скачать книгу бесплатно
текст неразборчив. сценарий всегда сырой.
паутина
«представьте себе, будет там одна комнатка, этак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам одни пауки. И вот и вся вечность»
Ф. Достоевский
Скрыв паутиной марлевой дальний стан,
В грязных просветах ловить одичалый блик,
Спешно пейзаж лубочный перелистать.
К вырванной кем-то странице душой прилип.
Впалое небо, чахлый сутулый фон,
Пьяные кедры сговорчивы и милы,
Только настроить осталось лихой развод
У завалящей пилы и пилить, пилить.
Солнце проделает вялый смурной кульбит,
Ловко подставить светилу тугой топчан
И наложить паутину на свет, как бинт,
Чтобы не просочилась в меня печаль.
Не находить себе места, цены, врагов;
Булькать, журчать, пузыриться в текучей мгле.
Больше во внешние заросли ни ногой.
Здесь мои воля и пастбище, смерть и хлеб.
июньское
не то чтобы лето, а так – уходи и не думай,
что скоро совсем никуда, но пока ещё в силе
держать своё сердце, фугасоподобную дуру,
в тепле и покое, в не знающей войн хиросиме.
ни меры, ни дна, ни понятия, кто здесь убийца,
а кто просто так, не на свой заглянул, видно, саммит.
поднявшись над всем провисающий воздух клубится,
потом, раздобрев, обернётся, как есть, небесами.
и ты обернись: вдруг забыл там неясное что-то –
а вспомнишь, не вздумай вернуться: оно уже вмято
в скалистые кряжи молчания или в пустоты
колючей гряды расставаний, прибитой к закатам.
коварный июнь в неизвестность, как в чудо, впрессован.
и выбрана форма участия в жизни, положим,
под цвет её глаз, той, которая нынче особо
предательски дарит тебе не себя, но похоже.
расстрелян туман из орудий подсевших позиций,
сверяется время с ударами жизни в литавры,
тушуется общее прочим, а мы очевидцы
всего, что случилось и что не случится представить.
навек – понятые, на долгие годы хранимы
боями за память. хоть прямо сегодня – под титры.
июнь остаётся за старшего, прячет огниво.
на правду срывается ложь. и становится тихо.
на секунду
на секунду показалось, что я не вечен,
но прошло, прошло, хотя и было страшно.
и не то чтобы я теперь совсем уже не вчерашний,
о том не было речи.
столько всего. и не хочется забывать. поровну
вспаханного асфальта и всякой шпатлёвочной дряни.
мысли бьются о твердеющие покровы мироздания,
принимают их форму.
кто его знает, откуда берутся лёгкость
и теснота, причём единовременно.
не придумай меня: в протоплазме исходных терминов
ни смерти, ни бога,
ни слов. я сравнил бы себя, но не сравнял с теми,
в ком целиком заблудился, кто чудом не выжил
в сражении, что не на жизнь, а насмех. с ними иже
понимаю, что мал, что не время
предаваться шёпоту, тяготеющему к молчанию,
но не к покою.
жизнь не просматривается
сквозь суетливые блики, гудящие в каждом.
всё это словно стёртая аудиозапись,
которую можно восстановить
и, прослушав, понять, что
она того не стоит
Было
Бесчинствовали «если бы» да «кабы»,
Давилось время вечностью, но ело,
Тревожный свет за ворот тихо капал,
Зима кормила судорожно белым,
Пространство задыхалось бездорожьем,
Любовь читала сказки суициду,
Слонялись дни, гудели неотложки,
Зевала нежность в кресле инвалидном,
Бросались чувства в скважину иллюзий,
Судьба брала настойчивых нахрапом,
Из детства на убой летели гуси,
И клинило упорно в счастье клапан,
Журчащей мглой подпитывались мысли,
Тоска себя в отчаянье топила,
Звучал во мне мой одинокий выстрел.
Моя весна,
всё это было,
было…
с плеча
бокастый мир, надкусанный на пробу.
бездонный полдень. солнечная пыль.
струится медленно от самого порога
залётный май в разводах птичьих, голубых.
плацкартный год проносится навстречу.
кому, не помню, выпала любовь,
парфюм её дискантом юности расцвечен.
а мама часто говорит сама с собой,
впуская свет в объятья запустенья.
текучий след, расплывчатость икон.
покоя нет – как надпись в метрополитене –
и бог мне даже отдалённо не знаком.
раскосый нрав. пружинящие звуки.
осипшим сердцем пестовать печаль.
гундосит ветер по тряпичным закоулкам,
где ангел рубит обожжённое с плеча,
как ягуар, бесшумен, беспощаден,
влюблён в свой голос, даром, что молчун.
и просто жить, всерьёз не зная чего ради,
и жить, как жил, скорбя неведомо о чём.
уолли
уолли, брат мой, это карма
или кама, что река,
а звалась велосипедом,
еду-еду, не доеду,
помню деда из тибета.
это карма. убегай
из дрейфующего замка.
уолли, покатай на санках
по безрыбью, по безлюдью,
по линялой темноте.
раньше на велосипеде
еду-еду, а в тибете
деду говорят, что ветер,
только жизнь и только ветер,
но скорее только ветер
в этой жизни. налетел
на плиту воспоминаний
и разбился на банане,
на мопеде, на седане.
вот я слышу страшный лязг.
дети клайда, дети бонни,
смерть становится спокойней.
брат мой уолли, нет здесь боли,
нету боли, нету, бля.
дети деда на тибете,
это карма, это ветер,
помнишь, на велосипеде
ты катился, что там смерть,
через небо, сквозь помпеи,
звал меня, снега шумели,
только я и не умею.
не случилось, не умею.
никогда я не умел.
стекло
там, где память была, теперь
всё чугун да зима, зима.
оставляешь себя в стекле
любоваться на дольний март,
на сучёные тишь да гладь,
на приблудные абы как,
на индейца Иная Блажь,
что снимает со смерти скальп,
на манерные фонари,
что ведут прямиком в Аид.
зажигаешь, чтоб прикурить,
а стекло на тебе горит,
но недолго: седой Гудзон
сквозь тебя утекает вверх,
и на пепельное лицо
родниковый ложится свет.
