Потрясенные общества. Правила жизни в эпоху перемен

И она будит мистицизм. Пророков и кликуш – как грибов.

Есть свидетель. Имя ему – Александр Блок.

1917 г. 8 июня. «С утра есть слух, что Керенский сошел с ума». 19 июня. «Слухи… будто наши прорвали в трех местах немецкий фронт». 3 июля. «По слухам же, германская агитация и деньги громадны. С продовольствием Петербурга дело обстоит совсем плохо». 4 июля. «Дворцовый слух – Петербург на осадном положении… Слух швейцарихи Вари о пулеметах на крышах и о бывших городовых. Я думаю о немецких деньгах». 6 июля. «Слухи об отправке взбунтовавшихся на фронт… Слух об аресте Ленина». 10 августа. «Слухи о каких-то будущих бомбах с чьих-то аэропланов и о выступлениях, в связи с отъездом всех в Москву… В хвостах говорят, что послезавтра не будет хлеба». 12 сентября. «Наступает голод и холод. Война не кончается, но ходят многие слухи»[29].

Никому не верь

Газетам – не верят, пропаганде – не верят, восполняя «белые места» слухами и домыслами.

18 августа 1914 г. Барон Н. Н. Врангель, брат будущего главкома белых, запись в дневнике:

«“Немая война” – вот название для происходящих событий. Никто ничего не знает и не понимает, и отрывочные краткие сведения, появляющиеся в газетах, составлены столь бестолково, что не только не успокаивают, но просто пугают публику… Ничего не говорящие фразы были бы лучше молчания, которое во время войны всегда кажется зловещим. В такие минуты люди должны питать воображение хоть какими-нибудь фактами, и, не имея сведений, они сами измышляют всякий вздор, который, переходя из уст в уста, достигает геркулесовых столбов глупости.

За последние дни петербургская молва повесила несколько командиров армий, расстреляла многих командиров дивизий, бригад и полков и умертвила всех офицеров гвардии, плодя опасные в это время страхи»[30].

Ночные гости

Москва, 10 ноября 1917 г.

«Чем позднее, тем стрельба оглушительнее. Ходили слухи, что стреляют из пушек по почтамту и по телефонной станции. Поздно вечером к нашему дому подошел какой-то воинский отряд, состоящий человек из пятнадцати, которым командовал не совсем трезвый подпрапорщик. Объявив нам, что они командированы “военно-революционным комитетом”, они отобрали все имеющиеся в доме револьверы. Если бы это не было сделано добровольно, то они сделали бы во всех квартирах обыски, что было очень опасно, так как сплошь и рядом бывает, что при обысках пропадают и деньги, и ценные вещи. Я почему-то очень боялся за свои резиновые калоши, не так давно приобретенные “в хвосте” за 15 руб. …В доме начались женские истерики и женский визг. Но тут “товарищи” стали уходить, оставив на лестнице сильный спиртной “дух” и унося с собой до десятка револьверов, которые завтра же, быть может, будут продаваться на Сухаревке нашему же брату, трусливому “буржую”. Всю ночь слышалась пальба и из орудий, и из пулеметов, и из ружей»[31].

Просто жизнь.

Осень 1917 г. «В Ларине[32] осенью 17-го года произошел следующий случай. В один прекрасный день к маме пришла дьячиха Ольга Петровна попрощаться, за ней пришли и бабы-работницы тоже прощаться. Оказывается, по Ларину прошли двое мужчин и сказали, что сегодня ночью вашу барыню убьют. Ни о какой защите они не помышляли; раз сказано, значит, так и должно быть. Мама имела возможность в тот же день уехать в Петербург к нам, организовать защиту…

Вместо этого, поужинав, она села, как всегда, к столу и погрузилась в чтение. Прислуга и староста помещались далеко, в противоположном конце дома. Дом наш растянулся в длину, а в ширину помещались только две комнаты. Столовая, где мама всегда читала, выходила на балкон, дальше шел цветник, старый парк… Столовая соединялась с гостиной широкой, всегда открытой дверью. С этой стороны за березами и каретником шла проезжая дорога. Стреляй откуда хочешь.

Мама долго читала, устала, захотелось спать. Она пошла в спальню, легла не раздеваясь. “Я подумала, зачем же раздеваться, когда должны убить”. Крепко заснула и благополучно проснулась на следующее утро жива и невредима. Никто не приходил. Какое надо иметь мужество, чтобы так ждать смерть!»[33]

Так бывает.

Хлеб и тепло. Когда их нет

19 августа 1917 г. (по старому стилю). «Надвигается продовольственный кризис, уже для Москвы не везут хлеба. С сегодняшнего дня по карточкам отпускается на человека только полфунта»[34].

22 декабря 1917 г. «Дают хлеба по карточкам 1/4 ф. на чел. в сутки»[35].

1/4 фунта = 102 г.

28 августа 1918 г. «В предвкушении райской на земле жизни, с каждым днем совершенствуемся в создании адского существования… по карточкам уже ничего не получаем»[36].

18 января 1919 г. «…Погода ясная, зима крепкая, и оттого в квартирах и в присутствиях холодище неимоверный. У нас дома тепла 7–8 гр., и это еще благодать: слышу от многих знакомых о тепле в 1–4 гр. В “присутствиях”-то к такой температуре совсем привыкли: шуб и калош не снимают, большинство ходит в валенках, фуфайках и шапках»[37].

27 октября 1919 г. «…Какой холодище по домам! У нас, в самой теплой комнате, соседней с кухней, где плита топится целый день, – тепла не более 6 градусов. Ужасное время переживается Москвой: все, все озабочены “изысканием” дров, рушат и тащат что попало: уличные деревянные фонари, барьеры набережных, сараи, навесы и даже дома целые. Особенно идет работа по окраинам города и в дачных местностях. Например, в “Измайловском Зверинце” разбирают, разносят и развозят дачу нашего покойного отца. И это не курятник какой-нибудь, а сложная постройка из двух этажей 24 арш. × 20 арш. + 10 арш. × 10 арш. + 8 арш. × 10 арш. + 12 арш. × 6 арш. – высотой “в чистоте” от 4 арш. до 11 арш. И нет никакого удержу такому разрушению, такому хищению…»[38].

Аршин = 0,71 метра.

Яростный крик. Бунин

Если день за днем, уже годами, вы находитесь в невыносимых условиях существования, если нарушены все человеческие заповеди, если без вины вокруг вас погибают люди, много людей, если вы не знаете, куда деться, так, чтобы уйти и спастись, вы в ответ будете кричать!

И вам станет легче.

Как вы это сделаете – неизвестно: скрипя пером по бумаге или в бессоннице, или даже всем горлом, в бессилии, поздно по ночам, но вы будете кричать, сжимать руки, качаться всем телом. Людей больше любить нельзя, невозможно.

Но все равно вам станет легче.

22 октября 1917 г. Москва. «Изнурился от безделья, ожиданья, что все кончится вот-вот, ожиданья громил, – того, что убьют, ограбят. Хлеба дают четверть фунта… Боже, небывалое в мире зрелище – Россия!»[39]

4 ноября 1917 г. «Вчера не мог писать, один из самых страшных дней всей моей жизни… Заснул около семи утра. Сильно плакал. Восемь месяцев страха, рабства, унижений, оскорблений!»[40]

2 мая 1919 г. Одесса. «…Опротивел человек! Жизнь заставила так остро почувствовать, так остро и внимательно разглядеть его, его душу, его мерзкое тело. Что наши прежние глаза, – как мало они видели, даже мои!»[41]

8 мая. «…Тоска просто пожирает меня. И никакими силами и никуда не выскочишь отсюда!»[42]

11 июня. «Проснувшись, как-то особенно ясно, трезво и с ужасом понял, что я просто погибаю от этой жизни и физически, и душевно. И записываю я, в сущности, черт знает что, что попало, как сумасшедший… Да, впрочем, не все ли равно!»[43]

Кричите, Иван Алексеевич, – так вам станет легче.

И мы кричим.

Выкричимся.

День за днем.

Что еще почитать

Миркин Я. Искушение государством. М.: АСТ, 2024.

Ваша ценность. Как заложника. С. 193–195.

Миркин Я. Краткая история российских стрессов. М.: АСТ, 2023.

* * *

Аксенов В. Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918). М.: Новое литературное обозрение, 2020.

Бунин И. Окаянные дни. М.: Советский писатель, 1990.

Окунев Н. Дневник москвича. Т. 1–2. М.: Военное издательство, 1997.

Сорокин П. Дальняя дорога. Автобиография. М.: «ТЕРРА» – «TERRA», 1992.

3. Дойти до края. 1917–1920

Разруха

Октябрь 1920 г. Последние дни войны с Польшей. Через месяц красными будет занят Крым. Еще царствует военный коммунизм, торговля запрещена, продразверстка, карточки. Одна из поворотных точек (скоро нэп).

Промышленность – всего лишь 17 % от уровня 1913 г.[44]. Производство чугуна в 1920 г. в 30 с лишним раз ниже, чем в 1912 г. «Пахотных орудий» меньше в 24 раза. Муки – почти в 3 раза. Тканей – в 15 раз. Число предприятий и рабочих сократилось в 3–5 раз[45].

А вот свидетельство Герберта Уэллса, приехавшего в это время в Россию:

«Впечатление величайшего и непоправимого краха… Нигде в России этот крах не предстает с такой неумолимой очевидностью, как в Петрограде… Улицы в ужасающем состоянии. Вот уже три или четыре года их не ремонтируют; это сплошные ухабы, похожие на воронки от снарядов… Морозы изгрызли мостовые, водостоки обрушились, деревянные тротуары взломаны, их растащили на дрова…

Зритель. 1905. № 1. С. 11.

Все деревянные дома минувшей зимой были разобраны на дрова, и в провалах, зияющих меж каменных зданий, видны лишь развороченные кирпичные печи и фундаменты.

Все ходят в обносках; и в Петрограде, и в Москве все тащат на себе мешки…

Недоедание, полнейший упадок жизненных сил… За исключением крестьян, все классы общества – в том числе и руководящие круги – испытывают… крайние лишения… Новых товаров нет нигде… Медикаменты… невозможно достать… Полураздетые жители этого разоренного и разрушенного города, несмотря на тайную торговлю, живут впроголодь»[46].

Убыль людей

Во время великих потрясений земля пустеет.

«По переписи 20 августа 1920 г. в Петрограде оказалось только 722 229 жителей… Со времени революции в 1917 по 1920 г. население Петрограда уменьшилось более чем в 3 раза, именно на 1700 тыс., или более чем на 70 % своей первоначальной численности…

По переписи 1920 г. (28 авг.) в Москве с пригородами оказалось 1028 тыс. жителей… По сравнению… с дореволюционной цифрой населения, т. е. с февралем 1917 г., население Москвы уменьшилось почти вдвое (на 1015 тыс. жителей)»[47].

Френкель это назвал «катастрофическое обезлюдение». Возникла и резко (десятикратно) выросла естественная убыль населения[48].

Короче говоря, на улицах пустота.

Лариса Рейснер, дева революции, очерк «Петербург», 1919 г.

«Отдыхают камни мостовой, опушенные робкою зеленью, освобожденные от гнета снующих толп, отдыхают когда-то смрадные кварталы, забывшие теперь о копоти и чаде, о гнусном запахе прелых торцов и облаках душной автомобильной гари.

Сады, не стесненные людьми, безумно и счастливо зарастают, глохнут, роскошно и праздно наверстывая свои былые искалеченные весны. Синее Нева. Острова превратились в зеленый рай…

Что же это, в самом деле? Запустение, смерть? Эта молодая свежесть северного лета среди домов, сломанных на топливо? Эти развалины на людных когда-то улицах, два-три случайных пешехода на пустынных площадях и каналы, затянутые плесенью и ленью, и осевшие на илистое дно баржи? …Неужели смерть? Нет»[49].

Да. Это человеческое опустынивание.

Так бывает в потрясенные времена.

Сколько людей мы потеряли

В России «всего с осени 1917 г. население сократилось к 1920 г. на 7083,3 тыс. чел., к 1921 г. – на 10 887 тыс., к 1922 г. – на 12 741,3 тыс. чел.»[50] (в границах 1926 г.). Оценки других исследователей: 10–12 млн чел., с учетом несостоявшихся рождений – свыше 21 млн[51].

В итоге за время Гражданской войны «показатели уменьшения населения России (в границах 1926 г., включая эмиграцию), определяемые в 11–15 млн чел., и показатели общих демографических потерь в амплитуде 20–25 млн»[52].

От этого можно сойти с ума.

Человеческая цена потрясенного общества невероятно высока.

Каждая человеческая жизнь – драгоценна.

Что еще почитать

Миркин Я. Краткая история российских стрессов. М.: АСТ, 2023.

* * *

Население России в XX веке. Исторические очерки. Том 1. 1900–1939. М.: РОССПЭН, 2000.

Смирнов С. Динамика промышленного производства и экономический цикл в СССР и России, 1861–2012. М.: ВШЭ, 2012.

Уэллс Г. Россия во мгле. М.: Прогресс, 1976.

Френкель З. Петроград периода войны и революции. Петроград: Издание ПЕТРОГУБОТКОМХОЗА, 1923.

4. Финансовые и имущественные катастрофы. Как без них?

Список наших катастроф

Бегемот. 1928. № 17. С. 5.

Мы живем в зоне финансовых и имущественных катастроф. Жизнь скорее отнимает, чем дает.

Мы должны уметь им противостоять.

Вот список.

1) Отъем имущества зажиточных семей (бизнес, дома, квартиры, земля, деньги, ценные бумаги и т. п.) в городах – 1917–1918. «Черный передел» (поместья, земля, леса, личное имущество) – 1917–1919. Отъем остатков (золото, валюта, бизнес в период нэпа – в городе, земля, имущество – на селе, раскулачивание, коллективизация) – 1928–1935.

2) Войны, революции, разорения (1812, 1914–1918, 1917–1920, 1939–1945, 1994–1996).

3) Голод (в рукотворной части – коллективизация, экспорт зерна) – 1932–1933.

4) Лишение гнезд («уплотнения» квартир – 1917–1918, выселения, высылки, чистки, депортации – середина 1930-х – конец 1940-х, вынужденные переселения, эмиграция с брошенным или проданным за бесценок имуществом – 1917–1920, Гражданская война, бегство из России 2–3 млн чел., 1990-е, распад СССР, этнические конфликты, 2020-е).

5) Утрата, конфискация имущества – кампании террора и репрессий (1918 – начало 1950-х).

6) Отсечение масс от собственности в производстве, реформы, ведущие к ее сверхконцентрации, – 1990-е (приватизация).

7) Три конфискационные денежные реформы – 1947, 1991, 1993.

8) Две гиперинфляции – 1917–1922, 1990-е.

9) Финансовые кризисы – 1859, 1869, 1899–1908, 1917–1921, 1990–1994, 1997–1998, 2008–2009, 2014, 2020. Падение акций в 2022.

10) Семь взрывных девальваций рубля – 1994, 1998, 2007–2008, 2014, 2020, 2022.

11) Массовые банкротства финансовых институтов: 1870-е – 1880-е, 1990-е – 2010-е.

12) Потери имущества (прямые или косвенные), рост издержек в результате санкций – с 2014.

А теперь расскажем, как это бывает, – в подробностях.

Лишение имущества. 1917–1918

Вы – семья среднего класса в 1917 г. Ваш кусок земли конфискуется безвозмездно. Частная собственность на землю отменяется (Декрет Всероссийского съезда Советов от 26 октября 1917). Ваш дом в городе – его больше нет. Отменяется право собственности на земельные участки и строения в пределах городов (в рамках лимитов) (Декрет СНК от 23 ноября 1917).

Вскрывают ваши депозитные ячейки в банках и конфискуют все золото (монеты и слитки), которые там есть (Декрет ЦИК от 14 декабря 1917). Если вы не явитесь сами с ключами, все, что внутри, подлежит конфискации.

Сделки с недвижимостью запрещаются. Ваша квартира, ваш кусок земли, ваша дача становятся непродажными, нулем (Декрет СНК от 14 декабря 1917). Вы не можете продать деревенский дом (постановление Народного комиссариата юстиции от 6 сентября 1918). Все платежи по ценным бумагам прекращаются. Сделки с ценными бумагами запрещаются. Все ваши сбережения в ценных бумагах становятся нулем (Декрет СНК от 4 января 1918). Если вы писатель, ваши авторские права «переходят в собственность народа» (Декрет от 4 января 1918). Любое произведение (научное, литературное, музыкальное, художественное) может быть признано достоянием государства (Декрет СНК от 26 ноября 1918).

Аннулирование государственных облигаций, которыми вы владели (Декрет ВЦИК «Об аннулировании государственных займов» от 21 января 1918). Запрет денежных расчетов с заграницей (постановление Народного комиссариата по финансовым делам от 14 сентября 1918 г.). Запрет на сделки с иностранной валютой внутри страны. В двухнедельный срок сдать всю валюту (постановление Народного комиссариата по финансовым делам от 3 октября 1918). Вам прекращают платить пенсии выше 300 руб. ежемесячно (Декрет СНК от 11 декабря 1917).

Был кусок леса в собственности? Больше его нет (Основной закон о социализации земли, 27 января 1918). У вас окончательно отобрана квартира или дом в городе. Частная собственность на недвижимость в городах отменена (Декрет Президиума ВЦИК от 20 августа 1918). Началось уплотнение.

Вашей доли в товариществе больше нет. Один за другим идут декреты о национализации предприятий, банков, страховых организаций. Издательств, аптек, нотных магазинов. Частных коллекций (Щукин, Морозов и др.). «Конфисковать шахты, заводы, рудники, весь живой и мертвый инвентарь». Конфискации одного за другим. «За самовольное оставление занимаемой должности или саботаж виновные будут преданы революционному суду».

Вы никому ничего больше не сможете передать в наследство. Право наследования упраздняется (Декрет ЦИК от 27 апреля 1918). Вы никому ничего не можете подарить на сумму свыше 10 тыс. руб. Право такого дарения отменяется (Декрет ВЦИК и СНК от 20 мая 1918). Вам запрещается вывозить за границу «предметы искусства и старины» (Декрет СНК от 19 сентября 1918). Вы не можете больше привозить из-за границы «предметы роскоши» (постановление ВСНХ от 28 декабря 1917).

Чтобы добить ваше имущество – единовременный чрезвычайный десятимиллиардный налог с имущих лиц (Декрет ВЦИК от 2 ноября 1918). Москва – 2 млрд руб., Московская губерния – 1 млрд руб., Петроград – 1,5 млрд руб. Плюс права местных органов «устанавливать для лиц, принадлежащих к буржуазному классу, единовременные чрезвычайные революционные налоги», которые «должны взиматься преимущественно наличными» (Декрет СНК от 31 октября 1918).

Вашего имущества больше нет. Есть фотографии, серебряные ложки, иконы, письма и мешочек с кольцами и серьгами. И пара статуэток. А еще – семейные предания.

Семейные истории

«Помню рассказ бабушки о том, как мой драгоценный папа, женившись на маме и переехав к ним в дом с одной подушкой, думал, что раз они остались жить, уплотненные до полкомнаты в доме, который до революции принадлежал прадеду, значит, где-то в саду закопан клад. Бабушке было очень смешно, потому что три кольца и три брошки она снесла в войну в торгсин, чтобы прокормить двух дочек. Оставила себе одну, самую дорогую, тоненькую с одним бриллиантиком, которую ей подарили на шестнадцать лет родители» (Елена Пыльцова).

Больше 100 лет прошло, но семьи всё помнят. «Этот дом был наш». Или – «Эта земля была наша». Вот один из множества рассказов (Александра Орджоникидзе). «Мой прадед, подкидыш в Московском Воспитательном доме, работал лесным сторожем г. Брянска, имел восемь детей. Мой дед – восьмой, младший, встретил революцию студентом. Так вот – все дети лесного сторожа получили высшее образование (и две дочери тоже окончили Высшие женские курсы – акушер и учитель), далось это тяжелым ежедневным трудом. Двое старших (1873 и 1875 гг. рождения) выслужили личное дворянство, один по учительской, другой по инженерной (железнодорожной) части. Все они в 1918–1919 гг. лишились всего, что накопила семья, работая вдесятером».

«Разве был средний класс в 1917 году?» – спрашивают многие. Но вот же он – средний, из самых низов, когда семья встает на ноги и готова много и трудно работать. Слушаем продолжение: «Другой мой прадед, Филипп Кузьмич Понитков, крестьянин Орловской губернии, герой Японской войны, георгиевский кавалер, ранен. В поезде с востока в Питер у него началась гангрена, и ему ампутировали ногу. В Питере попал в госпиталь императрицы Александры Федоровны (на 25 коек), получил второй Георгиевский крест из рук царя, разрешение на обучение за счет государства двоих сыновей (один, мой дед, фельдшер, второй – священник) и… разрешение на торговлю спиртным (это было монополией государства). К 1917 г. у него было уже семь магазинов – в Туле, Орле, Брянске и др. В 1919 г. умный прадед бросил все и уехал в дальнее село никем».

Что сказать? Мы все очень разные – по доходам и имуществу. Одни семьи поднимаются, другие идут вниз, чтобы через два-три поколения снова встать на ноги. Многие и сегодня хотели бы все отнять.

Хорошо бы никогда больше.

Никогда больше отъемов, никогда – изъятий и конфискаций, никогда – слез и сломанных судеб. Отнятое не приносит счастья – это хорошо показала история России.

А что приносит? Уверенность каждой семьи в том, что она может строить свой дом, свою состоятельность поколениями, не ожидая, что ей скажут: «Отдай все».

Лишение гнезда. Чистки, выселения, высылки. 1930-е

Лучше бы им скрыться вглубь России еще в 1920-е. Бросить свои комнаты по уплотнению, уже не квартиры, в Ленинграде (уже не Петербурге) и уехать куда глаза глядят. На север, на Волгу, на Урал? Кто знает?

Шефнер, внук морских офицеров, генерал-лейтенанта (по отцу) и контр-адмирала (по матери)[53].

«В конце 1934 г., после убийства Кирова, нахлынула волна репрессий. Коснулась она и дворян; их стали высылать из Ленинграда только за то, что они бывшие дворяне… Мать, тётя Вера и дядя Костя прониклись убеждением, что нашему семейству грозит беда и что нагрянет она скоро. Стали готовить чемоданы. Тревожно, невесело стало в нашей квартире.

У меня до сих пор хранится справка, выданная мне… управдомом… В ней было сказано, что она «дана гр-ну Шефнеру В. С. в том, что он проживает в д. № 17, кв. 31 по 6-й линии В. О. Соц. положение – рабочий, в списках лишенцев не состоит». Мать утверждала, что благодаря этой справке меня никуда не вышлют, ведь я, выходит, пролетарий».

Его не выслали. А потом – Великая Отечественная, он прошел ее от начала и до конца. У других все было не так. Спецсообщение наркому внутренних дел СССР от 31 марта 1935 г. об итогах операции по выселению: «изъято бывших людей из г. Ленинграда и осуждено Особым Совещанием НКВД – 11 702 человека, их них – глав семей – 4833, членов семей – 6239 чел.», в т. ч. «бывших князей – 67 чел., бывших графов – 44, бывших баронов – 106, бывших фабрикантов – 208, бывших крупных помещиков – 370, бывших крупных торговцев – 276…»[54].

Бывшие люди, пишется без кавычек. Бывшие. Кампания по «изъятию». За что? «Террористы, шпионы, распространители контрреволюционной литературы, за связь с эмигрантами и прочими подрывными элементами». Богачи? Какие жалкие деньги у них изъяли! У 11 тыс. чел – 769 долл., 285 германских марок, 175 франков, 52 фунта стерлингов, 3841 руб. бонами торгсина.

А кто они? Служащие, пенсионеры, кустари, техники, инженеры. «Типичные фигуры бывших людей», как сказано в спецсообщении: «Гагарина Е. В. – дочь князя-камергера. До ареста – секретарь факультета 1-го Ленинградского медицинского института… Волконский В. Д. – бывший князь, сын прокурора-белоэмигранта… приемщик молококомбината… Татищева Е. В. – бывшая графиня, инструктор института наглядных пособий… Таубе В. Н. – бывший барон, счетовод ЖАКТа… Маврус д’Эске – бывший граф, полковник Генштаба, бухгалтер Плодоовощсбыта…».

Приемщик, секретарь, счетовод, инструктор, санитарная сестра. А дальше с ними – что? Аресты, концлагеря, ссылки.

Вот письмо «типичной фигуры бывших людей» княжны Екатерины Васильевны Гагариной (конечный адресат – Е. М. Пешкова), 29 марта 1935 г.[55]: «Мое тяжелое положение заставляет меня просить Вашей помощи. Утром 20-го марта я была арестована, и после трех дней ареста я получила предписание выехать с больной сестрой 28-го марта в Уфу. Обвинение я не получила, вина моя только в том, что я княгиня Гагарина. Мне 71 год, сестре 69 лет, она в течение 25 лет находится на моем иждивении, страдает склерозом мозговых сосудов и сердцем, большею частью лежит и не была арестована только из-за невозможности сойти самой с лестницы.

Мой служебный стаж 41 год, их них 10 лет в Центральном статистическом комитете и 31 год в I Ленинградском медицинском институте в должности технического секретаря…

Не имея ни сил, ни средств для выезда с такой тяжелой больной, умоляю Вас обратить внимание на мое положение и служебный стаж, который говорит, что жизнь моя была трудовая.

Надеюсь на Ваше ходатайство об оставлении меня в Ленинграде».

В возвращении в Ленинград сестрам было отказано.

А в чем мораль? Неизвестно. Все, что видим, – отнятые жизни, честные попытки сжиться с новыми временами, не бежать, не скитаться, а просто жить. И все равно неудача. Быть с парализованной сестрой на руках, не бросать ее, быть по-человечески – и все равно пропасть.