скачать книгу бесплатно
«С французской книжкою в руках…». Статьи об истории литературы и практике перевода
Вера Аркадьевна Мильчина
«С французской книжкою в руках…» – книга об историко-литературных мелочах: полузабытых авторах (сентиментальный князь Шаликов или остроумный Анри Монье), малоизвестных жанрах («кодекс», «водевиль конца года»), переводе отдельных французских слов («интересный» или «декаданс»). Однако каждая из статей, вошедших в сборник, доказывает, что, говоря словами Виктора Гюго, «для человечества нет мелких фактов». Мелочи, рассмотренные не сами по себе, а в историко-литературном контексте, оказываются работающими и говорящими. Старый анекдот проливает новый свет на финал пушкинской «Капитанской дочки», «газетная утка» 1844 года показывает, как функционировала французская политическая публицистика, а перевод французского слова dеcadence влияет на интерпретацию творчества Шарля Бодлера. Автор предлагает читателю своего рода микроисторию литературы – точную, яркую и увлекательную. Вера Мильчина – историк литературы, переводчик, ведущий научный сотрудник ИВГИ РГГУ и ШАГИ РАНХиГС, автор вышедших в издательстве «НЛО» книг «Париж в 1814–1848 годах: повседневная жизнь», «Имена парижских улиц», «Французы полезные и вредные», «Хроники постсоветской гуманитарной науки», «„И вечные французы…“: одиннадцать статей из истории французской и русской литературы», «Как кошка смотрела на королей и другие мемуаразмы».
Вера Мильчина
«С французской книжкою в руках…». Статьи об истории литературы и практике перевода
УДК 821.161.1.09:821.133.1
ББК 83.3(2=411.2)52-021
М60
НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ
Научное приложение. Выпуск CCLXIII
Вера Мильчина
«С французской книжкою в руках…»: статьи об истории литературы и практике перевода / Вера Мильчина. – М.: Новое литературное обозрение, 2024.
«С французской книжкою в руках…» – книга об историко-литературных мелочах: полузабытых авторах (сентиментальный князь Шаликов или остроумный Анри Монье), малоизвестных жанрах («кодекс», «водевиль конца года»), переводе отдельных французских слов («интересный» или «декаданс»). Однако каждая из статей, вошедших в сборник, доказывает, что, говоря словами Виктора Гюго, «для человечества нет мелких фактов». Мелочи, рассмотренные не сами по себе, а в историко-литературном контексте, оказываются работающими и говорящими. Старый анекдот проливает новый свет на финал пушкинской «Капитанской дочки», «газетная утка» 1844 года показывает, как функционировала французская политическая публицистика, а перевод французского слова dеcadence влияет на интерпретацию творчества Шарля Бодлера. Автор предлагает читателю своего рода микроисторию литературы – точную, яркую и увлекательную. Вера Мильчина – историк литературы, переводчик, ведущий научный сотрудник ИВГИ РГГУ и ШАГИ РАНХиГС, автор вышедших в издательстве «НЛО» книг «Париж в 1814–1848 годах: повседневная жизнь», «Имена парижских улиц», «Французы полезные и вредные», «Хроники постсоветской гуманитарной науки», «„И вечные французы…“: одиннадцать статей из истории французской и русской литературы», «Как кошка смотрела на королей и другие мемуаразмы».
В оформлении обложки использованы анонимная гравюра «Читающая женщина опирается на книжный шкаф» (1825) и карикатура «Дочь просит у матери книгу», худ. Жюль-Жозеф-Гийом Бурде (1837). Рейксмузеум, Амстердам / Rijksmuseum Amsterdam
ISBN 978-5-4448-2377-4
© В. Мильчина, 2024
© С. Тихонов, дизайн обложки, 2024
© OOO «Новое литературное обозрение», 2024
ОТ АВТОРА
В 2021 году «Новое литературное обозрение» выпустило сборник моих статей, посвященных истории французской и русской литературы, названием которого стала цитата из Грибоедова «И вечные французы…». С тех пор я написала и напечатала еще целый ряд статей той же тематики. Французы оказались в самом деле «вечными». Для названия нового сборника пришлось искать новую цитату, и она нашлась в произведении не менее знаменитом, чем «Горе от ума», – в пушкинском «Евгении Онегине». Эта цитата – «С французской книжкою в руках…» – подходит ничуть не хуже грибоедовской, потому что практически все 15 статей, вошедших в новый сборник, посвящены французской литературе самой по себе или в ее русском восприятии.
В сборнике три раздела: «История литературы», «История перевода», «Практика перевода». Герои в них разные, от самых прославленных, таких как Пушкин и Чаадаев, Шатобриан и Кюстин, до безвестных литературных поденщиков. А в некоторых статьях «героями» становятся не авторы, а жанры: «примечание переводчика», «кодекс», «водевиль конца года», «газетная утка», «подпись под карикатурами»– и даже отдельные французские слова, такие как intеressant или dеcadence. Но всякий раз анализ этих авторов, жанров и слов функционален; он позволяет иначе посмотреть на классические произведения, уточнить ход литературного процесса, скорректировать традиционные представления о повседневном быте прошлого. Оказывается, что:
– анекдот, в XVIII–XIX веках многократно перепечатывавшийся в разнообразных энциклопедиях и антологиях, но сейчас полностью забытый, проливает дополнительный свет на противопоставление «милости» и «правосудия» в пушкинской «Капитанской дочке»;
– так же прочно забытый водевиль рассказывает о парижской повседневности 1817 года подробнее и точнее, чем знаменитый роман Виктора Гюго «Отверженные»;
– перевод слова dеcadence как декаданс, а не как упадок приводит к ненужному и неверному осовремениванию творчества Флобера и Бодлера;
– сочинитель французской газетной утки, по видимости посвященной российскому императору, метит одновременно и в своих соотечественников;
– помимо высоколобых противников «промышленной литературы», создаваемой исключительно ради денег, во Франции на протяжении всего XIX века находились и люди, настаивавшие на праве литераторов требовать достойной оплаты за свой труд, и в этом отношении предшественником великого Эмиля Золя выступает автор ёрнического сочинения 1829 года «Кодекс литератора и журналиста».
Это лишь некоторые выводы из материалов, составивших два первых раздела книги.
В последний раздел «Практика перевода» вошли три произведения разных жанров. Первый текст – комический скетч Анри Монье «Роман в привратницкой», в котором автор почти любуется глупостью своих персонажей и бессмыслицей их речей; отзвуки этого подхода можно найти не только во французской литературе XX века, у Раймона Кено и Эжена Ионеско, но даже в русской литературе: созданный Монье напыщенный учитель чистописания Жозеф Прюдом, изрекающий абсурдные афоризмы, – старший брат Козьмы Пруткова. Второй текст – нравоописательный очерк Этьенна Делеклюза, позволяющий взглянуть на проблемы разочарованных «сыновей века» не изнутри, а снаружи и взглядом не сочувственным, а осуждающим. И наконец, третий перевод – отрывок из книги Астольфа де Кюстина «Испания при Фердинанде VII» – напоминает русскоязычному читателю, что Кюстин оставался умным наблюдателем и тонким психологом не только когда писал о России.
Мне хотелось, чтобы каждый из материалов, вошедших в сборник, показывал ушедшую эпоху, ее литературу и быт выпукло, точно и не скучно.
1. История литературы
КУЛЬТУРА ПРИМЕЧАНИЙ
КНЯЗЬ ПЕТР ИВАНОВИЧ ШАЛИКОВ ПЕРЕВОДИТ ВИКОНТА ФРАНСУА-РЕНЕ ДЕ ШАТОБРИАНА
Из двух героев моей статьи одного – великого французского писателя Франсуа-Рене де Шатобриана – представлять нет необходимости. Другой – русский литератор – известен сейчас несравненно меньше, хотя в свое время был довольно популярен, и о нем следует дать короткую биографическую справку.
Князь Петр Иванович Шаликов (1768 или 1767 – 1852) был отпрыском грузинского княжеского рода. Вступив в военную службу в один из кавалерийских полков, он участвовал в 1788 году в штурме Очакова, затем принимал участие в подавлении польского восстания 1795 года. В 1799 году вышел в отставку и занялся литературой. Он был весьма активным участником литературного процесса на протяжении всей первой трети XIX века, выступая как поэт, прозаик, переводчик, литературный критик и издатель журналов «Аглая» (1808–1810, 1812), «Дамский журнал» (1823–1833), а также в течение двух с половиной десятков лет (1817–1836) служил в газете «Московские ведомости» (с 1825 – редактор-издатель) [Ершова 2007][1 - Данные уточнены по наиболее полной на сегодня биографии Шаликова в словаре «Русские писатели. 1800–1917» (статья И. С. Булкиной и Е. Э. Ляминой; т. 7, в печати).].
Шаликов входит в число тех русских литераторов, которые особенно часто становились мишенью для насмешек и эпиграмм. В первую очередь осмеянию подвергалась сентиментальная интонации стихов и прозы писателя, который «стяжал себе репутацию эпигона Карамзина, доведшего до крайних пределов „чувствительность“ его ранней прозы» [Вацуро 2002: 107]. Так, Вяземский в стихотворении 1811 года нарек «чувствительного путешественника» Шаликова, автора нескольких книг путевых записок, Вздыхаловым: «С собачкой, с посохом, с лорнеткой, / И с миртовой от мошек веткой, / На шее с розовым платком, / В кармане с парой мадригалов / И чуть с звенящим кошельком / По свету белому Вздыхалов / Пустился странствовать пешком» [Вяземский 1986: 58]. За слащавость Шаликов был прозван одним из эпиграмматистов «кондитером литературы» [Гиллельсон, Кумпан 1988: 288]. Однако сентиментальный в прозе и стихах, Шаликов в критических выступлениях был весьма язвительным полемистом [Вацуро 2000: 39–43; Альтшуллер 1975]; шаликовский «Дамский журнал», несмотря на некоторую архаичность своей позиции, принимал активное участие в литературных спорах 1820?х годов [Денисенко 1996]. К чести Шаликова стоит отметить, что он неизменно брал в этих спорах сторону Пушкина и отзывался восторженно даже о тех его произведениях, которые не были поняты большинством критиков. В частности, он очень высоко оценил «Бориса Годунова», непонятого многими современниками, и сделал вывод, что пушкинская трагедия стоит вне старых классификаций и для нее требуются классификации новые. «Сие необыкновенное творение, – писал Шаликов в 1831 году, – не подходит под обыкновенные вопросы о роде, форме и проч. и проч. Нет! на нем лежит особенная, или лучше сказать, собственная печать. <…> „Борис Годунов“ будет началом новой классификации» [Шаликов 1831][2 - Об отношении Пушкина к Шаликову см.: [Дрыжакова 1995–1996].].
В истории русско-французских отношений Шаликов сыграл важную роль по крайней мере тем, что именно в его «Дамском журнале» в марте 1830 года был помещен первый в России перевод из Бальзака – отрывок из «Физиологии брака» под названием «Мигрень». Однако этим его роль, разумеется, не ограничивается. В 1810?е годы он неоднократно выступал в печати как переводчик с французского, причем не только переводил французских авторов, но и сопровождал перевод многочисленными и порой довольно пространными примечаниями. Особенно богаты такими примечаниями две переведенные Шаликовым книги Шатобриана. Именно они и станут предметом рассмотрения в данной статье.
Шаликов перевел книги Шатобриана «Itinеraire de Paris ? Jеrusalem» (1811) и «Souvenirs d’Italie, d’Angleterre et d’Amеrique» (1815). Последнюю не следует путать с «Путешествием в Америку» («Voyage en Amеrique»), впервые увидевшим свет в декабре 1827 года в шестом и седьмом томах полного собрания сочинений Шатобриана, которое выходило у парижского издателя Ладвока. «Воспоминания об Италии, Англии и Америке» – сборник, составленный из фрагментов уже опубликованных сочинений Шатобриана: «Опыта о революциях» (1797), «Гения христианства» (1802) и статей начала 1800?х годов из журнала «Французский Меркурий» (Mercure de France). Впервые сборник был опубликован в Лондоне у Генри Колбурна в 1815 году, а затем переиздан в Петербурге у Александра Плюшара в 1816 году; именно с этим изданием, по всей вероятности, имел дело Шаликов.
Первым Шаликов опубликовал перевод «Itinеraire» – трехтомные «Путевые записки из Парижа в Иерусалим и из Иерусалима в Париж, в первом пути чрез Грецию, а в возвратном чрез Египет, Варвариские земли и Гишпанию Ф. А. Шатобриана. Перевод с французского, с третьего издания». Первые два тома вышли в 1815 году, а третий – в 1816?м; имя переводчика, не обозначенное на титульном листе, раскрыто в каталоге Российской национальной библиотеки.
В следующем, 1817 году вышли в свет двухтомные «Воспоминания об Италии, Англии и Америке. Сочинение Шатобриана». Здесь имя переводчика уже обозначено на титульном листе: «Перевел К[нязь] П. Шаликов».
Прежде чем перейти к анализу шаликовских подстрочных примечаний к переводам Шатобриана, следует сказать несколько слов вообще о культуре авторских примечаний в конце XVIII – начале XIX века. В это время считалось совершенно нормальным сопровождать поэтические произведения прозаическими авторскими примечаниями, включающими разнообразные сведения из истории, географии, мифологии, поэтики, факты из биографии писателя, варианты истолкования текста и полемику с литературными противниками (см. подробнее: [Мильчина 1978; Кузьмина 2009]). В статье Н. А. Кузьминой приведена подробная классификация таких примечаний, в которых содержатся обстоятельства создания стихотворного текста; реальная событийная канва, послужившая для него основой; реалии, входящие в «личную сферу» поэта; сведения об исторических событиях, античных, библейских и мифологических героях и сюжетах; этнографические реалии; имена лиц, обозначенных перифрастическими конструкциями; интертекстуальные ссылки; метаязыковой комментарий[3 - Пояснения к тексту, располагающиеся под строкой или за текстом, могут называться или примечаниями, или комментариями; в данной статье я придерживаюсь позиции, сформулированной в указанной статье: «Разница между примечаниями и комментарием весьма условна», и разграничивать их далеко не всегда обязательно [Кузьмина 2009: 170].].
Примечания (иногда располагавшиеся за текстом, но чаще подстрочные) аккомпанировали текстам, переключая их в другой стилистический регистр, и разъясняли все, что не поместилось в основной текст. Приведу лишь несколько примеров из огромного множества. Поэт Аким Нахимов в стихотворении «На получение кандидатского достоинства» (1808) к строке: «Невежды, прочь! А ты, Дедалов правнук Блум, / В столярном мастерстве яви свой дивный ум» делает к имени Блум примечание, отсылающее к «личной сфере»: «Известнейший в городе столяр» [Поэты-сатирики 1959: 213]. А. С. Шишков к «Стихам для начертания на гробнице Суворова», тексту из двух десятков строк, делает 15 «исторических» примечаний, разъясняя строки «С полками там ходил, где чуть летают птицы» («Известен славный переход его чрез Альпийские горы»), «Одною пищею с солдатами питался» («Он часто едал с ними кашицу») или «Чужой народ его носил на головах» («В Италии, когда он въезжал в какой город, народ выбегал навстречу к нему, отпрягал лошадей у его кареты и вез его на себе») [Поэты 1971: 359–361]. Наконец, сам герой нашей статьи, Шаликов, в послании «В. Л. Пушкину» (1812) к строке: «Сокройтесь, от меня, словесники!» делает метаязыковое примечание, метящее в круг «Беседы любителей русского слова», представителей которого он в этом же послании именует «славяноманами»: «Так некоторые переводят слово литератор (!!), если не ошибаюсь» [Там же: 643].
Поэты фактически отказывают поэтическому тексту в самодостаточности и считают необходимым разомкнуть его в пространство повседневного быта, истории и/или литературной полемики. Это именно тот метод комментирования, который имел в виду Ю. Н. Тынянов, когда бросил по поводу пушкинских примечаний к «Евгению Онегину» короткую фразу: «Пародирует сам метод» [Тынянов 1968: 141][4 - О специфике пушкинских примечаний к собственным произведениям вообще и к «Евгению Онегину» в частности см.: [Чумаков 1976] (переизд.: [Чумаков 2008: 125–150]). К чрезвычайно тонким суждениям исследователя о художественной значимости пушкинских примечаний можно прибавить лишь одно: пародийность некоторых пушкинских примечаний к роману в стихах заключается не только и не столько в их шутливости, ироничности, полемичности и т. д., но прежде всего в их подчеркнутой избыточности; эти примечания, информирующие читателя о том, что Юлия Вольмар – героиня «Новой Элоизы», а Август Лафонтен – «автор множества семейственных романов», сообщают современникам Пушкина то, что они, по всей вероятности, и так знали (и роман француза Руссо, и романы немца Лафонтена были в России неоднократно переведены и чрезвычайно популярны), и «пародируют метод» именно этой своей тавтологичностью.].
Однако примечаниями в первой трети XIX века снабжали свои произведения не только поэты или прозаики, но и переводчики. Если «автопримечания» писателей начала XIX века уже становились предметом рассмотрения исследователей[5 - Помимо упомянутых выше работ Чумакова и Кузьминой, см.: [Громбах 1974], а также замечательную статью Ю. М. Лотмана о примечаниях Пушкина к собственным поэмам: [Лотман 1995a].], то примечания переводчиков-литераторов того же времени, насколько мне известно, редко привлекали внимание[6 - О некоторых случаях автокомментария переводчиков более ранней и более поздней эпох см.: [Евдокимова 2006; 2009; Дерюгин 1985: 91; Гаспаров 2021a: 552–554].]. Автор недавней статьи о примечаниях переводчика рассматривает только современный материал, замечая, что в ее цели «не входит рассмотрение переводческих комментариев в исторической перспективе» [Алексейцева 2009: 119]; на современном материале основаны и другие статьи о примечаниях переводчиков [Алексеева 2012; Евсеева 2012].
В случае же Шаликова перед нами – примечания, написанные в начале XIX века, принадлежащие переводчику-литератору, и примечания эти оказываются элементом текста гораздо более разнообразным и гибким, нежели примечания большинства современных профессиональных переводчиков к переводимым ими произведениям.
Шаликов здесь, разумеется, не уникален. Не касаясь в данной работе вопроса о существовании подобных переводческих комментариев к другим переводам начала XIX века, возьмем для сравнения только другие переводы того же «Путешествия из Парижа в Иерусалим», появившиеся практически одновременно с изданием Шаликова[7 - Такая конкуренция при переводе сочинений знаменитых авторов была явлением довольно распространенным; любопытный отголосок ее находим в примечании, завершающем третий том переведенной Шаликовым «Истории Генриха Великого» графини де Жанлис: «Прошу благосклонных читателей некоторые ошибки, вкравшиеся во все три части, причислить к типографическим, как например в иных местах поставлено: в Бургоньи, Бретания, Скалижер вместо Скалигер, Бретань, в Бургони, и прочие сим подобные ошибки. Поспешность, которую требует перевод книги любопытной, для того чтобы не вышел другой перевод скорее, бывает обыкновенно причиною погрешностей не только в словах, но и в слоге» [Жанлис 1816: 3, 288].]. Мы найдем и в них примечания переводчика, причем порой даже гораздо более пространные и выразительные, чем у Шаликова.
Практически одновременно с шаликовским переводом книга Шатобриана о путешествии в Иерусалим вышла в Петербурге в переводе «Императорского военно-сиротского дома священника и законоучителя» (как обозначено на титульном листе) Иоанна Грацианского [Грацианский 1815–1817]. В этом издании встречаются два весьма эмоциональных, хотя и совершенно не обязательных примечания. К словам Шатобриана «Спаситель имел лицо, обращенное к северу во время своего Вознесения» Грацианский делает примечание: «Следовательно, Иисус Христос смотрел при вознесении своем прямо на Россию» [Грацианский 1815–1817: 2, 219]. А когда Шатобриан, рассуждая о переносе памятников искусства во Францию и о том, что, лишенные мест, для которых были созданы, они потеряют часть красоты, пишет:
Впрочем, надобно признаться, что польза Франции, слава нашего отечества и тысяча других причин могли требовать преселения [sic!] памятников, завоеванных нашим оружием; но изящные художества, взятые сами в себе, как бы принадлежа к стороне побежденных и к числу пленных, имеют, может быть, право сим оскорбляться, —
Грацианский по этому поводу восклицает: «Кажется, переводчик может оставить сие место без всякого замечания; – кто не любит своего отечества?» [Там же: 1, 217]. Однако эти случаи – исключение, а не правило, вообще же примечаний у Грацианского мало (гораздо меньше, чем у Шаликова), и в основном они поясняют непонятные, по мнению переводчика, слова. Так, Грацианский сообщает читателю, что Парфенон – это «храм Минервин в Афинах» [Там же: 1, 15], что «ироки» (iroquois) – «американцы в Канаде» [Там же: 1, 229], что тартана – «морское судно, употребляемое на Средиземном море» [Там же: 1, 248], а «рейдинкот» – «платье, употребляемое в верховой езде» [Там же: 2, 46]. Ни рефлексий над собственным переводом, ни примечаний литературно-критического или публицистического характера, которых, как будет показано ниже, немало в переводе Шаликова, у Грацианского нет.
У третьего переводчика «Itinеraire», Евграфа Филомафитского (который, впрочем, поместил в издаваемом им журнале «Украинский вестник» не всю книгу Шатобриана, а только несколько отрывков из нее), примечаний немного, но зато все они более чем индивидуальны. Когда Шатобриан заводит речь об арабских лошадях, переводчик вдруг пускается в воспоминания:
Мне также удалось видеть у одного помещика В. Губернии Арабского жеребца, отнятого во время войны из-под наездника и которому уже около 30 лет: стать его до сих пор как нельзя лучше, шерсть мягкая, как шелк, и почти розовая, ни зуба во рте [sic!]; кормится только из рук моченым хлебом и содержится только для редкости; но когда сел на него человек – как он поднялся и прибодрился [sic!] как пошел – хотя и на одну только минуту! [Филомафитский 1817: 33].
Отмечу также реплику Филомафитского по поводу шатобриановского определения Александра Македонского как «человека, подобного Богу»:
Конечно, языческому. Много бы можно было сказать вопреки сему заключению Шатобриянову; особливо похвала победам Александровым бросает некоторую тень соотношения на времена и героя, недавно наше полушарие бременившего; но писать суд им еще – я не посмею. Примеч. перевод. [Там же: 326].
А в самом конце своей публикации, растянувшейся на несколько номеров, Филомафитский помещает целое рассуждение метатекстуального характера, содержащее связное изложение его переводческих принципов, причем характерно, что он придает ему форму не предисловия, а именно примечания, чем лишний раз доказывает, насколько емким был этот элемент текста в описываемую эпоху:
Помещая сии отрывки из Шатобрианова Путешественника в своем журнале, я знал, что вся книга сия переведена уже на русский язык и напечатана. Но моя цель и цель переводчика были совершенно различны: я хотел только сообщить моим читателям картинные места Автора, – который, при всей учености его и богатых сведениях от путешествий, единственное достоинство и существенное по большой части имеет в описании картин природы – в присоединении к оным новых и блестящих мыслей нравственных. В этом он между новейшими писателями точно единствен; и где уклоняется от своего Гения, – а следует путешественникам – описывающим долготу, широту места, камней тяжесть, высоту гор и проч., и проч. – там не всякий согласится читать его для удовольствия вместе и пользы. Притом же отрывок можно перевести с большим тщанием, нежели целую книгу. И даже я желал бы, чтоб напр[имер], несравненное путешествие Анахарсиса в сто рук было переводимо: тогда бы только, кажется, по собрании лучших переводов в одно место, узнали мы русские по-русски достоинство труда Бартелеми[8 - Имеется в виду книга «Путешествие юного Анахарсиса в Грецию в середине четвертого века до рождества Христова» аббата Бартелеми, впервые вышедшая в 1788 году и затем неоднократно переиздававшаяся, – романизированный компендиум знаний об античной Греции.]. И вот – еще увлекаемый порывом мыслей своих прибавлю – вот какая, кажется, должна быть цель наших ученых обществ: не смотреть, что такая-то классическая книга переведена уже (хотя б даже и обществом же она была издана); а препоручить членам своим без всякого пристрастия и корыстолюбия всякому свое дело (свое, говорю, дело – т. е. не заставлять натуралиста или даже историка переводить произведение изящной словесности или математика – нравственность), собрать переводы или сочинения, перечитать и пересмотреть (но не как обыкновенно делают цензоры, когда смотрят – нет ли в сочинении чего не позволенного политическим законом – а не смотрят, что сочинение ругается всем законам изящного вкуса), – и тогда издать в свет уже подлинно образцовое сочинение или перевод. Издат[ель] Ф[иломафитск]ий [Филомафитский 1818: 66–68].
Таким образом, и другие переводчики Шатобриана не отказывали себе в удовольствии сопроводить переводимый текст собственными соображениями, порой весьма пространными. Но Шаликов и на их фоне оригинален, потому что его примечания, среди которых встречаются и «метатекстуальные» рассуждения, как у Филомафитского, и апелляции к собственному национальному опыту, как у Грацианского, гораздо более многочисленны и разнообразны.
Разумеется, было бы преувеличением сказать, что шаликовские примечания исполняют ту инновационную роль, которую, как показала Н. В. Брагинская [2007], часто играют комментарии в традиционных культурах. Однако они, как уже было сказано, безусловно более самобытны, чем обычные поясняющие примечания современных профессиональных переводчиков, и потому достойны подробного рассмотрения.
Ниже я сначала предложу классификацию примечаний Шаликова к Шатобриану, а затем покажу, что, переводя других авторов, а также сочиняя свою собственную прозу, Шаликов точно так же не скупился на примечания. В случаях, когда Грацианский обращал внимание на те же места, что и Шаликов, я буду параллельно приводить его реакции. Все цитаты из Шатобриана приводятся в переводе самого Шаликова.
Поскольку меня в данной статье интересует прежде всего специфика шаликовских примечаний, я не касаюсь в ней вопроса о качестве и своеобразии переводов, опубликованных Шаликовым. Вопрос этот очень интересен, но требует отдельного рассмотрения.
Типы примечаний Шаликова к «Воспоминаниям об Италии, Англии и Америке» и «Путевым запискам из Парижа в Иерусалим» Шатобриана
1. Примечания энциклопедические.
2. Примечания метаязыковые:
а) отсылки к оригиналу;
б) перевод иностранных слов и выражений;
в) рефлексия по поводу отрывков других авторов, цитируемых в тексте Шатобриана: выбор перевода и ссылка на источники;
г) рефлексия по поводу собственного перевода.
3. Примечания литературно-критические.
4. Примечания публицистические.
5. «Примечания русского».
6. Примечания переводчика, параллельные авторским.
1. Примечания энциклопедические
К таким примечаниям относятся все те, где Шаликов, совершенно так же, как современный профессиональный комментатор старинного текста, поясняет экзотические иностранные и/или древние реалии. Я специально привожу их в довольно большом количестве, чтобы показать, что Шаликов занимался комментированием переводимого текста систематически, а не от случая к случаю.
Начнем с примечаний к «Путешествию из Парижа в Иерусалим», или, в переводе Шаликова, «Путевым запискам из Парижа в Иерусалим», поскольку их Шаликов выдал в свет раньше, чем «Воспоминания об Италии, Англии и Америке».
Слово сенешали Шаликов комментирует так: «Сенешалы были в древнем Французском правлении предводители рыцарства, дворянства целой провинции, когда они бывали созываны [sic!] в поход против неприятеля; а иногда Сенешалы были верховные судии той же провинции» [Шаликов 1815–1816: 1, 4]; о слове гондолы сообщает, что это «лодки особенного построения и во всеобщем употреблении в Венеции» [Там же: 1, 6]. К словам Шатобриана «ужасной величины ястреб, сидящий на вершине сухого дерева, казалось, ожидал на нем проходу какого-нибудь Авгура» Шаликов делает примечание: «Авгуры, так назывались у древних Греков и Римлян предвозвестники или провещатели, особенно же те, кои усматривали для сего птичий полет по сидку [sic!] и проч.» [Там же: 1, 54]. Когда Шатобриан упоминает «надпись, писанную Бустрофедоном», Шаликов поясняет это слово: «Род письма, в котором начиная писать слева направо, по окончании строчки заворачивались и продолжали справа налево, и так далее» [Там же: 1, 67][9 - Грацианский вышел из положения иначе. Бустрофедон он переводит описательно: «надпись, казалось мне, была писана взад и вперед беспрерывно», а в примечании цитирует оригинал: «En boustrophedon» [Грацианский 1815–1817: 1, 69].]. К слову бабуши следует примечание: «Род туфель или полусапожек, обыкновенно без подошев [sic!], шьющихся из той же кожи, из чего и верх» [Там же: 1, 75]; это же слово Шаликов поясняет чуть-чуть иначе и в примечании ко второму тому книги Шатобриана: «Род сапожек и обыкновенно сафьянных без подошев» [Там же: 2, 65]. В Мизитре, или Мистре, на развалинах Спарты Шатобриан встречает больного мальчика, мать которого «навешала ладонок и подвязала чалму на гробницу одного Сантона»; Шаликов поясняет последнее слово: «Род святых и святош, весьма чтимых у мусульманов» [Там же: 1, 75]. Он сообщает своим читателям, что минареты – «род высоких и тонких башен при магометанских мечетях, с коих призывают народ на молитву», а «баклоны» (в оригинале cigognes, т. е. аисты) – «род цаплей; в Священном Писании они упоминаются и по-славянски именуются Еродии» [Там же: 1, 170]. Когда в тексте упоминается «крик Альционов», Шаликов поясняет это слово сразу несколькими вариантами: «Морская птица, Зимородок, Ледешник» [Там же: 1, 222][10 - У Грацианского «зимородок» фигурирует в самом переводе, примечание же гласит: «Морская птица» [Грацианский 1815–1817: 1, 233] и не может не напомнить пародийный комментарий, приведенный в качестве антиобразца М. Л. Гаспаровым: «Удод – такая птица» [Гаспаров 2000: 255].]. Когда Шатобриан сообщает, что претерпевает тяготы путешествия «из почтения к публике и чтоб выдать для нее сочинение менее недостаточное, чем Дух веры Християнской», примечание разъясняет, что имеется в виду «Известное уже и славное сочинение Автора» [Там же: 2, 15][11 - При первом упоминании той же книги Шаликов вводит ее определение прямо в текст; в его переводе фраза Шатобриана звучит как «Я сам их забыл в книге моей, дух веры Христианской» [Шаликов 1815–1816: 1, 240], хотя у Шатобриана просто: «Je les ai oubliеs dans le Gеnie du christianisme» [Chateaubriand 1811: 1, 240]. Грацианский в этом случае более обстоятелен; он тоже переводит название знаменитой книги Шатобриана как «Дух христианства», но в примечании не только поясняет, что имеется в виду, но и дает французское название: «Gеnie du christianisme – весьма известное сочинение Г[осподина] Шатобриана на франц[узском] языке» [Грацианский 1815–1817: 1, 258].].
Шаликов объясняет своим читателям, что такое дромадеры: «Род вельблюдов [sic!], имеющих два горба на спинах» [Там же: 2, 34] и что такое оазисы: «Так называются возвышенные земли, как бы острова, средь песчаных степей в Африке находящиеся и свежестию своей зелени, изобилием вод чрезвычайную противоположность составляющие с бесплодностию, пустотою и ужасом сих песчаных морей» [Там же: 2, 31], что такое «овчая купель (piscine Probatique)» в Иерусалиме: «Возле которой Иисус Христос исцелил расслабленного» [Там же: 2, 299] и что такое сирта: «Род отмели при Африканском береге» [Там же: 3, 116].
Впрочем, не нужно думать, что Шаликов поясняет только слова из восточного лексикона; французские реалии тоже удостаиваются примечаний. Например, фразу «сторона сия похожа на Боскую после жатвы» Шаликов сопровождает следующим примечанием: «Небольшой уезд во Франции близ Орлеана» [Там же: 2, 63], при упоминании «знаменитого архиепископа Камбрийского» поясняет, что это Фенелон [Там же: 3, 78], а когда Шатобриан сообщает, что в Смирне у купцов нашел «щеголеватых женщин, точно как бы получивших в то же утро модные наряды свои от Леруа», Шаликов поясняет фамилию Леруа: «Славная тогда модная лавка в Париже» [Там же: 2, 31][12 - Ср. пояснение в современном комментированном издании Шатобриана: «Леруа, портной Императрицы, а затем герцогинь Ангулемской и Беррийской; лавка его располагалась по адресу: улица Ришелье, 89» [Chateaubriand 1969: 1707].].
Целый ряд шаликовских пояснений носит историко-культурный характер. К фразе Шатобриана «Я проездил 50 тысяч франков по дорогам и оставил в подарок белье свое и оружие. Если б еще несколько путешествие мое продолжилось, мне бы пришло [sic!] возвратиться пешим с белым костылем» Шаликов делает примечание: «Таковые носили в старину пилигримы, когда они хаживали по обещанию к Святым местам» [Там же: 1, 212]. Слова «После сего, по принесении Царем жертвы и по рассмотрении внутренности закалаемых [sic!]…» сопровождает пояснением: «Особый род предузнания у древних язычников» [Там же: 3, 78], а когда Шатобриан пишет о некоем турке, что он «не удостоил ни словом собаку», Шаликов комментирует последнее слово: «Турки сим именем почти всегда ругают Христиан» [Там же: 2, 111][13 - Сам Шатобриан ограничился тем, что выделил «собаку» курсивом: «sans daigner dire un mot favorable au chien» [Chateaubriand 1811: 2, 114]. Так же точно поступает Грацианский [Грацианский 1815–1817: 2, 50], выделяющий «собаку» курсивом, но никак это не поясняющий. Впрочем, он разъясняет в этом фрагменте другое место («должны заплатить десять мешков»): «Так у турок платят деньги. Каждый мешок содержит 500 рублей». Шаликов оставил те же мешки без разъяснений.]. Фразу «Югурта принудил Римскую армию подойти под ярем…» Шаликов в примечании сопровождает целой исторической справкой: «У Римлян самое постыдное считалось иго, наложенное на побежденных, когда их вынуждали к сему обряду, состоящему в том, что каждый должен был подойти под два копья, водруженные в землю, сверх коих третье поперек полагалось; сие-то называли подойти под ярем, в знак покорности и некоторым образом рабства, относительно победителей» [Там же: 3, 169–170], а по поводу фразы «Святой Лудовик <…> пошел принять Орифламу» сообщает, что орифлама – «королевское знамя, которое французские цари всегда брали с собою, когда ходили на войну» [Там же: 3, 207].
Примечания к «Воспоминаниям об Италии, Англии и Америке» более лаконичны, но столь же информативны. Шаликов сообщает читателям, что Монблан (у Шаликова Мон-Блан) – это «белая, или снежная гора» [Шаликов 1817 б: 1, 56], что катакомбы – «пещеры около Рима, где древние римляне погребали мертвых» [Там же: 2, 19], что «кардинал», чей «тихий свист» упомянут у Шатобриана, – «птица величиною с небольшого попугая; нос и до шеи перья у нее красные» [Там же: 1, 101], что «Пика на острове сего же имени» – «гора посреди острова Пико или Пика, одного из островов Азорских» [Там же: 1, 120], а «озеро Фронтенакское», в которое впадает река Ниагара, – это «большое озеро в Канаде, которое называют также Онтарио» [Там же: 1, 150].
2. Примечания метаязыковые
Эти примечания я бы назвала сугубо переводческими, потому что они все в той или иной степени относятся к переводческой деятельности и поясняют ее.
а) отсылки к оригиналу
Самый простой случай – это когда Шаликов дает в примечании французские оригиналы слов, перевод которых, по его мнению, не является общепринятым и общераспространенным. Исследователи предполагают, что Шаликов по выходе в отставку, возможно, слушал какие-то курсы в Московском университете и, вероятно, его знание французского – оттуда. Однако точных сведений относительно его образования нет; приходится ограничиться предположениями. Как бы то ни было, французский он знал неплохо. По всей вероятности, сопровождая свои переводы некоторых слов отсылками к их оригинальной французской форме, он исходит не из их отсутствия в двуязычном словаре, а из собственных представлений о привычности или непривычности русских эквивалентов этих слов, поскольку все они присутствуют в последнем по времени перед выходом его переводов наиболее крупном французско-русском словаре [Татищев 1798][14 - О французско-русских словарях XVIII – начала XIX века см.: [Биржакова 2013; Григорьева, Кижнер 2018].]; в некоторых же случаях, как, например, в примечании к слову sеrieux, о котором речь пойдет ниже, можно даже предположить полемику с этим словарем.
К словам «пышное стечение вод» Шаликов делает сноску и пишет в примечании «Confluent» [Шаликов 1817 б: 1, 182]; ср. в «Полном французском и российском лексиконе»: «стечение, соединение в одно место двух рек, устье» [Татищев 1798: 1, 320]. К упоминанию «водопадов и стремнин» он делает примечание «Rapides» [Шаликов 1817 б: 1, 212]; ср. в «Лексиконе»: «Le cours rapide d’un fleuve – быстрое течение реки» [Татищев 1798: 2, 457]. К фразе Шатобриана «Я вспомнил, что в ребячестве вылечили меня от лихорадки белолиственником или чертопологом» [Шаликов 1815–1816: 1, 76] сделано примечание «Petite centaurеe»; ср. в «Лексиконе» перевод слова centaurеe как «золототысячник, трава» [Татищев 1798: 1, 241]. Наконец, к словам «Средняя башня в замке» [Шаликов 1815–1816: 2, 293] относится примечание «Le donjon»; ср. в «Лексиконе»: «Башенка на замке, самое возвышенное место в замке, которое строится наподобие башни» [Татищев 1798: 1, 490]. Как видим, все те слова, которые Шаликов счел необходимым пояснить французскими оригиналами, присутствуют в «Полном французском и российском лексиконе» порой в точно такой же, а порой в несколько иной форме, но Шаликов ориентировался, видимо, на собственное чутье.
б) перевод иностранных слов и выражений
В упомянутой выше статье Н. А. Кузьмина пишет (впрочем, о поэзии, а не о прозе), что в XIX веке все читатели в основном знали иностранные языки, «поэтому, несмотря на обилие фраз на иностранном языке и даже текстов, целиком написанных, например, на французском, поэты, как правило, не дают примечаний-переводов» [Кузьмина 2009: 174]. Подход Шаликова к попадающимся во французском тексте Шатобриана словам и выражениям на других языках не подтверждает этого вывода; Шаликов не считает лишним перевести (не указывая, правда, с какого языка) выражения итальянские или латинские. Так, он переводит «с сердцем limpido et bianco»: «Искренним и чистым» [Шаликов 1815–1816: 2, 110], к словам «находит эту жизнь <…> un vero paradiso» дает перевод: «Истинным раем» [Там же: 2, 111][15 - Грацианский тоже переводит эти выражения, но не в примечаниях, а прямо в тексте в скобках [Грацианский 1815–1817: 2, 48–49].], а латинскую фразу «Docete omnes gentes!» сопровождает переводом: «Учите все народы!» [Там же: 2, 250][16 - Грацианский в этом случае вообще опускает латинский текст и дает фразу сразу на церковнославянском: «шедше научите вся языки!» [Грацианский 1815–1817: 2, 194].]. К фразе «Мы недалеко находились от острова Лотофагов» Шаликов делает примечание: «Лотоядцев» [Там же: 3, 118]. К числу переводов иностранных слов можно отнести и примечание «Копеек», сделанное к словам «Я подал несколько мединов…» [Там же: 2, 136][17 - Грацианский тоже счел необходимым пояснить «медин»; сначала он определил его как «то же, что пара, или три копейки на наши деньги», но затем внес исправление: «На наши русские деньги пиастр стоит 60 копеек, а пара три деньги; на стр. 204 ошибкою напечатано, что пара стоит три копейки» [Грацианский 1815–1817: 2, 204, 345].].
в) рефлексия по поводу отрывков других авторов, цитируемых в тексте Шатобриана: выбор перевода и ссылка на источники
Когда в тексте Шатобриана встречаются стихотворные или прозаические фрагменты сочинений других авторов, перед переводчиком встает проблема: как с ними обходиться? Шаликов решает эту проблему по-разному в зависимости от характера цитируемого фрагмента и всякий раз поясняет свое решение.
В самом начале «Путешествия из Парижа в Иерусалим» Шатобриан цитирует средневекового хрониста Жана де Жуанвиля. Он дает эту цитату в своем переводе, но сопровождает ее примечанием: «Вся выписка сия, так как писана древним французским языком, то я счел, что приятно будет некоторым читателям видеть ее здесь в природной ее красоте», после чего здесь же в примечании приводит весь фрагмент целиком в оригинале [Шаликов 1815–1816: 1, 3–4][18 - Грацианский в этом случае ограничивается русским переводом без всяких комментариев.].
Так Шаликов обходится с прозаической цитатой, что же касается цитат стихотворных, то порой он просто приводит их в оригинале без перевода, но в примечании обосновывает эту тактику. Например, в «Воспоминаниях об Италии, Англии и Америке» он приводит цитату из Эвариста Парни по-французски со следующим обоснованием в примечании:
Шолье, Лафонтен, Жильбер, Парни так знакомы просвещенным нашим читателям; стихи их поэтому так всем памятны, что я не почел за нужное и не осмелился переводить их. Другого рода читатели без сомнения равнодушны к ним [Шаликов 1817 б: 2, 91].
В этой же книге цитата из трагедии Вольтера «Меропа» приведена по-французски без всякого комментария [Там же: 1, 48]. В «Путевых записках» Шатобриан цитирует по-английски Мильтона, а затем приводит те же строки во французском переводе Делиля; Шаликов поступает так же, но Делиля уже оставляет без перевода [Шаликов 1815–1816: 2, 251–252].
Впрочем, довольно часто Шаликов, приведя в основном тексте стихотворную цитату в оригинале, в примечании дает ее перевод – свой собственный или чужой; в последнем случае он указывает имя переводчика. Например, Шатобриан цитирует, даже не называя автора, известнейшую басню Лафонтена «Два друга»:
Я был как оный друг, встревоженный сном, о коем описывает басня, и я охотно бы воротился к отечеству, чтоб сказать ему:
Vous m’e?tes, en dormant, un peu triste apparu:
J’ai craint qu’il ne fu?t vrai ; je suis vite accouru.
Ce maudit songe en est la cause [Шаликов 1815–1816: 1, 149].
Шаликов дает в примечании стихотворный перевод этих трех строк (по-видимому, свой собственный, поскольку авторство перевода не указано; замечу, что перевод этот более точен, чем опубликованный еще в 1795 году перевод литературного патрона Шаликова И. И. Дмитриева):
Во сне немного ты мне грустен показался:
Бояся истины, тотчас к тебе примчался.
Проклятый этот сон тому виной.
Зато в примечании к Расину, процитированному и по-французски, и в русском стихотворном переводе, Шаликов сообщает: «Все стихи Расиновы взял я из переводов Федры и Аталии Алексея Михайловича Пушкина» [Шаликов 1815–1816: 2, 347][19 - Напротив, Грацианский приводит цитаты из трагедии Расина «Athalie» (в рус. пер. «Гофолия») в своем прозаическом переводе, а затем сообщает в примечании: «Признаюсь, что слабый перевод мой в прозе сих прекрасных Расиновых стихов не соответствует красоте подлинника и посему для знающих французский язык помещаю их в оригинале» [Грацианский 1815–1817: 2, 332–233].]. Порой Шаликов проявляет в отсылках даже большую тщательность, чем сам Шатобриан, который, например, процитировав одну строку из поэмы Тассо «Освобожденный Иерусалим» по-итальянски, приводит дальше длинный фрагмент в прозаическом переводе Шарля-Франсуа Лебрена, но имени переводчика не называет[20 - Указание на перевод Лебрена, впервые изданный в 1774 году, см. в: [Chateaubriand 1969: 1731].]; напротив, Шаликов цитирует Тассо в русском стихотворном переводе и на свой источник ссылается:
Перевод сих стихов принадлежит известному Литератору и Пииту нашему Алексею Федоровичу Мерзлякову, который позволил мне украсить ими издание мое Путевых сих Записок [Там же: 3, 6][21 - Со своей стороны, Грацианский цитирует в переводе Мерзлякова только два стиха, а остальное переводит прозой [Грацианский 1815–1817: 3, 13].].
Сходным образом там, где Шатобриан цитирует «Энеиду» в переводе Делиля, Шаликов дает русский перевод и оставляет французский текст, объясняя свою стратегию в примечании:
Я оставил здесь перевод сих Виргилиевых стихов на французском языке, сделанный славным Делилем; любители Поэзии могут сравнить как подлинник, так и переводы французский и русский; сей последний Господина Петрова[22 - Имеется в виду перевод «Энеиды», выпущенный Василием Петровичем Петровым в Петербурге в 1781–1786 годах.] [Шаликов 1815–1816: 3, 201–203].
