии казались одновременно и передовым словом в искусстве, и обманом.
Я открыла приложение доппеля и посмотрела, какие задания сеть успела проверить. Оказалось, у меня было не так много задач, и вот-вот можно будет вернуться за мольберт. Увы, вместо того, чтобы открыть чаты со студентами, я продолжала размышлять о судьбе современного художника.
«Всё искусство двадцатого и начала двадцать первого века было авторским. Был важен не столько объект искусства, сколько личность за ним. Покупали Пикассо, Ротко, Хокни и Хёрста, а что именно покупалось, было не так важно. Миллиардеры вкладывали в имена, как в акции крупных компаний. Неизвестные художники молились на легендарных коллег, точно на иконы, стараясь перенять не авторский почерк живописца или скульптора, а маркетинговую стратегию бренда. За колоссами мира искусства стояли огромные фабрики и производства, штампующие удачные экспонаты. Так, во времена Ренессанса за именитыми мастерами скрывались мастерские прилежных учеников, повторявших их манеру на сводах капелл и соборов.
Что могло измениться в мире индивидуализма, доведённого до абсурда? Казалось, ничего. Казалось, пузыри грандиозных имён будут раздуваться, пока не охватят всю планету в плотную коммерческую Сферу Дайсона. А потом, в конце двадцатых, появилась заморозка памяти. Действительно, как можно больше унизить творца? Это стало новым словом среди неизвестных художников. Они создавали произведения, забывая о творческом акте до нужного момента, пока не раскрывалось авторство. Пока очередной шедевр Бэнкси не оказывался произведением случайного мастера, забывшего, что когда-то красил стены по трафаретам в узких улицах Стамбула. Ведь недавнее открытие становилось чудом даже для него. Помни он, что создал шедевр, тот превратился бы в россыпь жемчуга, горстями разбросанного у ног сытой толпы. Кому интересно искусство, чей автор известен? Теперь никому. Намного интереснее стало исследовать, разгадывать и открывать. Это превратилось в новую страсть миллиардеров и обывателей – разглядывать искры в пламени и давать им имена. Коллекционеры тратили баснословные суммы на расследования, заметив какой-то необычный рисунок без имени в витрине проходной галереи. А любители со страстью, достойной лучшего применения, следили за этими детективами. Однако имена, стоявшие за триллерами от искусства, забывались так же быстро, как и были названы. К счастью, дивиденды от открытия и права на экранизацию поисков по закону принадлежали художнику, якобы режиссировавшему всю эту канитель. Искусством стало не создание шедевра, а поиски его автора и причин создания.
Что же оставалось творцам, носившим и воплощавшим замыслы, которые нужно было забыть? Лишь вечное чувство тревоги и дюжая сила воли, не сковырнуть едва заметный силиконовый прыщик, спрятанный где-то под гривой волос, блокирующий участок памяти, связанный с произведением. Лотерея, которую каждый использовал по-своему.
Я долго сторонилась этого подхода, придерживаясь архаичного лозунга, что искусство должно иметь автора. Модная рулетка была не по мне, ведь я никогда не была последовательницей трендов. Я пишу маслом на холсте не ради признания, а ради процесса. К счастью, и в наши дни такие работы находят своих почитателей.
Но в воскресенье, ложась спать, я нащупала на затылке под длинными волосами крошечную резиновую пластинку. Это была блокировка памяти. В жизни я ими не пользуюсь, нет причин. Неужели я стала очередной авантюристкой, жаждущей краткой славы жертвы детективного расследования? Было сложно в это поверить. Я повернулась набок, чтобы спросить у мужа, не в курсе ли он, что за крамольную идею я придумала, но тот уже спал.
После завтрака я обнаружила в переполненном ящике электронной почты подтверждение моего участия в большой выставке, приуроченной к Биеннале Современного Искусства. Разве я подавала заявку? Что я там выставлю? Конечно, последние полгода я работала над внушительной живописной серией, но у меня и в мыслях не было выставить её на ярмарке современного искусства. Что современного в яркой фигуративной живописи? Если вы не живёте в начале двадцатого века, то ничего. Я была вне себя, учитывая, что биеннале проходило в моей родной стране, куда я уже два года не могла долететь. В смешанных чувствах я набрала своего арт-агента и в лёгкой тревоге, поглаживая песчинку под волосами, стала ждать её ответа. Олеся ответила не сразу. Немудрено, сколько у неё таких, как я. Вообще удивительно, как ей хватает времени и душевных сил на всех причудливых подопечных.
– Привет, Фи! Как ты? – ответил заботливый голос.
– Олеся, привет, я в порядке, – машинально ответила я, забыв на мгновение о причине звонка.
– Всё готово?
– Готово? – этот вопрос окончательно выбил меня из колеи. – Что готово?
– Отлично, – в голосе слышалась улыбка. – Ты не помнишь?
– О чём?
– Умница! Поражаюсь, как художник может быть таким пунктуальным и адекватным. Ты просто исключение из правил.
Я попыталась сглотнуть, но в горле пересохло.
– Так значит, – я снова потрогала едва заметную родинку на макушке.
– Да, значит, ты, наконец, решилась!
– На что?
– А вот этого я тебе не скажу. Всему своё время! Ты получила приглашение от биеннале?
– Да, – я кивнула, будто она могла меня видеть.
– Замечательно! – на распев ответила Олеся.
– Там написано, что моя заявка принята, – я открыла письмо и пробежалась по строчкам. – Мне выделяют отдельное помещение и даже оплачивают часть расходов на, – я перечитала поставивший меня в ступор отрывок. – На ужин. Что за ужин?
– Ах, ерунда. Мы решили, что будет здорово провести ужин перед открытием ярмарки и презентацией твоего, – Олеся задумалась, подбирая слово. – Твоего экспоната.
– Кто приглашён?
– Я пришлю тебе список чуть позже. Это все наши.
– Наши, – по инерции повторила я, пытаясь осмыслить новости.
– Да, все свои.
– Ладно. А что нужно делать? Я писала сценарий?
– Просто ужин в кругу друзей, ничего такого. Чтобы тебе было проще перед открытием. Ты ведь не помнишь, что ты там задумала. Да и вообще этого не знаю даже я. Я подготовила всё по твоим заметкам, но общей картины у меня нет. Это может быть живопись или, может, какой-то ролик. На открытии узнаем. Наверное, – она весело хмыкнула. – А если не узнаем, ещё лучше!
– Картина или ролик, – я была в замешательстве.
– Не переживай, всё готово. Я взяла вам с Никитой билеты. Вылетаете накануне, в четверг.
– Спасибо, – выдохнув, сказала я.
– Ладно, мне пора, тут Серж мне присылает пачки голосовых, нужно разобрать. До завтра?
– Да, до завтра.
– Я пришлю тебе список!
– Да, спасибо.
– Счастливо! – и её голос растворился в тишине студии.
Я, обескураженная разговором не меньше, чем письмом от организаторов ярмарки, поднялась из-за стола и обернулась. Со всех стен, из каждого угла и с обоих мольбертов на меня смотрели мои разноцветные воображаемые друзья – яркие живописные портреты, над которыми я работала последние месяцы. Я окинула их взглядом, стараясь держать себя в руках, но хватило меня всего на минуту. Я судорожно бросилась к холстам, перекладывая прислонённые к стенам рамы, стараясь понять, кого не хватает. Спустя двадцать минут и десять седых волос, я убедилась, что все нераспроданные картины были на месте. Это означало лишь одно: на выставке моей живописи не будет. Я отряхнула ладони, запачканные пылью, скопившейся на торцах старых работ, вздохнула и вернулась за компьютер разбирать студенческие проекты.
Просидев за экраном полтора часа, рецензируя эскизы, наработки, палитры и концепции учеников, я потянулась, размяла шею и пошла налить себе чаю, чтобы приступить к тревожному. К списку гостей загадочного ужина, который маячил в конце рабочей недели.
По дороге на кухню я наткнулась на мужа, расхаживающего по гостиной с ноутбуком. На его лице читалось недоумение. Зная, насколько сложно включиться в работу после внезапного вмешательства, я хотела тихо пройти мимо, но он поймал меня резким:
– Приехали!
Я остановилась и вопросительно посмотрела на него.
– Ты же знаешь, что мы в компании используем нейронки для кода? Это лютый костыль, чаще мешает, чем помогает. Точнее, помогает только полным нулям, или предсказуемому коду. Ну, как Т9.
– Да, знаю, – об этом я слышала последние пять лет.
– Так вот, у нашего бэкендера есть новая сетка, написанная на алгоритме твоего доппеля.
– О, уже и к вам полезли.
– Ну! Так вот, он загрузил в неё свой код, свою часть нашего гита и какую-то ещё фигню из своего общения в рабочих чатиках, – Ник замолчал, кивая сам себе.
– И? – подтолкнула я.
– И это полный атас! Сетка генерит код в точности, как он! Прикинь?
– Это хорошо или плохо?
– Ну не знаю. Она делает те же ошибки и пишет так же мудрёно, не сокращая лишние строки.
– Пф, – фыркнула я, увлекая мужа за собой на кухню, чтобы продолжить разговор.
– На фиг такая нейронка нужна? Она же не помогает, а ставит палки в колёса. Он думает, сэкономил время! Как же! Нам теперь разбирать его дебри по три раза на дню, вместо раза в неделю. Это ад!
– Почему он не обучил её на нормальном коде?
– Да фиг знает. Вот наш копайлат обучен на нормальном коде. Когда надо, выдаёт что надо. Но чаще всего просто какой-то рандом. А тут сетка действует по паттернам этого чувака. Так что это уже не рандом, а просто забор из душного кода.
– Сочувствую, – покивала я, снимая кипящий чайник с плиты.
– Это то же ядро, что и в твоей сетке!
– Я поняла.
– Это жесть! Значит, твой доппель посылает мне котиков, потому что думает, что так бы поступила ты!
– Ну да, – я в замешательстве заливала заварку кипятком.
– Тебе самой-то не страшно?
