Княжна-Изгоя 3: Клятва на Крови

Наши взгляды встретились. Всего на долю секунды. Сквозь дым, темноту и расстояние. В его глазах я прочла не страх. Я прочла отчаяние. И извинение.

И тогда я перестала думать. О долге. О приказах. О чём бы то ни было.

Я рванулась с места, слетая по крутой лестнице с стены, не чувствуя под ногами ступеней. Я бежала по улице, на которую уже выплеснулась резня. Мимо меня проносились сражающиеся, кто-то звал меня, кто-то падал, сражённый стрелой. Я не останавливалась. Я видела только его. И трёх белых фигур, поднимавших над ним мечи.

Я не помню, как крикнула. Не помню, как высвободила свою силу. Это был не контролируемый выброс, а слепая, животная вспышка ярости и ужаса.

Воздух вокруг Стражей сгустился и с треском замёрз. Они не успели даже вскрикнуть. На мгновение трое ледяных статуй, с лицами, искажёнными внезапным шоком, замерли перед Ярославом. А потом рухнули на камни мостовой, разбившись на тысячи осколков.

Я добежала до него, хватая воздух ртом. Он стоял, опёршись о стену, весь бледный, глядя на меня широко раскрытыми глазами.

– Алиса… – он прошептал.

– Молчи! – выдохнула я, хватая его за руку. – Иди за мной!

Я потянула его за собой, назад, в сторону цитадели. Но было поздно.

Сверху, со стен, донёсся новый, ещё более отчаянный крик: «ОНИ ЛОМАЮТ ВОРОТА! К СТЕНАМ! ВСЕ К СТЕНАМ!»

Основной штурм начался. Поток наших воинов, сражавшихся на улицах, развернулся и ринулся обратно к стенам, на главную угрозу. Нас с Ярославом отбросило в сторону, прижало к стене. На секунду я потеряла его руку. Потом кто-то толкнул меня в спину, я споткнулась о тело, упала…

Когда я поднялась, залитая чем-то тёплым и липким, его уже нигде не было видно. Его поглотила толпа бегущих к стенам защитников.

– ЯРОСЛАВ! – закричала я, но мой голос потонул в общем рёве.

Я осталась одна посреди узкой улочки, заваленной телами и ледяными осколками. С одной стороны – стены, где решалась судьба города. С другой – улицы, где всё ещё ползали, как ядовитые пауки, диверсанты. И где-то там был мой отец.

А он… он был где-то здесь. Или уже нет.

Хаос поглотил нас. Разделил. И я осталась одна с ледяным ужасом в груди и с выбором, который было невозможно сделать.

***

Узкий, как щель, переулок в сердце Сердцеграда стал последней ареной. С трёх сторон его сжимали высокие, глухие стены амбаров и кузниц. С четвёртой – стояли они. Горислав Вельский и горстка его верных дружинников, запёкшиеся кровью и потом, с лицами, оскаленными в гримасе ярости и усталости. Они были стеной. Живой, дышащей, несокрушимой стеной.

Перед ними, прижатые к тупику, метались последние из прорвавшихся инквизиторов. Их чёрные одеяния были изорваны в клочья, маски сбиты, обнажая бледные, искажённые фанатизмом и страхом лица. Они сражались с отчаянием загнанных зверей, но назад пути не было. Дружина Вельского методично, неумолимо сжимала кольцо.

– Сдавайтесь! – прогремел голос Горислава, заглушая звон стали. Его топор был тяжел от крови, но рука не дрожала. – Сложите оружие, и вам сохранят жизни! Ваша война проиграна!

В ответ один из инквизиторов, тот, что казался их предводителем, с лицом, похожим на восковую маску, издал хриплый, беззвучный смех. Его глаза, горящие каким-то внутренним, нездешним огнём, уставились на князя.

– Наша война только начинается, еретик. И ты станешь её первой жертвой на алтаре Господа.

Он что-то крикнул своим оставшимся людям на их гортанном, странном наречии. Те отступили на шаг, образовав подобие каре. А сам предводитель выбросил вперёд руку. Но не для удара. В его пальцах засверкал не кинжал, а странный, пульсирующий тёмным светом кристалл.

Горислав инстинктивно почувствовал исходящую от него угрозу, чужеродную и смертельную.

– Щиты! – рявкнул он, но было уже поздно.

Инквизитор с силой сжал кристалл в ладони, и его рука почернела, словно обуглилась. Он закричал – не от боли, а от экстаза, отдавая себя в жертву. Из его рта, глаз, ушей хлынул не свет, а тьма. Абсолютная, поглощающая всё вокруг тьма, которая с грохотом, похожим на треск ломающихся костей, рванула наружу.

Это была не просто тьма. Это была волна чистой, негативной энергии, магического взрыва, обращённого не на разрушение стен, а на уничтожение жизни.

Горислав Вельский увидел её надвигающейся на него. Он увидел, как каменная кладка стен позади них треснула и посерела, как будто мгновенно состарившись на сотни лет. Он увидел, как молодой дружинник рядом с ним, парень по имени Светозар, вскрикнул и рухнул замертво, на его лице не осталось ни крови, ни ран – лишь выражение безмолвного ужаса.

И в этот миг князь Северный не подумал о себе. Он не подумал о победе или поражении. Он подумал о своих парнях, что стояли за его спиной. О своем городе. О дочери.

Он совершил последнее в своей жизни движение. Не атаку. Не уворот. Он бросил свой топор, широко раскинул руки и сделал шаг НАВСТРЕЧУ чёрной волне, заслоняя собой оставшихся в живых дружинников.

– НЕТ! – кто-то крикнул сзади.

Волна накрыла его.

Его не отбросило. Его не разорвало на части. Тьма обняла его, как давно потерянного любовника. Он не закричал. Он застыл на месте, выгнувшись в немой гримасе агонии. Его прочные, выкованные лучшими кузнецами Севера доспехи не расплавились – они потускнели, покрылись паутиной мгновенной ржавчины. Его кольчуга почернела и рассыпалась, как гнилая ткань.

Он упал на колени. Дымка рассеялась. Инквизиторы, отдавшие всю свою энергию на этот последний удар, были мертвы, их тела высохли и обуглились. Но они достигли своего.

Горислав Вельский был ещё жив. Чудом. Сила его духа, его врождённая связь с землёй, его яростная воля к жизни – всё это сработало как последний щит. Но щит был пробит.

К нему бросился его верный оруженосец, старый воин по имени Мирослав, лицо которого было залито слезами и грязью.

– Князь! Горислав! Держись!

Он попытался поддержать его, но отшатнулся. Кожа князя была холодной, как лёд, и на ней проступали чёрные, как чернила, полосы – жилки некротической энергии, медленно ползущие к сердцу.

Горислав поднял на него взгляд. Его глаза, всегда такие ясные и твёрдые, были полны невыносимой боли, но разум в них горел ярко.

– Тише, старик, – его голос был едва слышным хрипом, дыхание со свистом выходило из повреждённых лёгких. – Всё… кончено. Для меня.

– Нет! Знахари… мы найдём…

– Никаких знахарей, – князь с силой сжал его руку, и та была удивительно крепкой. – Слушай. Слушай меня.

Он говорил, превозмогая боль, каждое слово давалось ему ценой невероятных усилий.

– Они… хотели меня. Получили. Теперь… их яд во мне. Он не убьёт город. Не дай… не дай им этого.

Он замолчал, закашлялся, и на его губах выступила чёрная, густая кровь.

– Алиса… – прошептал он, и в его глазах вспыхнула такая тоска и такая любовь, что у Мирослава перехватило дыхание. – Моя девочка… Береги её. Любой ценой. Выведи… Выведи её отсюда. Обещай мне.

Мирослав, рыдая, мог лишь кивать, сжимая в своих руках ледяную руку умирающего господина.

– И держись… – это были его последние, самые главные слова. В них была не просьба, а приказ. Приказ целой жизни. Приказ всей Северной земли. – Держись, Мирослав. За меня. За неё. За всех нас… Пока… не… кончится… зима…

Его рука разжалась. Голова склонилась на грудь. Тело, ещё мгновение назад напряжённое, обмякло. Великий Князь Северный, Горислав Вельский, хранитель Сердцеграда, пал. Но он пал не как жертва. Он пал как щит. Он принял на себя удар, предназначенный для десятков его людей, и ценой своей жизни отсрочил неизбежное.

Мирослав, окаменев от горя, несколько секунд просто сидел на окровавленных камнях, держа на руках своего мёртвого князя. Потом он медленно, с нечеловеческим усилием поднялся. Его лицо стало маской из камня и боли. Он отдал тихие, чёткие распоряжения оставшимся дружинникам – унести тело, молчать, никому не говорить, пока он сам не даст команду.

Он вышел из переулка, шатаясь. Битва вокруг стихала. Диверсанты были уничтожены. Но победа была пирровой. Самый главный, самый крепкий камень в фундаменте обороны Сердцеграда был вынут. И теперь вся тяжесть надвигающейся бури ложилась на плечи его дочери. И на его, Мирослава, старые, уставшие плечи.

Он посмотрел наверх, на стены, где, он знал, была Алиса. И прошептал в пустоту, давая клятву мёртвому:

– Обещаю, мой князь. Любой ценой. Держаться будем. Пока не кончится зима.

Глава 5

С вершины самого высокого холма, окаймляющего долину Сердцеграда, открывалась идеальная, как на ладони, картина ада. Город пылал. Не целиком – отдельные очаги, но этого было достаточно. Столбы чёрного дыма поднимались к небу, сливаясь в грязную, зловещую пелену, затмевающую луну. Звуки долетали с опозданием и искажённые расстоянием: приглушённый рёв толпы, отдалённый звон металла, треск пожаров – всё это сливалось в сплошной, тревожный гул, похожий на дыхание раненого зверя.

На этом холме, в полной, почти театральной тишине, стояли два всадника. Витар Огневой и его дочь, Княжна Огнева. За их спинами, скрытая рельефом местности, выстроилась и замерла в ожидании вся мощь армии Златогорья. Десять тысяч человек – конница, пехота, осадные орудия. Молчаливая, готовая к броску стальная машина.

Витар сидел в седле своей огромной боевой лошади, неподвижный, как изваяние. Его тяжёлый, украшенный золотом доспех отсвечивал багровым заревом пожаров. Его лицо, обычно искажённое гримасой ярости или холодной надменности, сейчас было спокойно и непроницаемо. Он наблюдал. Он впитывал каждую деталь, каждый отзвук бойни, разворачивающейся внизу.

– Смотри, отец, – голос Княжны Огневой прозвучал тихо, без эмоций, как комментарий учёного к интересному эксперименту. – Они сцепились в полную силу. Фанатики Сильвестра лезут на стены, как пчёлы на мёд. А Вельские… – она сделала легкий жест рукой в перчатке, – Вельские отчаянно отбиваются. Они уже не думают об окружении. Они смотрят только вперёд, на своего главного врага.

Витар молча кивнул. Его зоркие, похожие на драконьи, глаза видели то же самое. Он видел, как белые волны Стражей разбивались о скалу обороны северян, откатывались, чтобы накатиться снова. Он видел, как на стенах и в узких улочках кипела яростная, беспощадная рубка. Он видел слабые места, бреши, которые он мог бы использовать.

– Их силы на пределе, – продолжала его дочь, её голос был сладким, как яд. – Каждый удар Стражей стоит им крови. Каждая отбитая атака ослабляет их. Они как два барана, бодающиеся насмерть. И чем дольше они будут это делать, тем слабее станут оба.

– Сильвестр добился своего, – хрипло проговорил Витар. – Он вломился в город. Его люди бьются внутри.

– И это прекрасно, – парировала Княжна. – Теперь нам не придётся штурмовать стены. Мы войдём в открытые ворота. Когда они окончательно истощат друг друга, наша свежая, отдохнувшая армия просто сметёт тех, кто устоит. Мы будем молотом, который раздавит две наковальни, уже готовые треснуть.

Она направила свою лошадь чуть ближе к отцу.

– Представь, отец. Ты войдёшь в Сердцеград не как захватчик, а как… освободитель. Ты сокрушишь и мятежного вассала Вельского, и узурпатора Сильвестра в один день. Твоя власть станет абсолютной. Никто и никогда не посмеет усомниться в силе дома Огневых.

Витар медленно повернул к ней голову. В его глазах вспыхнул знакомый огонь – огонь не ярости, а жадной, ненасытной амбиции.

– Они оба… они оба посмели усомниться. Посмели бросить мне вызов.

– И оба будут наказаны, – мягко подтвердила дочь. – Но зачем нам самим ломать копья о их укрепления? Пусть они сделают эту грязную работу за нас. Нам останется лишь пожать плоды.

Она указала на город, на самый эпицентр боя у главных ворот.

– Посмотри на это усердие. Каждая смерть там – это сэкономленная жизнь нашего воина. Каждая потраченная стрела – сохранённая для будущих сражений. Мы сохраним свою силу. А они… они растеряют свою.

Витар задумался. Он смотрел на бойню, и его стратегический ум, отточенный годами интриг, видел железную логику в словах дочери. Месть была сладка, но победа без потерь – ещё слаще. Он ненавидел и Вельского, и Сильвестра одинаково сильно. И мысль о том, что они сами уничтожат друг друга, подготавливая ему триумф, была до невозможности соблазнительной.

Он провёл ладонью по гриве своей лошади, размышляя. Воздух был наполнен энергией грядущей битвы. Его воины позади него рвались в бой. Он сам чувствовал древний зов – зов стали и крови. Ждать было мучительно.

Но он был не просто воином. Он был князем. Хозяином. И хозяин всегда позволяет слугам сделать чёрную работу первыми.

– Они могут сломаться, – наконец произнёс он, и в его голосе слышалось решение. – Северяне упрямы. Они могут перемолоть Стражей и устоять.

Княжна Огнева улыбнулась – холодной, безжалостной улыбкой.

– Тогда мы ударим по ним, когда они, израненные и празднующие мнимую победу, будут меньше всего этого ожидать. И сотрём их с лица земли. Выигрыш в любом случае наш, отец. Мы ничем не рискуем. Мы только ждём.

Витар Огневой издал низкий, похожий на рычание звук, который мог сойти за смех. Он выпрямился в седле, его фигура вновь обрела привычную властность.

– Так и быть. Дам я им ещё немного времени. Пусть помоют улицы Сердцеграда своей кровью. Мои ковры не должны пачкаться.

Он повернул лошадь и поехал вдоль строя своей армии. Его голос, усиленный магией или просто непомерной силой воли, прокатился по холму, ясный и властный:

– Армия! Приготовиться к атаке! Строиться в боевые порядки! Ждать моего сигнала!

По рядам прошёл одобрительный гул. Воины, жаждавшие действия, восприняли это как скорое начало. Они не понимали всей подоплёки. Они видели лишь то, что их князь наконец ведёт их в бой.

Витар вернулся на свою позицию на вершине и снова уставился на горящий город. Но теперь его взгляд был иным. Это был уже не взгляд наблюдателя. Это был взгляд хозяина, смотрящего на своё имущество, которое вот-вот перейдёт в его руки. Он видел не руины и смерть. Он видел будущие рудники, пахотные земли, новых подданных.

– Какой сигнал? – тихо спросила Княжна, подъезжая к нему.

Витар не отвёл взгляда от Сердцеграда.

– Сигнал будет очевиден. Когда главные ворота падут. Или когда над цитаделью взовьётся белое знамя Сильвестра. Что случится раньше. Тогда… – он обнажил свой длинный, отточенный клинок, и пламя пожаров отразилось в идеальной стали, – тогда мы покажем им, что такое настоящая война.

Они замерли вдвоём на холме, как два хищных изваяния на фоне бушующего ниже пламени. Дракон и его дочь, готовые ринуться вниз и пожрать тех, кто ослаб в борьбе. Они ждали. С холодным терпением и абсолютной, безжалостной уверенностью в своей победе. И время работало на них.

***

Меня вырвало из боя резко и грубо, будто за шиворот отдернули с края пропасти. Один миг – я чувствовала ледяное напряжение своей магии, тонкую, дрожащую нить, связывающую меня с каждым камнем Сердцеграда, с каждым его защитником. Я была всем и ничем, раскинутым сознанием, которое искало слабину в рядах врага, направляло ледяные шипы точно в щели между доспехами, укрывало наших дымкой.

А в следующий миг мир рухнул.

Это было не похоже ни на что. Не удар. Не звук. Не боль в привычном понимании. Это был… разрыв. Оглушительный, вселенский, абсолютный разрыв.

Словно гигантское дерево, корнями уходящее в самое сердце мира, вдруг вырвали с корнем. И я, будучи маленькой веточкой на нём, ощутила этот чудовищный, неминуемый обрыв. Связь, что была всегда – тёплая, прочная, незыблемая, – порвалась. Оборвалась на самом главном конце.

Я услышала тишину. Не внешнюю – вокруг как раз гремел ад: крики, звон стали, хриплые команды. Нет. Это была тишина внутри. Там, где всегда жило ощущение его – отца. Его твёрдой, как скала, уверенности. Его спокойной, несуетной силы. Его любви, которую не нужно было озвучивать, она была фактом, как восход солнца.

И её не стало.

Я застыла посреди улицы, забыв, где я, кто я, что происходит. Рука, только что занесённая для очередного ледяного выброса, бессильно опустилась.

– Княжна! Щит! – кто-то крикнул рядом, отчаянно отбиваясь от наседающего Стража.

Но я не могла пошевелиться. Во мне всё замерло и онемело. Это не могло быть правдой. Это был сбой, помутнение, ещё одна грязная уловка их «святой воды», бьющая по сознанию.

Я судорожно, с внутренним воплем, рванулась к той связи, пытаясь нащупать её снова. Я мысленно взывала к нему, к камням, к земле под ногами. «Отец! Ответь!»

В ответ пришло… ничто. Пустота. Холодная, бездонная, всепоглощающая пустота. И из этой пустоты на меня хлынула волна. Не его голос. Не его образ. А последнее, что он почувствовал.

Боль. Чудовищную, разрывающую каждую клеточку боль. Не физическую – ту он бы стерпел молча. Это была боль расставания. Боль невыполненного долга. Боль за меня. За город. За всех нас. И последний, яростный, отчаянный порыв – защитить, укрыть, спасти.

И затем – тишина.

«НЕТ!»

Крик вырвался из меня не голосом, а всем существом. Это был беззвучный вопль, который, казалось, должен был расколоть небеса. Но небеса молчали.

Внешний мир, который я забыла, ворвался обратно с утроенной силой. Но теперь он был иным. Он был чужим. Враждебным. Бессмысленным.

Крик застрял у меня в горле, превратившись в тихий, прерывистый стон. Слёзы не текли. Они замерзали на моих глазах, покрывая ресницы ледяной бахромой. Внутри меня что-то сломалось. Не треснуло – а именно сломалось, с сухим, чётким хрустом, как ломается лёд на озере в сильный мороз.

И из этого надлома хлынула сила. Не та, которую я направляла и контролировала. Другая. Дикая, слепая, первобытная. Сила чистой, нефильтрованной ярости и боли.

Я не приказывала ей. Я сама стала ею.

Мороз пошёл по моей коже не мурашками, а настоящим, толстым слоем инея. Он сползал с моих рукавов, покрывал доспех, сковывал волосы. Воздух вокруг меня затрепетал и загудел, наполняясь миллиардами ледяных игл. Земля под моими ногами с хрустом промёрзла на локоть вглубь, и трещины поползли от моих ступней, как паутина.

– Княжна? – голос одного из дружинников прозвучал испуганно, приглушённо, словно из-под толщи воды.

Я не обернулась. Я уже ничего не видела. Передо мной стояли двое Стражей, прорвавшихся к нам. Они поднимали мечи, их рты что-то кричали, но до меня доносился лишь далёкий, искажённый гул.

Я просто посмотрела на них.

И мороз послушался.

Он не пошёл по ним волной. Он появился на них. Словно сам воздух вокруг них мгновенно сконденсировался в лёд. Они не успели даже вскрикнуть. Один миг – живые, яростные лица. Следующий миг – две ледяные статуи с застывшими в последнем крике ртами и широко раскрытыми от ужаса глазами.

Лёд не остановился на них. Он пополз дальше. По стенам домов, по камням мостовой, по брошенной телеге. Всё, чего касалось моё отчаянное, неконтролируемое горе, мгновенно покрывалось толстым, сверкающим на огнях пожаров ледяным панцирем.

Вокруг меня воцарилась мёртвая тишина. Сражение на этом крошечном пятачке замерло. Все – и наши, и чужие – с ужасом смотрели на меня, отступая. Они видели не княжну. Они видели воплощение стужи, сердце зимней бури, пульсацию невыносимой боли.

Внутри меня бушевало. Я чувствовала, как моя сила, всегда бывшая частью меня, частью жизни, теперь превращается в нечто иное. В орудие чистого уничтожения. Она отвечала не на мою команду, а на моё горе. И это горе было таким огромным, что его хватило бы, чтобы заморозить весь мир до самого ядра.

Я пыталась взять себя в руки. Сжать кулаки, вдохнуть, вспомнить его слова о контроле. Но его не было. Его больше не было. И некому было сказать мне «Доверься своему сердцу». Моё сердце было разорвано на части.

Из этого разрыва вырвался ещё один ледяной вихрь. Он ударил в стену ближайнего дома, и та с грохотом обрушилась, засыпав переулок обломками и снежной пылью.

Меня затрясло. От ужаса. От осознания того, что я творю. От невыносимой, всепоглощающей пустоты, которую ничем нельзя было заполнить.

Я обхватила себя руками, пытаясь сдержать бушующую внутри бурю, удержать её, пока она не погубила тех, кого он велел мне защищать. Но это было как попытка сдержать океан.

Я упала на колени на ледяную землю. И наконец закричала. Беззвучно. Без воздуха. Один сплошной, немой крик души, из которого рвалась наружу стужа, боль и ярость, грозящие похоронить под собой всё, включая меня саму.

А мир вокруг медленно, неотвратимо замерзал.

Глава 6

Для простого копейщика по имени Дрого из приграничной деревни Златогорья война до этого момента была долгим, утомительным маршем и скучным стоянием на холме. Он, как и тысячи других таких же, как он, смотрел на дымящийся внизу Сердцеград с туповатым любопытством и томительным ожиданием. Ему было страшно, конечно. Но страх этот был абстрактным, размытым усталостью и бездельем. Он видел, как в городе кипела резня, слышал отдалённые крики, но всё это казалось далёким и нереальным, словно плохо разыгранное представление.

Всё изменилось одним мгновением. Один короткий, резкий звук боевого рога, и за ним – другой, на октаву выше. Сигнал. Тот самый, которого они ждали все эти долгие дни.

По строю прошел нервный, злой гул. Сержанты и капитаны закричали, выбивая из солдат оцепенение:

– В строй! Шеренги сомкнуть! Щиты вперед! Копья на руку! Живо, шевелитесь, деревенщина!

Дрого, по привычке, вколоченной неделями муштры, схватил своё длинное, тяжёлое копьё и прижал щит к плечу. Его рота, такая же зелёная и испуганная, как и он, сомкнула ряды. Он видел, как по всему склону холма зашевелилась, как один большой организм, вся армия Огневых. Это было и потрясающе, и ужасающе одновременно.

А потом раздался голос. Он шёл не откуда-то рядом, а словно с небес, громовой, полный абсолютной, неоспоримой власти. Голос князя Витара, усиленный магией:

– ВПЕРЁД! ЗА ЗЛАТОГОРЬЕ! МОЛОТОМ ПО НАДМЕННЫМ ВРАГАМ!

И армия пришла в движение. Не броском, нет. Сначала – мерный, сокрушительный шаг. Десять тысяч пар сапог ударили по земле в унисон, и гул этого шага был страшнее любого боевого клича. Они шли строем, как на параде, с опущенными копьями и сомкнутыми щитами, превращаясь в единый, железный таран.

Дрого, зажатый в середине строя, почти ничего не видел. Только спины впередистоящих, да щиты по бокам. Он слышал только мерный топот, тяжёлое дыхание соседей и бешеный стук собственного сердца. Они спускались с холма, набирая скорость. И тогда он увидел то, на что они шли.

Лагерь Стражей Белогорья. Вернее, его тылы. Белые палатки, повозки с припасами, лазареты, где копошились лекари. И людей. Людей, которые обернулись на приближающийся гул и застыли в ужасе. Это были не воины. Это были обозники, слуги, оружейники, повара. Те, кто обеспечивал армию Патриарха.

Их атака была не битвой. Она была бойней.

Железный таран армии Огневых врезался в тылы Стражей без всякого сопротивления. Щиты сминали палатки, острые копья вонзались в спины бегущим в панике людям. Крики теперь были слышны отчётливо – не боевые, а полные чистого, животного ужаса и непонимания.

Дрого, подхлёстываемый толпой сзади, бежал вперёд. Его копьё дрожало в руках. Перед ним мелькнуло бледное, перекошенное страхом лицо какого-то мальчишки-водоноса. Дрого инстинктивно ткнул вперёд. Копьё со скользким, противным хрустом вошло во что-то мягкое. Мальчик рухнул. Дрого выдернул копьё, и его тут же закружило, потащило дальше общим потоком.

Он не чувствовал ни ярости, ни торжества. Только ошеломляющую, тошнотворную пустоту. Это было не сражение. Это было избиение.

Но очень скоро картина изменилась. Спереди, из хаоса лагеря, навстречу им хлынули белые фигуры. Настоящие воины Стражей, те, что были в резерве или оттянуты с передовой. Их лица были искажены не страхом, а яростью и предательством. Они поняли, что их атаковали в спину.

И тогда началась настоящая битва. Трёхсторонняя.

Дрого вдруг осознал весь ужас замысла своего князя. Они врезались клином между армией Стражей, штурмующей город, и городскими стенами. Теперь они сражались на два фронта. С одной стороны на них напирали опомнившиеся Стражи, с другой – со стен и из проломов в них летели стрелы защитников Сердцеграда, не разбиравших, кто перед ними – изначальный враг или новый. Для них все, кто был за стенами, были чужаками.

Хаос стал абсолютным. Стройные ряды Огневых смешались, рассыпались под напором ярости Стражей и градом стрел со стен. Команды тонули в общем гуле. Дрого уже не видел общей картины. Он видел только клочок грязной земли перед собой, трупы, лужи крови и врагов, появляющихся со всех сторон.

Он отбивался щитом, тычал копьём в белые плащи, которые лезли на него с криками «Предатели!». Потом разворачивался и видел, как со стены в него целится лучник в потрёпанных северных шкурах. Он едва успевал поднять щит, и стрела с глухим стуком впивалась в дерево.