скачать книгу бесплатно
Щенок тявкнул в ответ что-то похожее на: «Ещё бы! Со мной не пропадёшь».
И мы вышли во двор.
То есть вышел Рома. Да так стремительно, что поволок меня за собой без всяких там сантиментов. Моя правая нога смешно вывернулась, несмешно хрустнула, попа нащупала ступеньки крыльца и даже по ним проехалась, вжик – и…
Первая мысль: «Господи, сейчас в больницу, а я одета, как чучело».
Вторая: «Ну и за что мне это наказанье?».
Третья: «Как быть с Ромой, если всё-таки операция?»
В ответ на мои три мысли, ко мне понеслись тридцать три Ромины – и прости, и ой-ой-ой, и все сюда, на помощь!
Помощь подоспела на удивление быстро.
Чрезвычайно хмурый мужчина невысокого роста, в чёрном пальто нараспашку, длинный шарф, чёрные усы, мохнатая шапка, протягивал мне руку, что-то говорил, пытался снять с себя эту самую шапку и усадить меня на неё, словом, суетился, а я это не люблю.
– Оставьте меня, бога ради, – сморщила я и без того недовольное лицо. – Что вы суетитесь? Никогда не видели падших женщин? То есть, я хотела сказать, падающих?
Мужчина захохотал и сразу перестал быть хмурым и невысоким. Шапке под моей попой стало тепло. На абсолютно лысую голову стали нахально усаживаться снежинки.
Вдруг показалось, что я знаю его всю жизнь.
– А то! – подскочил ко мне Рома, стал лизать в лицо и завилял хвостом так, что стало казаться, что у него их сразу несколько.
– А то! – на всякий случай повторил щенок. – Может, и не всю жизнь, но ведь всё ещё впереди, правда?
Боль куда-то ушла. Может, она испугалась хмурого мужчины?
– Меня зовут Геннадий, – сказал он неожиданным басом, и шапке под попой стало не только тепло, но и уютно.
– Спасибо Агатке, – тявкнул Рома, и я перестала стонать.
Оказывается, всё это время я жалобно стонала.
Оказывается, перелом это может быть весело.
Потом. Если поехать в больницу втроём. Мы и поехали. Ну не оставлять же Рому одного дома.
Надо же… Геннадий.
Интересно, хорошо ли он варит кофе?
Глава пятая
Той зимой у меня на пятках выросли крылышки.
Но это потом, когда сняли гипс. Зато шесть недель с гипсом показались мне лучшими неделями в жизни.
Из-за Геннадия, конечно.
Каждой из нас когда-то встречался по жизни такой вот Геннадий.
– Ах, Рома, Рома, – шепчу я, – и зачем ты тогда ушёл?
Вожу пальцем по замёрзшему окну. Не вытираю слёз.
Я плачу не по Роме. Я плачу по спокойной налаженной жизни, ни взлётов, ни падений, дом – работа, живи – набирай вес.
А что теперь?
Рома-щенок встаёт на задние лапы, передними гладит меня по ногам, цепляется за край халата, будто я его последняя надежда. Последняя надежда на что? На крышу над головой? На вкусную косточку? На любовь?
– Как ты думаешь, что такое – любовь?
Мой вопрос скачет от окна к дивану, как тугой резиновый мяч, промахивается, отскакивает от стены, не задевая мужчину.
Он делает вид, что не слышит. Перебирает струны, наклонив голову к плотному, загорелому телу гитары.
Вот так живёшь, поёшь, крутишься перед зеркалом, ходишь на работу, целуешь бывшего мужа в щёку при встрече, успокаиваешь гормоны сигаретой с ментолом, слушаешь чужие истории болезни, перечёркивая свою собственную жирным и чёрным «у меня всё хорошо».
А потом однажды вечером ломаешь ногу и жизнь, встречаешь своего Геннадия, таешь, как снежная баба. Таешь, как баба. И понимаешь, что ещё и не жила.
Но все Геннадии на свете уже женаты, вот какое дело.
Мужчина поднимает голову от гитары, смотрит на меня. Халат хлопает крыльями, взлетает, уносится прочь.
Рома-щенок обиженно уходит, устраивается на своей подстилке, бормочет про себя: «Ох уж эти ваши брачные игры».
Ему обидно, что я люблю не только его, но и Геннадия.
Ему обидно, что я люблю Геннадия – так. Без памяти, без условий и обещаний. Без угрызений совести и…
– Как ты думаешь, что такое любовь? – спрашиваю я после.
Он пожимает плечами.
– Всего лишь слово, – отвечает. – Не в словах дело.
– А в чём? – вскидываю я голову, отстраняюсь, но все равно держусь за него. Держусь так крепко, что его рука белеет под моими пальцами.
– В том, что ты сейчас закроешь глаза и улетишь, – говорит он и смотрит на меня так, что я действительно…
После беспросветной осени – и такая жаркая зима. Явно без Агатки не обошлось.
Он приходил каждый день. Первые две недели.
Покупал продукты, варил суп, мыл посуду и меня.
Чёрт, я не знаю, как это объяснить, но я его с первой минуты не стеснялась. Как не стесняются доктора. Или отца. Или…
– Расскажи мне про себя.
В те дни эта фраза звучала в нашем доме чаще всего.
И почему я сейчас написала «в нашем доме»? Не было никакого «нашего дома», как не было «моего мужчины» – он просто не мог быть моим…
Невысокого роста, голос-бас, лысая голова, чёрные усы, господи, спаси меня от.
Какой-то инстинкт, седьмое чувство, вторая душа, не знаю, что именно, диктовала мне мою жизнь в ту жаркую зиму. Ах, нет, это Пигалица-Агата, больше некому. Где ты, малышка? Если бы ты знала, как нужна мне. Если бы только знала.
– Я знаю.
Одинокий Вечер уселся напротив меня, закинул ногу на ногу, достал синюю трубку, вот-вот задымит.
– Агатка, девочка, неужели ты?
Она протискивается между мной и Вечером, кивает Роме, как старому знакомому, забирается ко мне на колени, долго возится, устраивается, затихает.
Я боюсь её спугнуть, сижу не шевелясь, глупо улыбаюсь.
– Конечно, я, кто же ещё. Я же обещала приходить иногда.
– Ты обещала приходить, если мне будет трудно. Но как же твоя Нино? Разве ты не нужнее ей, чем мне?
Агатка смотрит на меня сонными глазами.
– Ты добрая, – говорит, – но нет, сейчас ей не нужен никто, даже я. Там, наверху, всё непросто тоже. Зато у меня немного отпуск. И я почувствовала, что ты запуталась. Знаешь что? Расскажи мне про него.
Я улыбаюсь. Больше всего на свете я хочу именно этого. Говорить про него.
Раз уж нельзя говорить с ним.
– Сначала он приходил каждый день. Первые две недели. Покупал продукты, варил суп, мыл посуду и меня. Смешил.
– А потом?
Надо же, как серьёзно она смотрит на меня.
– Потом вернулась его жена. Из отпуска.
– И?
– Он стал приходить совсем ненадолго. Забегать.
Но всё равно каждый день.
– Дальше.
Какой у неё строгий голос. Ещё бы. Я – воровка. Я украла чужого Геннадия. Или это он меня украл? Украл у самой себя. Потому что я уже никогда не стану прежней.
Хорошо это или плохо?
– Это хорошо, – сонно бормочет Агатка, и я подскакиваю от неожиданности.
– Как? Что ты сказала?
– Не волнуйся, – говорит она еле слышно, а может быть, мне только кажется. – Не волнуйся. Всё будет хорошо. Я договорюсь. У меня там связи.
И она тычет пальчиком вверх, показывая на ТАМ.
Вечер дышит на окна, Рома повизгивает во сне, перебирает лапами, гоняясь за соседским котом, Агатка засыпает у меня под боком.
Я одна не сплю. Я заблудилась. Заблудилась не от слова блуд, от слова любовь.
Вот и мужчина моей мечты утверждает, что любовь – всего лишь слово.
Ни на хлеб не намазать, ни в карман положить.
Разве что завернуться в него, как вот в этот мохнатый плед, вцепиться побелевшими пальцами и улететь.
Туда, где тоже непросто, туда, где Нино и сотни тысяч Агаток, но ни одного Геннадия.
… Будильник голосит, как потерявшаяся птица.
Хорошо, что люди ходят на работу. Можно отвлечься на обычную жизнь. Часов на восемь. А выходные отменить. Правда, пигалица?
Но Агатка уже ушла. Рома сидит у двери с моим сапогом в зубах. Я ещё прихрамываю, но уже бодрее, чем раньше.
– Пошли, разбойник, – улыбаюсь я ему. – Пошляемся.
И Рома от радости выскакивает из своей шкурки.
Глава шестая
Я стала чаще обычного вспоминать рыжую Инну. Она представляется мне сильной, смелой, похожей на голодую тигрицу, в то время как я выгляжу жалкой и убогой, словно поджатый собачий хвост.
Пришли новогодние праздники, Генка приволок мне настоящую ёлку, мы даже украсили её вместе, а потом он умчался домой, к жене и кошкам. У них дома живут три кошки – Вера, Надя, Люба, а ещё попугай Соня. Кошки совсем глупые, но добрые, а Соня – он мальчик, но очень любит спать, отсюда и прозвище. Ещё Соня любит болтать, потому что он попугай Жако, я про таких и не знала. Генка нашёл его пару лет назад в подъезде своего дома, на левой лапке у Сони не хватало двух пальцев.
– Отгрыз, – объяснил мне мой любимый, покусывая моё левое ухо. – Сидел, сидел на цепи, а потом надоело, захотел на свободу.
– Как ты? – спрашиваю я, но Генка делает вид, что не слышит. Он не собирается отгрызать себе пальцы.
А я бы вот отгрызла. Наверное, потому что тоже немного тигрица.
Детей у Генки с женой нет, зато есть огромное количество племянников и племянниц, я очень быстро запомнила их имена, я вообще очень быстро вошла в эту семью, узнала их истории, секреты и анекдоты, даже смешные прозвища, стала своя, так мне кажется. Так мне хочется. Вот только жена. Она во всей этой истории совсем некстати. Её зовут Зоя.
– Видишь, какая я плохая девочка? – однажды спросила я Агатку, употребив совершенно другое слово.
